Опять стучали. Ветер задувал в щели под дверью и ставнями и колыхал огонь в очаге. Кошка скреблась. Карла переминалась с ноги на ногу и хлопала светлыми глазёнками. Не боялась — любопытничала только.
— Поди в ту комнату, маленькая, — велела Беатрис. — И дверь прикрой. Не лезь, коль не звали.
Девочка торопливо кивнула, собрала в охапку своё рукоделие и поспешила вон, неуклюже подтаскивая деревянные башмаки. Но в то, что сидеть она станет смирно, Беатрис не поверила ни на йоту.
Постучали в третий раз, уже тише, будто раздумывая. Раздумывала и Беатрис, косясь на всё ещё дурную кошку. Но всё же поправила платок и отворила засов: дом от святой крови всяко беду на порог не пустит.
Улица сразу встретила скверно, с улицы пахнуло влагой и душным смрадом пахучей воды, что была в почёте у богатых. Кошка метнулась прочь ярким пятном прямо нежданному гостю под ноги, и тот чуть не поскользнулся в густой сероватой грязи.
— Ты — тётка Беатрис? — спросил тот, перекрикивая дождь высоким юношеским голосом.
За порогом в закатных сумерках почти ничего уже не было видно, кроме вечного дождя, а сальные свечи, коптящие в комнате, едва мерцали — Беатрис подслеповато сощурилась. Из-под длинного плотного плаща гостя торчали тонкие ножки в уже изрядно загаженных башмачках из мягкой кожи и светлых колготах, лицо под сводом капюшона виднелось ровное, чистое, с едва-едва проявившимися усиками и глазами усталыми, тёмно-синими.
Будь то даже нечисть, слишком уж она походила на заезжего дворянина, а потому Беатрис, склонившись в поклоне, шире распахнула дверь.
— К вашим услугам, милорд, — произнесла с почтением, но в дом, справедливо опасаясь после дурного поведения кошки, пригласила только лишь размашистым жестом, без слов.
Гость поначалу немного насторожился, но уверенно ступил внутрь. Осмотрел рассохшиеся скамьи, посеревший стол с остатками скудного ужина, развешенные под низким потолком травы. Дверь, захлопнувшись, приглушила дождевой шум.
— В доме есть мужчины? — спросил он.
— В доме только я и девочка-сиротка, милорд. Так чего вам надобно? Мы к вашим услугам.
Гость ещё раз с презрением и крайним недовольством осмотрелся. Поморщился от запаха свечного сала.
Экий нежный. Будто его сюда насильно привели.
— Твои услуги, — выдал он пренебрежительно, — требуются не мне, а моей сестре. Жди, — объявил и тут же вышел. Комнату вновь ненадолго наполнил шум опостылевшей за прошедшие недели воды.
Беатрис подошла ближе ко входу и тихонько приоткрыла створку.
За пеленой дождя, чуть в отдалении стояла крытая телега, рядом прохаживался всадник. Лошади недовольно фыркали, кучер зябко кутался в плащ, сам же дворянин галантно предлагал руку выходящим из экипажа дамам. Сначала показалась девушка полная, небольшого роста, затем — высокая и тоненькая. Обе — облачённые в плотные тёмные платья и в длинных вуалях, скрывающих лица. К дому шли они под руку, медленно и с болезненно прямыми спинами.
Вот они — любимые дурочкой-Карлой испанские туалеты. Разом и траурный наряд, и гроб.
Беатрис со стуком прикрыла створку и прошаркала к порогу. Отворила дверь. Снова отвесила глубокий поклон, а в дом пригласила лишь жестом.
— Доброй ночи, миледи, — сказала.
Девушки ответом старуху не удостоили. Та, что пониже, брезгливо скривила губы, высокая лишь оправила влажную вуаль. По всему — одна компаньонка, вторая госпожа. Ручки у них были изящные, личики, просвечивающие сквозь полупрозрачную ткань — белёсые, но с правильными чертами. И несло от них также, как от синьора, — приторно и душно. Проклятые духи раздражали нюх Беатрис намного больше привычных свечей.
Компаньонка убрала назад вуаль, открывая бледное лицо с рыхлой дряблой кожей и глазами-углями. Первой миновав порог, она помогла войти и госпоже, аккуратно её поддерживая под локоток. Плотные платья, издали видевшиеся простыми, вблизи оказались пусть не нелепо громоздкими, как у знати было теперь принято, но неудобными, с донельзя тонкой талией, высокими жёсткими воротниками и мелкой, еле заметной золотой вышивкой по всей ткани.
Беатрис, поглядев на заляпанные бурой жижей подолы, усмехнулась и принялась высматривать за стеной дождя сбежавшую кошку. Но той будто и не бывало.
Зато стоило знатной синьорине оказаться в доме, как сзади упала подвешенная над входом подкова. Госпожа, взвизгнув, отпрыгнула и сложила ладони у сердца. Компаньонка сделала то же.
Беатрис вновь нащупала под тканью платья крест.
— Что случилось? — забеспокоился подоспевший брат. Компаньонка в ответ с немым ужасом указала на расколотую надвое подкову. — И что?
Беатрис же не медля захватила осколки краем платка и выбросила за порог, надеясь отогнать дурное. Вжалась в стену небольших сеней, пропуская огромного мокрого кучера и щуплого мальчишку с массивным сундуком.
На пол уже порядком натекло, влажная древесина противно скрипела.
Экие черти. Устраиваются, будто хозяева. Привыкли, что право имеют, да коль от них и впрямь беда будет — уж у Беатрис смелости хватит хоть герцога выставить вон — не будь она рождена от святой крови, если станет в чём нечистом помогать!
Госпожа, как бы в подтверждение мысли, опустила голову с повинной, а руки — сместила от груди к животу. «Падшая сестра твоя, синьор», — скривилась про себя Беатрис, но вслух сказала иное:
— Зло за госпожой в дом прошло. Господь нас всех храни.
Синьор лишь губы скривил да развернул личико сестры к себе. Но, так и не найдя найдя ответа на незаданный вопрос, поцеловал в лоб прямо через вуаль и прошептал нечто, напоминающее благословение. Беатрис, даже вслушиваясь, сумела распознать только имя — «Анна».
— Вот плата, — обратился он наконец к старухе и прежде, чем та успела что-либо сказать, не глядя бросил в её сторону увесистый кошель. Монеты внутри глухо звякнули об пол. — Утром я вернусь и, если будет нужно, принесу ещё. Делай своё дело.
Какое именно дело, Беатрис, покосившись на госпожу, что всё ещё держала ладонь у живота, даже спрашивать не стала — лишь склонилась перед спешащим прочь гостем, якобы в поклоне.
Вновь хлопнула, закрываясь, дверь. Беатрис с кряхтением согнулась ещё сильнее и подцепила с пола кошель. Затем высыпала содержимое на один из своих сундуков и принялась пересчитывать, раздумывая, как выдворить оставленных синьором грязных женщин.
Компаньонка тем временем устроила госпожу на расшитых подушках и сама примостилась рядом, постелив прежде отрез ткани. Заговаривать ни одна из них не спешила — лишь острые недобрые взгляды вонзались в сгорбленную спину. Потому Беатрис считала выданные монеты ещё медленнее и даже на зуб проверяла, скрывая ухмылку. Не от дурного нрава, а сугубо для смирения чужой гордыни.
На улице оглушительно громыхнуло. Беатрис замерла, вслушиваясь. Почти тут же громыхнуло снова.
— Осенняя гроза тоже не к добру, — пробурчала себе под нос.
Последний раз такая лет с десять тому разразилась, да такой пожар был, что полдеревни погорельцами оставил, полдеревни — голодными.
Компаньонка не выдержала и таки подала голос:
— Ну? Сколько нам ждать? Давай, спрашивай чего нужно и начинай!
Беатрис покосилась на неё, пряча дурную улыбку. Сама в услужении девка, а всё туда же — нос задирает.
— Чего спрашивать? — Беатрис ловко сгребла монеты обратно в кошель. — И так ясно. Плод хотите извести, что до замужества зачат, людского суда боитесь. Но в этом я вам не помощник. Переночуйте, а наутро уходите и лиры свои — назад. Грязные деньги, господь сохрани.
Беатрис пусть и не упускала шанса заработать, а своим правилам не изменяла. Падшие женщины к ней и раньше хаживали, разве что, поменьше рангом, но суть-то одна, особо, для матери, похоронившей детей: для набожной женщины от святой крови. Жизнь отнимать — дело не богоугодное.
— Как смеешь?.. — рыхлое лицо компаньонки залил румянец, то ли от жара очага, то ли от злобы, плечи поднялись, пусть вся поза оставалась нарочито величественной, что было особенно нелепо в окружении посеревшей древесины, сушёных трав, в едком чаду свечей. Кулаки сжали тёмную ткань верхних юбок — всё же злилась. Пускай. — Я же слышала, ты ведунья. И в женских делах учёная. Никто тебя не выдаст и плата щедрая!
