Он запнулся обо что-то в мягкой траве и упал на четвереньки. И прямо перед собой увидел желтоватый человеческий череп с ослепительно белыми зубами. Он поднялся на ноги и обнаружил, что стоит среди костей, рассыпанных вокруг, словно свежие сосновые щепки. Ветер трепал обрывки и ленты изорванных нательных рубах, и чудилось, будто они только что отстираны и накрахмалены до приятной телу хрусткости. Андрей, озираясь, сделал несколько шагов — в надежде все-таки отыскать курган, но взгляд выхватывал среди травы лишь частые решетки ребер и белые оскалы зубов.
Боясь еще раз споткнуться, Андрей шел медленно, ступал так, будто проверял, твердо ли под ногой, и всё равно то и дело наступал то на неожиданно вывернувшуюся из травы кость, то на тряпичные лохмотья или обрывки жесткой, как береста, конской шкуры. Понять, где лежат останки красноармейцев его полка, а где кости белых, было уже невозможно. Все стали одного цвета.
— Мы ж были здесь! — испуганно шептал сзади Бутенин. — Мы же здесь уже были!..
Конвоир старательно обходил останки, прыгал через конские скелеты и поэтому шел кривулями, с оглядкой. Иногда он все-таки задевал ногами кости, и они, связанные продубленными сухожилиями, брякали друг о дружку, неожиданно выворачивались из травы и шевелились, как живые. Бутенин от этого становился неуклюжим и мешковатым, не зная, куда ступить, замирал, будто на болотной кочке, и глаза его лихорадочно бегали по земле.
Андрею вдруг стало не по себе. С каждым шагом он все больше чувствовал отвращение, ком тошноты подступал к горлу. Он уговаривал себя, что это же его красноармейцы, и он виновен в их смерти, и ему никогда не простится этот грех. Он внушал себе, что должен смотреть на эти кости с чувством раскаяния и святой благодарности к погибшим. Однако сознание того, что он ступает босыми ногами по человеческим останкам, вызывало ощущение гадливости, и подошвы холодели, как если бы он ступал по россыпи змеиной чешуи. Он боялся, что его стошнит, дышал мелко, осторожно сглатывал тугой рвотный спазм. В одной мелкой ложбинке шагнуть было совсем некуда: человеческие и конские кости были здесь перемешаны, обгрызены и густо вымараны волчьим калом, шерстью и птичьими перьями. Трава тут не росла, лишь сухой, жесткий быльник торчал из земли да островками гнездился старый репейник. Останки напоминали мусор, который остается по ямам и канавам, когда схлынет вода. Андрей повернул вправо, по траве…
— А почему их это… не схоронили? — вдруг услышал он за спиной голос Бутенина. — Можно было и прикопать. Не падаль же какая — люди.
Андрей обернулся к нему, закричал, багровея:
— Некому было! Некому! Все здесь легли, понял?! Все!
— А говорил: курган насыпали, — все еще бормотал сзади Бутенин. — Говорил: гляну только — и назад… Где он, курган-то?
Андрей остановился, удивленный: впереди, над травой, маячила фигура старика, который, согнувшись, что-то тащил по земле. Тащил странно и медленно: выбрасывал палку вперед, переставлял ноги, а потом с трудом подтягивал бечевку. Какая-то стремительная птица металась над его головой, кричала тоненько и протяжно, будто защищала свое гнездо. Андрей пошел к старику и через полсотни шагов оказался на широкой, в сажень, торной полосе. Трава здесь была плотно примята к земле, словно ее прикатали, и уже не распрямлялась. В некоторых местах поблескивала черная жирная почва и желтели вырванные корни.
— Стой! — крикнул Андрей старику. — Погоди!
Тот будто не слышал — упрямо тащился вперед.
Андрей догнал его. На изодранном куске парусины с веревкой, подвязанной будто к санкам, лежала груда костей и черепов. Кости сползали, вываливались в дыры, но все-таки тащились на сухожилиях, постукивая, как бамбуковые занавеси.
— Что ты делаешь, старик? — окликнул Андрей. — Постой!
На вид белесые кости казались легкими, однако парусина скребла землю, и впряженный в нее старик налегал на веревку всем телом, сгибаясь ниже травы. Бутенин плелся за Андреем и таращил глаза. Съехавший назад револьвер в кобуре болтался на обвисшем ремне и бил по ягодицам.
А старик подтянул свою поклажу к неглубокой, в лопатный штык, яме и, кряхтя, начал складывать в нее кости. Он будто оглох и ослеп, а из ввалившегося рта вырывались неразборчивые звуки. Он укладывал кости плотно, подгоняя их одну к одной, наверное, чтобы влезло побольше. Выкопанная на солончаке яма уже наполовину была заполнена, и среди человеческих останков Андрей заметил выбеленный солнцем винтовочный приклад, сабельные ножны и несколько крупных конских костей.
— Идем, а? — прошептал Бутенин. — Идем, ну его…
Андрей огляделся: черное пятно солончака было ископано вкривь и вкось; на приземистых холмиках от весенних вод выступали белые разводья, похожие на морозные узоры. Между тем старик закончил работу и поднял голову.
Андрей попятился: зениц у старика не было либо они совсем выцвели, как выцветает на солнце холщовое полотно.
Над ископанным солончаком взметнулась пыль; горячий вихрь вытянул ее в трубу, поднял к небу и понес над весенней зеленой степью.
К железнодорожному полотну они вышли за полдень и сели отдыхать на раскаленный рельс. Андрея не покидало ощущение, будто он только что плавал и тонул в штормовом море, и вот теперь его выбросило на сушу и под ногами наконец хрустела и гулко отдавалась земная твердь. Степные травы у насыпи росли густо, качались под ветром, кланялись во все стороны, и теперь было боязно ступить туда. Если бы сейчас снова принудили идти в степь, Андрей не сделал бы и шагу от железной дороги. Рельс обжигал руки, а он держался за него и радовался про себя, блаженный и счастливый. Наверное, Бутенин испытывал то же самое, поскольку жмурился на солнышке и улыбался.
На какой-то миг Андрею почудилось, будто они вовсе и не ходили в степь и выстланная костями земля то ли привиделась, то ли приснилась.
— Идем! — скомандовал он и поднялся с рельса.
Он был уже далеко, когда его догнал Бутенин. Версты три они шли молча. Конвоир все пытался затеять разговор, веселел на глазах, наливался какой-то ребячьей жизнерадостностью и азартом. Он то прыгал через шпалу, то семенил, наступая на каждую, или становился на горячий рельс и, балансируя руками, бежал так, пока держал равновесие. Андрей шел, стиснув зубы. Веселость Бутенина раздражала его. Он старался не думать о нем, не замечать, но мысли упрямо притягивались к его болтовне и глаз ловил его белые, ровные зубы, открытые в улыбке.
— Мне ведь велено доставить тебя в Москву живым и невредимым. Кровь из носа. — откровенничал меж тем Бутенин. — Потому и таскаюсь за тобой как тень… Мне ведь и оружие применять запрещено… По секрету скажу. С поезда не я стрелял. Комендант да солдат с охраны. А я только вверх, чтоб пугнуть. Я б скорей коменданта срезал, чем тебя. Так-то!
Андрей молчал, и это было расценено конвоиром как одобрение. Бутенин заговорил тише и доверительней:
— Я как на духу перед тобой. Может, это судьба, что меня сопровождать назначили? На этот счет свой расклад имеется. Сам подумай: если назначат тебя в Москве — и про меня не забудут. Телеграфировать-то в Красноярск я буду! И приеду назад с тобой! Мы возвращаемся, а ты на должности — ого-го! Рукой не достанешь. Бывали случаи, из-под ареста да в начальники. Слыхал!
— Меня судить в Москве будут, — уверенно сказал Андрей. — Осудят и шлепнут. И твои расчеты — пустые хлопоты.
— Не-ет, Андрей Николаич! — засмеялся Бутенин. — Не то время, чтоб на суд в саму Москву возить! В Красноярске бы к стенке приставили, по ревзаконам. А потом — за что? Если уж героев к стенке…
— За расстрел пленных, — коротко ответил Андрей.
Бутенин на мгновение задумался.
— Погоди-ка, Бутенин, — Андрей замедлил шаг. — Ты хочешь сделать военную карьеру?
— Ну, карьера — это старорежимное словечко, — твердо сказал тот. — Это у вас в царской армии карьеры делали. А я служить буду красной пролетарской России. Ведь и Красной Армии нужны будут свои генералы, верно? — вдохновенно продолжал Бутенин. — Вот этого слова я не стесняюсь. Генерал — он при любой власти генерал. А иначе-то какая армия? Но боюсь, война кончится и всякие там бывшие полезут! Из ваших, из офицерья, в академии понабьются… Я не про тебя, Андрей Николаич. Тебе доверяю. Пойми, обидно и даже опасно для республики! Что у них на уме? Возьмут армию в руки и устроят переворот Советской власти. Может такое случиться?
— Может, — согласился Андрей.
— Потому в красные генералы мы должны идти! Мы — рабоче-крестьянского происхождения. Чистые и не замаранные в классовом отношении. И никакой тут карьеры! Я мечтаю: кончится война — пойду в академию. Я хоть и прошел полный курс обучения на войне, но теории поднабраться бы не помешало.
— Все это хорошо, да не выйдет из тебя красного генерала, — вздохнул Андрей. — Полководец — это не работа, это, Бутенин, натура, характер.
