— Наконец-то, дорогой Гусейнкули! — восклицает он. — Без тебя, как без рук, «господин кулдафадар»! Решил вас с Ахмедом пригласить в одно место. Вам полезно будет поприсутствовать и послушать одного человека. Собирайся, время уже позднее.
Я оделся, заглянул в соседнюю комнату. Ахмед был там! Позвал его и втроем мы подались в темноту ночи. Шли по каким-то закоулкам, почти наощупь, Мирза-Мамед держался уверенно, видно, не рая ходил этой дорогой. Остановились у маленькой калитки. Во дворе загремела цепью и злобно залаяла собака. Из глубины двора послышался чей-то голос, и собака умолкла. Затем калитка приоткрылась, я ощутил на себе пристальный взгляд женщины.
— Это вы, агае муаллем?
— Нет, это не он, — ответил по-курдски Мирза-Мамед. — Мы как раз его ищем.
— Проходите, — тихо сказала женщина.
В узкой длинной комнате на кошме сидело несколько человек. Поодаль, напротив них, тоже сидел, мужчина среднего роста, лет сорока пяти. Одет он был опрятно. На нем городской костюм, возле колена лежала каракулевая шапка «каджария». За его спиной, на сундуке стояла керосиновая лампа. Тусклый свет освещал комнату скупо и неровно. Я сел в углу на мешок с зерном, снял фуражку. Люди тихо перебрасывались шутками, рассказывая всяк о своем. Говорили, лишь бы не молчать. Но вот человек, сидевший около лампы кашлянул. Все смолкли. Он внимательно оглядел присутствующих. Мне показалось, я его где-то видел. Где?
— Друзья, мы собрались послушать нашего старшего брата, друга и учителя, — взволнованно объявил Мирза-Мамед. — Наш старший брат расскажет нам, какие события происходят в мире, а также про то, что творится у нас на родине. — Мирза подумал и опять начал говорить, но уже более официально, с нажимом, как малоопытный оратор. — Я не могу назвать имени нашего товарища, называйте его просто — господин учитель. — Затем Мирза-Мамед кивнул незнакомцу и отошел к двери.
Когда учитель заговорил, я вновь подумал, что где-то уже слышал этот голос. Он говорил по-фарсидски с азербайджанским акцентом, нетрудно было догадаться, кто он по нации. Он рассказывал о том, что Персия стонет под гнетом английского империализма. Персию топчут сапоги заморских солдат. Тысячи соотечественников погибают от нищеты и голода. А наше золото, хлеб и нефть выкачивают и увозят англичане. Сегодня уже в четырех провинциях страны разгорелось пламя освобождения… Податливая и разгульная марионетка англичан шах Ахмед хочет превратить нашу родину во вторую Индию. Он уже превратил нашу страну в перекидной мост, по которому день и ночь идут полки и дивизии англичан в Азербайджан, чтобы потопить в крови восставший народ.
— Братья, лучшие патриоты Азербайджана погибают от рук интервентов! Кровь, которая проливается на улицах Баку, окрасила зеленые волны Каспия алым цветом! И этому потворствует шах персидский, Ахмед… Долой из Персии англичан! Империализм уже смердит, он скоро скончается. Русский народ уже сбросил со своих плеч кровопийцев помещиков и фабрикантов! Уже свободен Туркестан. Люди там независимы от богачей-угнетателей! А есть ли лучшее счастье, чем быть свободным хозяином своей земли и судьбы!..
После собрания ко мне подошел Мирза-Мамед, сунул мне фонарь.
— Дорогой Гусейнкули, проводи, пожалуйста, нашего гостя.
Я взял фонарь, думая, что сейчас расспрошу учителя, где мы с ним раньше встречались. Но расспросить так и не смог. Я шел с фонарем впереди, а Мирза-Мамед и учитель сзади. Они все время разговаривали, и я постеснялся вставить хоть словечко. Когда вышли на тротуар, Мирза порывисто обнял учителя, и он зашагал в ночь. Мирза крикнул вслед:
— Передайте привет Гульчехра-ханым и Аскеру! До встречи!
Я вздрогнул от неожиданности. «Гульчехра-ханым?! Так звали мать моего друга Аскера? Как же я сразу не узнал? Это же его отец!» Когда подошёл Мирза-Мамед, я сказал:
— Я вспомнил. Я давно его знаю. Это Баба Дадаш, отец моего друга. С Аскером мы дружили!
— Тише. Ты где находишься?! — закрыл мне рот ладонью Мирза-Мамед. — Это имя нельзя произносить вслух. За учителем охотятся. Но то, о чем рассказал наш друг, должны узнать все: каждый солдат и каждый горожанин Кучана. Для этого мы и собрались сегодня. Об этом еще поговорим. А теперь — в разные стороны…
Ночь тихая и длинная, но мне не спится. Неотступно преследует голос Баба Дадаша. Жаль, не удалось с ним поговорить и хотя бы узнать, где Аскер. Ему тоже уже девятнадцать: наверное, работает или учится. А где их семья живет? В Тебризе или Мешхеде? А может, здесь, в Кучане. Счастливый человек Аскер. Ои может гордиться своим отцом. Как говорит зажигательно! Видно, таким и должен быть настоящий борец за свободу. Такой смело пойдет с оружием в руках на баррикаду, в бон. Теперь я не сомневаюсь, что Баба Дадаш — настоящий патриот! Теперь я знаю, что это за люди. Ох, молодцы!
Чем больше я думаю, тем дальше уходит от меня сон н тем тревожнее делается на душе. Нет, пора действовать!; Проливается народная кровь под Гиляном, льется она рекой и на улицах Баку. И тут и там народ воюет с английскими грабителями, а мы здесь щеголяем в их мундирах!..
После встречи с Баба Дадашем меня долго мучает совесть. Будто весь мир осуждает, проклинает меня, что я одет в английский мундир. Меня преследуют неприязненные взгляды людей. Стоит закрыть глаза, как передо мной является насмешливое лицо Арефа. Он нам говорит: «Эх, Гусейнкули… Как же так! Сколько хороших дел вы, ребята, сделали для народа, для Ходоу-сердара, а теперь! Не думал, что вы будете служить в войсках британского империализма!» То Парвин стоит в глазах передо мной: «Ах, дорогой Гусейнкули! Зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной: надевать английский мундир или не надо? Ты же их презираешь и всех богатых ненавидишь. Но разве сам ты не ради богатства записался в Курдлеви? А! Понятно, ты хочешь стать на одну ногу со мной! Тогда тебе не будет стыдно жениться на мне? Никто не скажет: Парвин-ханым нашла себе, выбрала в мужья нищего… Гак что ли? Если так, то ты во мне ошибаешься. Если так, забудь о Парвин! Меня нисколько не смущает, что ты беден! Но мне не нужен ты, покинувший в грозный час свой народ и родину, вставший под одно знамя с англичанами, которые хотят превратить нас в своих рабов! Так что, прошу тебя одуматься, пока не поздно…» Я думаю и пугаюсь своих мыслей. К черту все. Я положу этому конец!
После тактических занятий я делюсь своими горькими мыслями с Ахмедом и Аббасом.
— Ну и что же ты предлагаешь, Гусо? — спрашивает Ахмед. — Есть у тебя что-нибудь дельное в голове, или там черный ветерок гуляет?
— Нет, это не так просто! — злюсь я на его иронический вопрос. — Надо бежать, нужно быстрее присоединиться к Ходоу-сердару. Приведем в Гилян людей, принесем оружие и патроны. Пусть небольшая, но все-таки будет помощь восставшим. На что же еще надеяться?! Кучан на военном положении. Вооруженное выступление нам вряд ли удастся сделать… Слишком много в городе британцев и шахской жандармерии. В общем, надо бежать…
— Вот это и есть трусость, Гусо, — спокойно заявляет Ахмед. — За стенами крепости Гилян сидеть с винтовкой каждый сможет. А здесь не каждый сумеет действовать. Мы находимся в логове врага. Нам надо здесь с головой орудовать, и не винтовками, а языком. Надо разлагать вражескую армию. Агитировать солдат надо против войны, склонять их на сторону народа!
— Дорогой Ахмед! Все это я хорошо понимаю. Но люди-то считают нас изменниками родины. Они. не знают, что мы ведем подпольную работу.
— Кому надо, те знают! — непререкаемо говорит Аббас. — Остальные узнают, когда это будет нужно. Ты трусишь, Гусейнкули. Разве ты забыл о просьбе Ходоу-сердара? Забыл— о чем нас с тобой просил Шамо?
— Все помню, Аббас. Но долго нам надо готовиться, чтобы опорожнить склад с боеприпасами. Во всяком случае, часовые должны быть все свои, а это нелегко сделать…
— Учить надо людей, — агитировать! — опять вступаете разговор Ахмед.
— Да какой из меня агитатор, друзья? Помилуй аллах, из меня агитатор, как из верблюда парикмахер. Был бы я как Ареф, как Баба Дадаш, как Мирза-Мамед!..
— Хорошо, — говорит Аббас. — Для тебя Мирза-Ма-мед авторитет У него и спросим, чего делать: бежать к Ходоу или действовать здесь!
— Согласен. Поговорим с Мирза-Мамедом. А сейчас неплохо бы прогуляться по городу. Мудрые мысли приходят во время ходьбы.
«…Еще скажу: рада, что тебя повысили в звании. Я и не сомневалась, что заметят, ты ведь такой видный из себя и ужасно спокойный. Только не надо, джанчик мой, сильно стараться. Бабушка говорит, что «Курдлеви» — это не курдская, а английская армия, только служат в ней курды. Она слышала от Сердара Моаззеза, что в «Курдлеви» командует кавалеристами капитан Кагель. Может, ты с ним даже встречаешься…
А у нас тут опять неспокойно. Только и разговоров, что о Ходоу-сердаре. Он снова сбросил в Миянабаде Монтасера и сам командует, как ему вздумается. Я-то радуюсь, потому что ты его лично знаешь, а обо мне он слышал от тебя. Ох, жалко, что ты не с ним: все люди считают его своим героем и многие курдские парни бегут к нему в горы. Твой брат Мансур тоже в Гиляне у Ходоу. Но это секрет. Ни тетя Хотитджа, ни моя бабушка об этом не знают и знать не должны. Мансур предупредил, что кроме Гусейнкули нельзя говорить об этом никому. Вот я тебе одному и сообщаю…»
