Через день посланцы Москвы вместе с сопровождающими их лицами были-таки поставлены на довольствие от двора его величества.
— Проняли короля, — радовался Иванов.
— Погоди, Андрей, он еще нас с приемом промурыжит. Ведь я, в сущности, косвенно оскорбил его, сказав, что мы в Москве его посла кормим, а он нас тут голодом морит.
Князь оказался прав, король назначил им прием аж на 3 января 1607 года, да и то одному Волконскому.
Князь явился во дворец не только с грамотой, но и с подарками искони московскими — «сорочками» соболей. Оставив их в приемной, Волконский вступил в зал лишь с грамотой.
Сигизмунд, сидевший на троне, выглядел усталым немолодым человеком. Поклонившись королю, князь заговорил:
— Ваше величество, мой государь царь всея Руси Василий Иванович, приветствуя вас, выражает надежду, что мир между Польшей и Россией остается по-прежнему нерушимым.
— Хотел бы верить, князь, но не могу, — отвечал сердито король. — Вы устроили настоящую резню в Москве, перебив около тысячи поляков. А оставшихся в живых держите под стражей. Моих послов… послов! Взяли за караул. Разве это не вызов польской короне?
— Нет, ваше величество, это не вызов. Это был естественный ответ народа на насилия, которые творили поляки в Москве. Увы, ваши граждане вели себя у нас, как завоеватели, унижая москвичей, грабя и насилуя. И все это совершенно безнаказанно со стороны властей. Они сами вызвали на себя грозу и, кстати, на вашего ставленника лжецаря Дмитрия.
— Нашего ставленника? — удивленно изогнул брови король. — Что вы говорите, князь, побойтесь Бога. И в мыслях у нас такого не было.
«Вот нахал», — подумал Волконский, а вслух молвил, несколько побледнев от волнения:
— Если не было такого в мыслях, то отчего вдруг оказалось в бумагах?
— В каких бумагах?
— В «кондициях», ваше величество.
В зале наступила зловещая тишина, и Волконский понял, что ударил короля в самое уязвимое место. Но и тут король извернулся. Удивленно взглянув на сидевших около сенаторов, пожал плечами:
— Не пойму, о чем он говорит, — и тут же обратившись к Волконскому: — Давайте ближе к делу, князь. Нас интересует, когда вы изволите освободить наших послов, сандомирского воеводу и других поляков?
— Как только будет подтвержден мир между нами и как только Польша перестанет насылать на нас самозванцев.
— Каких самозванцев, князь? О чем вы говорите?
— Все о том же, ваше величество. В Сандомире явился новый самозванец — некто Михалко Молчанов, объявляющий себя спасшимся Дмитрием.
— Но он же ваш, русский. При чем же мы, князь?
— А при том, что вы его поддерживаете.
— Я?!
— Ну не вы, а ваши ясновельможные. И потом, разве это не в ваших силах арестовать его и засадить в тюрьму?
— Чтобы засадить человека в тюрьму, надо объявить ему его преступление. В чем же я обвиню вашего Михалку?
— Хотя бы в том, что он ссорит Польшу с Россией.
— Вы, князь, ставите все с ног на голову. Как раз арест нашего посольства и наших людей в Москве и толкает на ссору наши державы. Именно это.
— Я согласен, ваше величество, что это не способствует укреплению дружбы между нашими странами. Но и вы нас поймите. Мы вынуждены были это сделать. И если б бояре не выставили у того же посольства охраны, ваши послы были бы все перебиты. Неужели не ясно? Когда началось избиение поляков, князь Василий Шуйский носился по городу на коне, стараясь остановить резню. Именно его стараниями все закончилось более или менее благополучно.
— Но он разослал всех поляков по городам. Для чего?
— Тоже для их пользы, ваше величество. Слишком злы на них москвичи и в любой момент могут опять взяться за ножи. Так что быть за караулом для поляков благо, ваше величество.
— Благо, — скривил губы Сигизмунд. — Хорошее благо жить за караулом.
— Но все же лучше, чем оказаться на ноже, ваше величество.
— И во всем-то вы правы, князь, — с неудовольствием сказал король.
Волконский понимал, что намеком на тайные договоры-«кондиции» он испортил королю настроение.
— Неужто вы не понимаете, князь, что арестом нашего посольства вы оскорбили польскую корону?
— Возможно, ваше величество, но у нас не было другого выхода для спасения польского посольства от гибели, я же вам уже говорил.
— А где сейчас воевода Мнишек?
— Он в Ярославле с сыном И дочерью.
— И на каких же условиях мы должны соблюсти мир с вами?
— Условия простые, ваше величество, невмешательство в дела России.
— Ну вот опять лыко-мочало, мы ж не вмешиваемся, князь.
— А Лжедмитрия кто вскормил? А Молчанова сейчас кто лелеет?
— Ну с Молчановым мы как-нибудь разберемся.
— Поздновато, ваше величество, он уже наслал на нас Ивана Болотникова, якобы воеводу Дмитрия.
— Вот видите, оба русские, а на поляков валите.
— Мы не валим, ваше величество, мы лишь просим не поддерживать самозванцев.
— Я этого обещать не могу, князь. Пока мои послы и другие поляки находятся как бы в плену у вас, я не могу запретить моим подданным искать пути освобождения их родственников, томящихся в вашем плену.
— Что же я должен передать моему государю?
— Что хотите, князь, хотя бы и весь наш не очень любезный разговор.
— Может быть, следует послать к нам ваших послов для переговоров с царем, ваше величество, — осторожно высказал пожелание Волконский. — Ведь решение об освобождении поляков принимает государь, не я. А если точнее, то Боярская дума.
— Хорошо, я подумаю над этим.
— Так как мне все же сказать государю, Ваше величество?
— Скажите, пришлю. Скажите, и у меня о мире главная забота. Желаю вам счастливого пути, князь.
На квартире Волконского в нетерпении ждал Андрей Иванов.
— Ну что-нибудь получилось?
— Пря получилась[41], я ему про Фому, а он мне про Ерему.
— На мир-то согласился?
— На словах вроде не против, а на деле не возбраняет своим подданным воевать против нас.
— Ну хоть что-нибудь выговорили у него?
— С зубовным скрежетом согласился прислать посольство для переговоров.
— Когда?
— А черт его знает.
— А подарки взял?
— Взял, наверно, когда они от «сорочек» собольих отказывались.
Однако вечером прибыл от короля его адъютант в гусарском одеянии, небрежно зашвырнул в комнату мешок с «сорочками»:
— То его величеству не требуется.
— Но это подарки от государя, — сказал Волконский. — Кто ж от подарков отказывается?
— Наш король, Панове. Он не может принять их, когда его подданные томятся в Московии.
Увидев огорченное лицо Волконского, адъютант решил хоть как-то утешить его, молвил доверительно:
— Ясновельможный князь, если б он принял эти подарки, завтра бы его враг пан Стадницкий раззвонил по всей Польше, что король продался русским за шкурки соболей. Нельзя ему, ну никак нельзя принять.
— Ну что делать, — вздохнул Волконский. — Нельзя так нельзя. Может, хоть вы для себя возьмете «сорочку»?
— Мне б тоже не следовало бы, — замялся поляк, — все-таки я адъютант короля.
Но в интонации голоса Волконский уловил колебания королевского посланца. Выхватил из мешка связку переливающихся в свете соболей.
— Возьмите, пан адъютант. Вас-то Стадницкий, надеюсь, не тронет.
— Но мне как-то, — мялся адъютант, смущаясь. — Вроде бы… Разве что из уважения к вам.
— Вот-вот именно из уважения к гостям, — поддержал Волконский, всучивая-таки в потные руки поляка «сорочку».
— Ее б завернуть, — мямлил тот, — а то увидит кто…
— Андрей, заверни пану.
Дьяк завернул «сорочку» в какую-то холстину, даже веревочкой обвязал и, когда осчастливленный адъютант ушел, сказал Волконскому:
— Может, зря вы ему расщедрились, князь.
— Кто его знает, Андрей. Раз он поделился такой тайной о враге короля, чего ж скупиться-то. В другой раз, глядишь, чего и поважнее откроет. А вообще-то худой знак — отказ короля от царского подарка. Это почти оскорбление государя. Да-да, Андрей, кабы войны не было.
— Тогда висеть нам на одной осине, князь.
— Но-но, дьяк, не вешай носа. Королю, дай Бог, со своими стадницкими управиться, авось пронесет.
Положение царя Шуйского с каждым днем ухудшалось, русские города один за другим отпадали от него, присягая Дмитрию. Переход на его сторону рязанцев во главе с братьями Ляпуновыми хотя и спас царя от неминуемой гибели, но почти не изменил положения. Если на людях царь старался держаться уверенно, то наедине с братьями едва не плакал:
— Что делать? Что делать, Митя, ума не приложу. Расползается держава, как гнилое одеяло.
