что тот не удержал слабеющей рукой. От этого воспоминания тут же перекосило рыцаря от злости и, не милосердствуя, он с оттяга врезал хлыстом прямо по морде, по левой щеке ублюдка.
Жёсткий стек сразу рассёк кожу на щеке, чай, не лошадиная кожа-то. Мерзавец заорал и схватился рукой за рану, а через пальцы тут же покатились на его одежду капли крови. Но Волкову плевать было на кровь, он произнёс, почти шипя от злости:
— И не вздумай скулить, будешь скулить, так велю тебя повесить на заборе и сечь, пока вся шкура не слезет. Отвечай мне, сколько тебе заплатили?
— Не надо, господин… — причитал вор.
— Сколько? — кавалер снова занёс стек.
— За то, чтобы вас нашёл, три талера, — пролепетал Ганс Фегерман.
— Где нашёл?
— Я два дня у южных ворот просидел, пока вы не приехали. А как дождался, так пошёл за вами, когда вы к епископу поехали.
— А потом?
— Потом дождался вас, пока вы не поехали к купцу Кёршнеру. У прислуги узнал, что вы сели там обедать, — тут вор замолчал.
— Дальше говори, демон поганый, не заставляй господина ждать, — произнёс Сыч и врезал вору под рёбра в правый бок.
Тот тут же согнулся от удара, заныл, но, вспомнив хлыст, разогнулся и трясущимся голосом продолжил:
— И побежал в кабак.
— В «Пьяном купце» бриганты заседали, — вставил Ёж.
— В «Пьяном купце»? — вспоминал кавалер. — Это тот кабак, что у городского арсенала?
— Угу, — кивал Сыч, — тот.
— Да, господин, — стонал вор.
«То есть в пятистах шагах от дома графа! Ну понятно».
— И всё о вас сказал Ульму.
— Это бородатый такой, высокий, красивый? — снова вспоминал Волков.
— Точно так, господин. Бородатый, бородатый.
— Ульм? Это имя его или фамилия?
— Кличка, все бриганты звали друг друга по кличкам, — говорил Сыч, — вели себя тихо, скромно. Но в трактире не ночевали.
— Ещё бы, зачем деньги тратить, когда дворец графа рядом, — для себя говорит кавалер и спрашивает у вора: — А этот Ульм и его люди конечно не из Малена были?
— Нет, господин, не маленские они.
— А откуда же?
— Не знаю, господин. Может, с Вильбурга.
— И что дальше было после того, как сказал ты Ульму, что я у купца обедаю?
— Господин, — захныкал Ганс Фегерман, — я невиноват, я хотел уже уйти…
— Говори, сволочь! — Волков опять занёс хлыст, но пока не бил.
— А-а, — заорал вор и заговорил скороговоркой, — Ульм мне сказал, чтобы я вызвал вас к епископу. Сказал, что даст мне монашеское одеяние. Я отказывался. А он мне сказал, что я всё равно уже замазан, а пять талеров мне не помешают.
— Он ещё тебе пять монет дал?
— Да, господин, — вор указал на Сыча, — эти господа у меня всё забрали, у них все мои деньги.
— И ты согласился?
— Я почувствовал неладное, господин, я испугался, но Ульм сказал мне, что меня прирежет прямо за углом, если я не соглашусь, и послал со мной человека, чтобы я не сбежал, он держал меня за капюшон, когда я шёл к дому купца.
— Он сказал вызвать меня к епископу?
— Да-да, и дал мне пять монет, и ещё сказал, чтобы я не торопился и пришёл в дом купца уже ближе к сумеркам, но я волновался, что в темноте тот человек, что вёл меня, меня зарежет и заберёт серебро. И поэтому шёл быстро. И пришёл, когда ещё было светло.
«Слава Богу, что ты ещё и трус, дождись они темноты, я бы их не заметил».
— Значит, ты не знаешь, что это были за люди?
— Нет, господин, не знаю. Клянусь Богом, не знаю, я бы всё сказал, но не знаю ничего.
— Испугался он, экселенц, мы его не в городе нашли, в деревне у сестры прятался, паскуда. Всё понял, когда узнал, какую он кашу заварил, почуял, что набедокурил и бежать кинулся.
— А ты с трактирщиком о бригантах не говорил? — спросил Волков.
— Как же не говорить, говорил! Всё у него спросил. Он рассказывал, что заказывали, что пили, говорит, что они не скаредничали и что серебро заранее делили, прямо в кабаке. Видно, им часть денег вперёд дали. Но сильно не пили, вели себя тихо. Хотя по виду люди весьма злые были, резаные, колотые, ремесла либо воинского, либо разбойного.
— А ещё трактирщик сказал, что среди них и грамотные были, этот самый Ульм записки читал, что ему приносили, а один из них письмо на почту отправлял, — добавил Ёж.
— Записки? Письмо на почту? — сразу насторожился кавалер.
— Ага, мальчишку посыльного один из них с письмом на почту отправлял, — говорил Ёж.
А Сыч сразу смекнул, хлопнул себя по лбу:
— Эх, балда я!
— Конечно, балда! — строго сказал Волков.
— Надо ехать в Мален на почту!
— Поезжай, почтмейстер Фольрих мой хороший друг, скажите, что вы от меня. Он должен помочь.
— Сейчас поедем, экселенц, только пообедаем.
Волков повернулся и пошёл в дом, где на пороге его, как всегда, ждала, не жена, а, конечно же, госпожа Ланге. Как всегда в чистом платье, с белоснежными кружевами, причёска — волос к волосу, сама улыбается, а на лице уже видны её веснушки.
— Здравствуйте, господин мой, — она делает книксен.
Очень захотелось ему её обнять, к груди прикоснуться, к крепкому заду её, хоть даже через платье, да нельзя — кругом люди, слуги.
— Рад вас видеть, госпожа Ланге.
Он передал ей перчатки и берет, уже почти прошёл в дом, а тут ему Сыч кричит:
— Экселенц!
Волков поворачивается к нему.
— А с этим что делать? — Фриц Ламме толкает вора в спину.
Волков и не раздумывает ни мгновения:
— Найди ему брата Ипполита, пусть исповедует, — отвечает кавалер. — Потом повесь.
— А-а-а, — заорал вор, — господин, простите, простите…
Сыч снова бьёт его своим крепким кулаком в бок:
— Да не ори ты, оглашенный.
Вор поперхнулся и упал на землю, затих сразу. А Сыч снова кричит:
— А где повесить-то его? На забор?
— Экий ты дурень, Фриц Ламме, — отвечает ему не кавалер, а Бригитт Ланге, — зачем же дрянь всякая на нашем заборе нужна. Архитектор уже давно на перекрёстке хорошую виселицу вкопал, там и вешай его, подлеца.
— Это там, где кузнец новую кузню поставил, на том перекрёстке?
— На том, на том, — отвечает Бригитт и закрывает дверь.
Она молодец, она всё знает, что дома и хозяйства касается. Волков пропускает её вперёд и, пока нет никого, хватает за зад. Госпожа Ланге улыбается. Но руку его отпихивает. Не до того сейчас. Полон дом людей.
Госпожа Эшбахт после
