Глупые. Всё-то они купить надеются.
— Я святая, не ведунья, — покачала Беатрис головой. — Я ни в жизнь ничего дурного не сделала. Мож и учёная: помогаю от бремени разрешиться, когда срок придёт. Но это, то, чего вы хотите, — детоубийство, тёмное дело. Не хочу грех на душу. Пусть кто другой его примет. Али священники всех травниц извели? Али кровью потом истечь боитесь? — Беатрис позволила себе улыбку. — Не желаете кровавую цену за грех прелюбодейства платить? Думаете одним волшебством откупиться?
Компаньонка аж подскочила на своём месте, хотела что-то злое выкрикнуть, но госпожа остановила её лёгким прикосновением к рукаву — не трать на глупую силы, мол. Тогда компаньонка лишь поверхностно вздохнула и подняла на старуху неприязненный взгляд.
— Госпожа и кровью заплатить рада бы, да ничто не поможет, — сказала.
Беатрис вновь покачала головой.
Избалованы все эти господа. Не получается у них что-то с первой же попытки — значит, и вовсе того сделать не нельзя. Считают, верно, что и Проведение должно им служить, как люди служат, и без всяких усилий — всё желаемое сразу в руки отдавать.
— А вы старайтесь. Что-то да поможет, — посоветовала Беатрис.
— Он не даётся. Любой отраве — не даётся.
— Тем паче не помогу. Знать, Богу не угодно.
Компаньонка растерянно покосилась на госпожу: что, мол, дальше? Анна поправила вуаль и кивнула, дав на что-то молчаливое согласие.
Компаньонка смутилась: ссутулилась, взгляд опустила, губу прикусила. И руку — как и до того — на грудь положила, туда, где под верхним платьем наверняка покоился крест.
— Не Богу то не угодно. Не Бог его хранит, — произнесла тихо и хрипло. — Как плод зародился — госпоже моей в храм ходу больше нет.
Она подняла взгляд. Влажный, испуганный.
Беатрис усмехнулась было: притворялась синьорина отменно. Да только и таких видали. И таких, что, грех свой оправдывая и убедить пытаясь, валили всё на демонов. Дьявол совратил, мол. А отродье его — уничтожить надобно, ибо дело то богоугодное… И впрямь надобно. Да только ложь Беатрис на раз распознавала, и не было средь тех женщин ни одной знакомой с нечистью.
Беатрис усмехнулась было… Но, не найдя у ног привычно мурлычущей рыжей кошки, опасливо покосилась на место, где ещё недавно висела расколотая подкова.
Где-то далеко за пеленой дождя снова громыхнуло.
Ложь на ложь не приходится. Да будет так. Пусть развлекутся синьорины да и старуху позабавят хорошей сказкой.
— И от кого же госпожа зачала?
Компаньонка, не ожидав такой быстрой перемены, пару раз глупо моргнула, но быстро взяла себя в руки: переглянулась с Анной, подобралась, начала рассказ:
— Брат госпожи на именины изволили в Венеции побывать у местного дожа на приёме. Нас взяли с собой. И там был… гость. По всему — герцог или князь. Он насмехался, громко и не к месту говорил и с дамами вёл себя… слишком смело. Некоторые из них даже смеялись в голос и руки его касались! Но все отчего-то считали его не дерзким, а очаровательным.
Синьор захотели с госпожой танцевать, и она с братского благословения пошла, хотя, видит бог, не хотела! Танцевали вольту. Танцор Их Светлость были прекрасный и мужчина сильный, красивый… очень. Госпожа мне рассказали, что вещи он говорил странные, но я и значения не придала — сама на него глядела да странности дивилась.
Ночью он к госпоже в покои явился. А по возвращению в Феррару у неё боли начались — одна из дам напасть и распознала. Травить стали отварами, да не помогло. В следующий вечер Их Светлость с визитом явились и снова к госпоже пришли. Просили заботиться о здоровье и глупостей не делать… А когда он из покоев выходил, знаешь, что сделал? Знаешь? В чёрного кота превратился!
Компаньонка умолкла и с благоговейным ужасом перекрестилась, Анна тяжело поворочалась на своих подушках.
Беатрис же рассказом совсем не впечатлилась. Старая песня. Ещё один стервец вёл себя при всех как человек, а потом возьми — и зверем обратись! Ни тебе тёмного таинства, ни тебе крестного знамения, ни святой воды, ни соли* — все как один перевёртыши, знамо дело, чтобы проверить нельзя было. Эка ловко!
— Вы-то сами это видали? Пусть сама скажет, что было.
— Обвиняешь госпожу во лжи? — выпучила компаньонка тёмные глаза.
Анна резко повернула скрытую покровом голову, и Беатрис замялась. Госпожу оскорблять не сильно-то хотелось — проблем не оберёшься — но ещё больше не хотелось перечить воле Господа и идти на поводу у падшей женщины.
— Мне частенько люди врут, — всё же сказала.
Анна поднялась, не без помощи компаньонки. Неловко и даже нелепо из-за спешки и тяжёлого платья приблизилась, откинула наконец вуаль. Личико у неё оказалось прихорошенькое, пускай уже попорченное белилами и немного осунувшееся: высокий лоб, смоляные брови, маленький носик, небольшие губки и красивые тёмно-синие глаза.
То было лицо ангела, и, забывшись на миг, Беатрис не могла не восхитится. А потом Анна взглянула на неё с такой ненавистью, что дрожь по телу пустила.
На улице вновь громыхнуло.
— Если ты, карга, так молишь о моём внимании — подавись, — выдала госпожа с насмешкой. — Давай, слушай! Он меня совратил, зачал во мне своё отродье. Когда вытравить хотела — не позволил, и снова со мной был. Потом назвался по бесовскому имени, и говорил ещё всякое. — Она вытащила из тугого рукава тёмные узорчатые ножны, выбросила из них на стол тонкое, будто игла, лезвие, едва не задев остриём Беатрис. — Велел кинжал при себе носить — отродье защищать! Я брать не хотела, порезала его случайно, — Анна выдернула, теперь из-под высокого ворота, измаранный чернильно-алым кружевной платок. Тоже кинула на стол. — Он злился. А как солнце взошло — обратился чёрным котом и ушёл. Ещё чего спросить посмеешь или дело сделаешь?
Беатрис промолчала, зачарованная красотой лезвия. Чёрное, полупрозрачное, холодное, как лёд, оно отчего-то отдавалось теплом в кончиках пальцев. Пришла неуместная мысль, что в умелых руках оно рассекает воздух с мелодичным звоном, напоминающим скорее песню. Засохшая кровь выделялась на благородном металле комьями старой грязи.
Где-то за деревней вновь грянул гром. Беатрис торопливо отпрянула.
— И какое имя он назвал? — спросила всё ещё недоверчиво.
Хорошенькие губки дрогнули. В глазах блеснула злая бессильная влага.
— Он имя сказал для того, чтобы призвать могла, — ответила Анна надменно. — Не стану произносить. Вдруг явится.
— Не нужно обманывать старуху. Будь у вас бесовские вещи, стали бы с собой носить? Скверна сие.
Анна раздражённо засопела и поморщилась. Обернулась к компаньонке.
— Тупая развалина, деревенщина… Не понимает ведь даже, а? Не понимает, что на них — кровь его, а на крови проклясть можно и отродье вытравить!.. — подняла брови, руками взмахнула. Крутанулся, разбрасывая по комнате комья грязи тяжёлый подол. — Старуха уже, мудрости должна бы набраться, а всё одно — плесень вместо мозгов! Мерзость… Довольно с меня этого. Сходи за мальчиком, пусть приведёт Луи. Поедем отсюда. Не стану здесь спать. От этой, — Анна небрежно ткнула в Беатрис пальцем, — смердит дерьмом и могилой.
Беатрис, уже не таясь, окинула синьорину презрительным взглядом. Эка гордость. Когда-то и она была такой же красивой и спесивой, разве что, ходила без помощниц и духа́ми не воняла.
Но любая плоть увядает. Придёт время — и Анна красоту потеряет, придёт время — все духи́ мира не смогут прикрыть зловоние близкой смерти. Да вот, пускай они обе смертны, а с нею — не ровня. Беатрис с её святой кровью небеса примут, Анне же за гордыню и похоть в Аду гореть.
— Как много вы, миледи, смыслите в ведовстве. Мож, от этого в храм войти и не можете? — заметила Беатрис с усмешкой.
Анна, услыхав это, кажется, ещё сильнее побелела. Согнулась, запнулась, опасно покачнулась в громоздких юбках и возможно упала бы, не кинься к ней привычно компаньонка.
— Дышите, дышите, миледи! — взмолилась та испуганно.
— Оставь!.. — Анна с силой сбросила с себя чужие руки. Синие очи полыхнули ненавистью. — Я про тебя инквизитору расскажу, про то, что ты ведьма!
