хорошим уловом, помогал разгрузить лодку и развесить на просушку сеть.
— Мне тут хорошо, — сказала Хрисонета. — Но я вижу, что ты скучаешь по делу... Мы не можем так жить вечно.
Наксосец вздохнул.
— Я пират... Мое дело — грабеж. А как грабить в одиночку... Мне ватага нужна. И где ее взять... Меня на Хиосе никто не знает. Предложить свои руки здешнему атаману — это значит выполнять его приказы. Я никому никогда не подчинялся, так нечего и начинать... Да и керкур разбился, а на новый нет денег, все сбережения утонули.
Он с досадой махнул рукой. Гиппокамп на его плече грустно вытягивал губы трубочкой.
Потом Батт выдавил:
— Придется осваивать честный труд... Завтра утром пойду на агору, присоединюсь к поденщикам. Надо хоть какие-то деньги заработать, а там посмотрим...
Торговая улица на рассвете ожила. С вымостки поднимались нищие, порнаи, рыночные носильщики, беспризорные дети... Побрызгав на лицо водой из нимфея, голытьба сворачивала циновки и разбредалась по городу. Каждый шел на свое рабочее место.
Мелкие торговцы занимали лавки под навесом из мешковины. Цирюльник состригал пряди с головы раннего клиента. Рыбак бродил с корзиной по рыбному ряду, предлагая всем подряд купить у него ночной улов.
Менялы вываливали из кожаных мешочков монеты со всех концов ойкумены на складные столики. За спиной хозяина раб-охранник, позевывая, опирался на отполированную дубину.
Проходя мимо харчевни, наксосец досадливо отвернулся. Он позавтракал куском черствой лепешки и печеными мидиями, но от кружки вина со свежим сыром сейчас бы не отказался.
Примыкавший к агоре выгульный двор на этот раз был забит овцами. С пограничного камня напряженным взглядом смотрел Гермес. Перед нимфеем, как обычно, гомонили женщины.
Возле изгороди в ожидании работы скучали поденщики. Поздоровавшись, Батт присоединился к ним. Хиосцы помалкивали — разговаривать было не о чем.
Но они сразу оживились, стоило рядом остановиться всаднику.
— Нужны лесорубы, — заявил тот, не слезая с коня. — Я Пелек, вы меня знаете... У меня подряд на расширение просеки от рудника Гелесибия к морю. Только деревья валить... Инструменты мои... Плата — драхма в день.
— А пни выкорчевывать? — спросил один из поденщиков.
— Есть кому, — небрежно бросил подрядчик.
Хиосцы не капризничали. А что, хорошая работа — чистая и понятная. Да и плата подходящая. Все как один, включая Батта, подняли руки. Вскоре отряд из десятка лесорубов вышел к просеке...
Геродот с Тимофеем пятый день работали на раскорчевке. Несмотря на отсутствие опыта, друзья быстро поняли, что от них требуется. По сравнению с мальчиками из лагеря от таких взрослых и сильных парней, как они, было больше пользы.
Если малолетки выкапывали пень вчетвером или впятером, облепив его словно муравьи, то эфебы справлялись вдвоем, да еще и быстрее. Довольный результатами их труда Гелесибий позволил новичкам остаться среди корчевщиков.
Просека черной полосой спускалась от седловины к берегу. В море уходила бревенчатая пристань на сваях с ободранным грузовыми кораблями причальным боком. Подъезд к эмпорию, где хранились медные чушки, был посыпан гравием.
Нагруженный металлом гиппос казался не кораблем, а прибрежным рифом, настолько низко он сидел в воде. Парус все еще был стянут под верхним реем. Вымпел Эфеса метался на ветру красно-черным пятном.
Надсмотрщики расхаживали среди земляных куч, настороженно поглядывая на рабов. От эмпория то и дело подъезжали порожние телеги, чтобы отвезти пни и лапник к яме для отжига древесного угля.
Когда утром со стороны Хиоса подошла бригада лесорубов, Геродот не удивился. Раскорчеванная полоса земли шириной в две оргии [18] подходила для волокуш, но Гелесибий решил расширить просеку, чтобы проложить по ней лежневку для телег.
Вновь застучали топоры и завизжали пилы. Батт налегал плечом на подточенный ствол, другие лесорубы упирались в него руками или давили спиной. Медленно, но верно, дерево клонилось вбок, затем с треском падало на землю.
Когда полная лапника телега отвалила с просеки, звено Батта решило передохнуть. Сидя на очищенном от сучьев стволе, наксосец смотрел, как худые и грязные мальчишки с криками выворачивают из земли подкопанный пень.
А как среди этих сопляков оказались вон те два взрослых парня? Присмотревшись, Батт не поверил своим глазам. Один из рабов — Геродот. Он даже встал, чтобы убедиться. Но тут Пелек велел ему приниматься за работу.
Вскоре на просеку вкатились пустые телеги. Удивлению наксосца не было предела, когда в одном из возниц он узнал Херила. Оба врага — на Хиосе. И оба — рабы! Воистину Оры привели его в правильное место.
Подрубая дерево, он обдумывал план мести: «Вот сейчас свалим сосну... Дальше будет короткая передышка... Я возьму топор и не торопясь пойду по просеке. Даже если Херил меня узнает, надсмотрщик не даст ему сбежать... Да и куда он денется с острова в ошейнике... А потом всего один удар... Убийство раба — это все равно что убийство свободного человека по неосторожности. И что мне сделают власти острова? Присудят изгнание с Самоса до тех пор, пока родственники Херила не простят мне его смерть? Да плевать я хотел на их прощение... И Самос мне не нужен, с радостью уплыву куда подальше. Я ведь в Геллеспонт направлялся. А очищение от убийства кровью поросенка я за пару монет легко совершу в храме Посейдона...»
Подведя мула к куче лапника, Херил смотрел, как мальчишки загружают ветки в телегу. За спиной слышались жесткие удары топора. Затем послышался хруст.
«Берегись!» — услышал он отчаянный крик.
Резко обернувшись, Херил увидел, как к нему идет человек с топором. И кричали именно лесорубу, потому что тот не замечал, как сбоку на него заваливается дерево.
Саммеот не раздумывал. Просто бросился
