— Я должен вернуться в Иерусалим, — сказал он. — Картина закончена. Надо ее отвезти.
Сауд обхватил руками колени. В глазах обреченность, как у зверя, глядящего из-за прутьев клетки.
— Нос тобой все будет хорошо. Я нашел людей, которые, как я думаю, смогут позаботиться о тебе, по крайней мере на первых порах. А это значит, ты поедешь с ними.
— А потом что?
— Ну, когда все в конце концов разъяснится, надеюсь, вернешься домой в Иерусалим. Может, мне даже удастся это ускорить. В любом случае постараюсь.
— Сионисты убили Яакова, они и меня прикончат, а если вы вмешаетесь, убьют и вас тоже.
С тех пор как Сауд открылся Блумбергу, никто из них больше не упоминал об убийстве. Но у Блумберга почему-то возникло такое чувство, вероятно потому, что сам думал об этом слишком много, что они возвращаются к прерванному разговору.
— Тебя не найдут, а за меня не волнуйся, к сожалению, я неуничтожим. Даже в более удачных для этого обстоятельствах ни немцам, ни моим собственным командирам не удалось меня прикончить. Но послушай, ты не знаешь кого-нибудь в Каире? Может, семью какую? Хоть кого-нибудь?
Парень покачал головой.
— Почему в Каире?
— Туда направляются эти люди. Все хорошо, им можно доверять.
— А что вы скажете губернатору?
— Что я возвращаюсь в Петру. Что ты еще здесь.
Сауд закрыл глаза, прижал их пальцами.
— Тогда повидайте мою маму, — сказал он.
— Хорошо. Обещаю, — ответил Блумберг.
Мальчик на час, как говорил о Сауде Рахман, или развитый не по годам эфеб Де Гроота? В любом случае это не важно. Проститутка он, поэт, или и то и другое — Блумберг был абсолютно уверен в одном: к убийству Сауд не причастен. И помимо слов самого мальчика, у него была вещественная улика — серебряная пуговица с королевской короной, сорванная Де Гроотом с одежды нападавшего. Хотя, конечно, это никого ни в чем не убедит.
— Знаешь что… — Блумберг потянулся за шляпой, достал из-под ленты все, что оставалось от денег Росса, и принялся пересчитывать. — Если план сработает, а он должен сработать, я отдам тебе всю сумму, только оставлю себе немного на дорогу до Иерусалима, ну и на пару рюмок в городе. Британские фунты в Египте тоже в ходу, как и здесь. По крайней мере на три месяца тебе хватит. Пришлешь мне свой адрес, и, когда придет время, я сам за тобой приеду. А кстати, забирай деньги сразу!
Сауд протянул руку за банкнотами, потом встал, подошел к Блумбергу и поцеловал его в лоб.
Вечером нагрянули супруги Корк — неожиданно, подумал Блумберг, хоть он сам их приглашал. Днем они осматривали гору Зибб-Атуф, где самые древние гробницы Петры, и закончили экскурсию севернее возле гробницы правителя: это место было Блумбергу хорошо знакомо, потому что мавзолей, украшенный четырьмя гигантскими колоннами, с виду напоминал храм, как будто смерть — самое прекрасное из всех земных событий.
Они втроем уселись возле палатки. Блумберг открыл бутылку арака и, поскольку чашек не хватало, просто передавал ее по кругу, и все по очереди прикладывались. Ночь была ясная, звезд высыпало такое множество, кто Корки только диву давались.
— Изумительное место! — сказал Майкл.
Блумберг заметил, что супруги за день чуть-чуть обгорели, и покрасневший кончик носа, похоже, доставлял Саре некоторое неудобство. Она и впрямь была похожа на своего двоюродного брата. Сходство придавали глаза, глубоко посаженные, задумчивые.
Из еды предложить особо было нечего. Блумберг открыл две банки мясных консервов и теперь разогревал их на костре. Еще нашлась свежая лепешка и луковица — для начинки. Блумберг — под тем предлогом, что трапезу надо сдобрить вином, — еще накануне послал Сауда в соседний туристический лагерь на поиски бутылки. В его отсутствие он рассчитывал поговорить с Корками о том, как бы доставить мальчика в Каир. Однако не успел Блумберг и рта раскрыть, Сара Корк, у которой от арака раз вязался язык, или во всяком случае так казалось, завела речь о своем двоюродном брате.
— Кажется, он быстрее бы поправился, — сказала она, — если бы не так грустил.
— Такие ранения вообще тяжело сказываются, — ответил Блумберг.
По всей Европе полным-полно раненых и скорбящих, думал он. Молодые люди, оставшиеся без рук, ног, глаз — и хуже того: мужчины, которым никогда уже не знать близости с женщиной. Блумберг вырвался, потеряв всего лишь палец — причем добровольно. Он видел цепь калек, что тянется, змеясь, от Лондона до самых окраин и еще дальше, вдоль серых северных городов, вплоть до Шотландии: наполовину ослепшие, наполовину оглохшие, хромые, а теперь вот и Кирш, хоть и спустя несколько лет, угодил в их ряды. Когда заходит речь о физических страданиях, неизбежно думаешь о войне. Вот и Корки, должно быть, о ней сейчас вспомнили. У Блумберга половину друзей выкосила война, Кирш потерял брата. Может, и этот жизнерадостный Майкл Корк тоже пережил утрату?
Но Сара, как скоро понял Блумберг, вовсе не о войне думала. А о чем-то более приземленном и насущном.
— Нет, — сказала она, — это не из-за травмы. А из-за несчастной любви.
Блумберг запнулся, не решаясь задать естественный в данной ситуации вопрос, но в конце концов сдался:
— И кто же она?
— Не знаю, — ответила Сара. — Он не говорит. Он вообще стал очень скрытный. В детстве у него от меня тайн не было. Мы дружили семьями. Я была ему почти как родная сестра.
— Но если я правильно понял, она его не навещала?
И снова супруги переглянулись. Почему Блумберга так интересует, кто посещал Майкла в больнице, было для них загадкой.
— Во всяком случае, нам об этом неизвестно, — сказал Майкл, — но почем знать, кто приходил к нему в палату, пока нас не было?
Блумбергу было хоть и боязно, но интересно поговорить на эту тему, однако время поджимало. Скоро вернется Сауд. И он вкратце обрисовал непростую ситуацию, в которой оказался его помощник: ему срочно нужно в Каир, повидать больного родственника. Не могли бы супруги Корк взять его к себе в группу? Естественно, расходы Блумберг оплатит. Мальчик — идеальный спутник, молчаливый, но если его разговорить — необычайно умен, похоже, знает наизусть сотню английских стихов. У него в Иерусалиме был учитель.
Супруги Корк, как и ожидал Блумберг, оказались людьми добрыми и отзывчивыми. Они обо всем позаботятся. Блумберг может на них положиться целиком и полностью.
Однако где же Джойс? Неужели охладела к бедняжке Бобби Киршу? И почему так быстро? Хоть бы цветочков принесла больному, даже на это ее не хватило, думал Блумберг. Может, это он во всем виноват? Вытравил из нее все чувства, и ее опустошенное сердце не способно больше любить?
Еще пара глотков арака — и вопросы эти исчезли сами собой. Майкл Корк болтал не умолкая, и Блумберг пытался, насколько был в состоянии, понять по его честному и добродушному пересказу, какова ситуация в Палестине. Не прошло и часа, как Блумберг успел и влюбиться в Сару Корк — и разлюбить ее. К тому времени как вернулся Сауд с двумя бутылками дешевого красного, Блумберг едва шевелил языком, но все же их познакомил. Пьян, не пьян, но он не подведет мальчика. И он собрался с мыслями и изложил свой план. Супруги Корк будут ангелами-хранителями для Сауда по пути в Каир. А что до Блумберга, то он со своей картиной возвращается в Иерусалим.
— Когда увидите Бобби, — сказала Сара, как будто даже сомнений быть не могло, что Блумберг, так интересовавшийся «посетителями», заглянет к ее брату, — передайте ему привет и скажите, что мы скоро вернемся.
Она поднялась, отряхнула с платья песок.
— Как хорошо, что мы встретились! Когда будете в Англии, надеюсь, вы навестите нас. А может, увидимся в Иерусалиме на обратном пути.
Блумберг встал и, покачиваясь, шагнул к ней. Сара не ожидала, что он ее обнимет, но он обнял.
«Баржи на канале»: унылые посудины тянулись, толкаясь, по темной воде. Блумберг, сам не зная зачем, спустился с крутого берега, с альбомом в руке. Снял ботинки и носки и сел на набережной, сунув ноги в прохладную воду.
