— Проходите. Что же стоите? — повелительно подтолкнула меня женщина.
В длинной скупо освещенной комнате никого не было. На кошме — чайник и пиала, остатки ужина. Кто-то недавно сидел. Женщина убрала остатки еды, поставила передо мной другой чайник и пиалу.
— Садитесь, попейте пока чайку.
Я сел, стал переливать жидкость из чайника в пиалу и обратно. Все время я ощущал, что где-то рядом находится человек, которому я нужен, но он не решается выйти сразу, не узнав, кто пришел.
Хозяйка, по всему видно, испытывает меня, действительно ли я был в прошлый раз. Она ходит, будто занимается своим делом, но попутно говорит:
— Так, значит, вы уже бывали у нас! А я что-то не приметила… не запомнила…
— Не сомневайтесь, ханым, свой я, — успокаиваю ее. — Я сидел тогда в углу на мешке… Помните? Погас свет и вы принесли фонарь… Помните?
— Да нет, что вы, что вы! — перебивает хозяйка. — Я не сомневаюсь! Все было точно так, как вы говорите. И фонарь я таскаю туда-сюда!..
— Слава аллаху, думаю я. — Осторожная ханым, надежная. Говорю:
— Мирза-Мамед просил передать вам привет, сам придет в другой раз!
— Спасибо, не знаю, как зовут вас…
Я назвал свое имя. Ханым улыбнулась и вышла. Вскоре она появилась на пороге не одна: вслед за ней вошел мужчина в черном костюме. Достаточно мне было взглянуть ему в лицо, как я сразу же узнал его.
— Ареф! — вырвалось у меня из груди. — Мой учитель!
Мы крепко обнялись. Он, конечно, тоже сразу же узнал меня. Еще бы: когда-то я был первым его учеником и первым помощником-связным!
— Ну, курдлеви, как живете? Рассказывай!
Я начинаю говорить обо всем сразу, видимо, невпопад, потому что волнуюсь. Ареф, оказывается, хорошо осведомлен о нашем солдатском житье-бытье, знает о нашем настроении, и у меня на душе становится светлее. Мне кажется, что я не сам, не по своей воле попал в полк «Курдлеви», меня послали мои наставники — Ареф и Ходоу-сердар.
— Где вы теперь, господин Ареф? — спрашиваю я. — Там же, в Миянабаде?
— Не совсем так, — уклончиво отвечает Ареф. — Бываю, конечно, и там, но «классе экабер» не работает, так что больше нахожусь среди повстанцев.
— Почему же не работает «классе экабер»?
— Учить некого, дорогой Гусейнкули. Вся молодежь в ополчении. Все в горах у Ходоу-сердара. Там учеба другая, хотя тоже идет разговор о классах. Там мы учимся искусству ненавидеть класс… эксплуататоров, презирать иноземных захватчиков, англичан.
Исподволь я затеваю речь о том, что намерен склонить солдат эскадрона к бегству в армию Ходоу-сердара. Ареф отрицательно качает головой и повторяет приблизительно те же слова, что я слышал от Шамо на свадьбе.
— Только в самом крайнем случае! — строго говорит Ареф. — А пока что вы в курдлеви нам больше нужны. — Он выходит из комнаты и скоро возвращается с конвертом. — Вот, Гусейнкули, держи. Тут прокламации… В Кучане — я проездом из Мешхеда. Был в редакции газеты «Бахар», там отпечатали вот это… Тебе, Мирза-Мамеду и Ахмеду штаб народно-освободительной армии поручает довести содержание этой прокламации до всех горожан Кучана. Прокламацию немножко перестроите в соответствии с кучанской обстановкой… Понимаешь меня? Пусть листовки множатся, как птицы весной,
— Понимаю, господин учитель! Это самое дальнобойное орудие!
— Правильно понимаешь, Гусейнкули! Ну, шагай не задерживайся! Прости, что тороплю тебя, время не ждет. Мне пора в дорогу, да и ты до отбоя должен быть и казарме, чтобы не заподозрили.
Мы вышли но двор. Остановились у веранды. Черная мгла висела над нами. Ареф стиснул мою руку, притянул к себе.
— Ну, будь здоров, Гусейнкули. Я надеюсь на вас, первых друзей. Привет передай Ахмеду и Мирзе. Кажется, все. Нет, не все… Если что-нибудь надо сообщить в штаб Ходоу, у тебя два адреса: этот и в селе Чапан. Шагай.
Когда я возвратился в казарму, друзья мои лежали на койках, света в комнате не было, но по всему было видно — никто не спал. Им, конечно, было интересно — куда это и бесследно исчез. В темноте я сунул конверт под подушку, стал раздеваться.
— Где ты был? — недовольно спросил Ахмед.
— Соскучился? Тогда подходи поближе, сейчас займемся делом. Ты, оказывается, был прав, когда говорил мне: в тылу мы нужнее, чем там, в горах. Вообще я принес новость и привет от Арефа.
— От Арефа?
— Так точно, господин солдат курдского полка. Именно от Арефа!
— Почему ты не позвал меня с собой! Ты его видел?!
— Да, Ахмед, я его видел. А не позвал потому, что обстановка не позволяла. Я сам не знал о встрече с ним. Даже не предполагал.
Кто-то зажег свет.
— Какая же новость? — спрашивает Аббас.
— Наверное, что-нибудь узнал из газет? — добавляет Рамо.
— Фи-и, скорей всего, получил письмо от своей любимой Парвин! — смеется Аббас.
— Ну, а ты что скажешь, Шохаб?
Тот помалкивает. Тогда я достаю конверт, вынимаю из него одну отпечатанную страничку, пахнущую свежей типографской краской.
— Читай, Ахмед. Только негромко.
Ахмед сначала читает про себя, знакомится с содержанием. Глаза его бегают по строчкам, зрачки лихорадочно горят. Он не читает, а декламирует:
— Приказ верховного командования народной партии «Адалят».
— Читай, читай, — подталкиваю его.
— Дорогие соотечественники! — тихо, тоном заговорщика произносит он. — Наша любимая Родина под угрозой закабаления. Наш шах продал народ в рабство английским оккупантам. У народа не осталось защитников, кроме своих собственных рук. Поднимайтесь на защиту Родины, у кого есть честь и совесть! Вон английских интервентов из Персии! Смерть предателям Родины!
Ахмед дочитал листовку, бережно положил на кровать.
— Все! — говорит он с облегченным вздохом, будто уже свершил революцию.
— Надо готовиться к вооруженному выступлению! — заявляет Аббас. — Надо оправдать доверие народной партии.
— Спокойно, друзья. Надо как следует обдумать. Поспешность может все угробить, — добавляет Шохаб.
— Правильно, Шохаб, надо как следует обдумать, прикинуть, с чего начнем! — говорю я. — Во-первых, ты, Рамо, встань возле двери и следи, чтобы не прилипло чье-нибудь ухо к ней и чтобы не заглянул в замочную скважину чужой глаз, а мы продолжим совещание… Надо, — воззвание партии «Адалят» приблизить к конкретным условиям Кучана. Побольше расписать о том, что творится у нас в городе! Ареф сказал: «Пусть листовки множатся, как птички!» Это значит их надо много-много! Но мы их сделаем не от имени народной партии «Адалят», а от себя, от нашего комитета. Партия «Адалят» далеко отсюда, в Мешхеде и Тегеране, власти Кучана этим не очень испугаешь. Но если мы скажем, что комитет работает здесь, это будет равносильно взрыву бомбы.
— Что конкретного ты предлагаешь? — спрашивает Ахмед.
— Я читал много книг о воинах и полководцах. Больше всего мне понравилась «Мухтарнамэ». Будем действовать, как в той книге: разлагать армию страхом, а сами не понесем никаких потерь.
— Колдовством, гипнозом что ли будешь действовать? — с насмешкой спрашивает Аббас.
— Нет… Это не колдовство, но в тысячу раз сильнее колдовства. Этот способ войны называется «Шабнам»» — ночная прокламация. Будем писать и расклеивать листовки по всему городу.
После бурных споров все легли спать, а мы с Шохабом сели писать прокламации. Завтра они разлетятся по всему Кучану. Они будут висеть на стенах мечетей и учреждений, на столбах, на воротах школ и казарм. Мы почти не. изменили текст воззвания «Адалят», а только дополнили его: «…Старые и молодые кучанцы! Наш любимый Курдистан… Лучшие сыны народа под Гиляном погибают от рук английских солдат! У нас есть сила смирить преступников, но мы не хотим кровопролития! Поднимайтесь, кучанцы, на изгнание врага!» — вот и все чем мы пополнили воззвание. Шохаб предложил самую ударную строку: «у нас есть сила смирить преступников…» подчеркнуть, чтобы народ и солдаты обратили особое внимание.
Мы с Шохабом долго думали, как подписать наше пламенное воззвание к курдскому народу и наконец решили: «Народный курдский союз самопожертвования». Эту Подпись и поставили в правом углу прокламации.
Время близилось к утру. Хотелось сейчас же пойти и расклеить листовки. Не терпелось узнать, какое они произведут действие на Кучан. Но в городе было тихо, кроме патрулей и сторожей все спали, выходить на такое дело было опасно и неразумно. Решили подождать до вечера.
Днем мы распределили обязанности между собой, кто где должен наклеить листовки, и едва закатилось солнце и опустились сумерки, двинулись в город.
Я брожу по вечернему Кучану, меланхолично разглядываю прохожих и любуюсь вечерними звездами. Кому придет в голову, что я — военный британской армии — на самом деле злейший враг англичан!? «Шабнамэ» у меня в кармане, в другом — флакончик с клеем. Я выбираю момент, когда рядом нет никого, оглядываюсь и спокойно пришлепываю прокламацию: то на стену, то на ворота… Мне кажется это занятие детской забавой, я даже не испытываю ни малейшего страха. Видимо еще не осознал, что мне грозит, если вдруг меня накроют.
