Сказаний подобного рода, связанных со строительством так называемых обетных церквей, сохранилось немало. Но дуровский вариант находил известное подтверждение в дворцовой хронологии и в делах приказа, где работал дьяк.
Сохранившиеся документы свидетельствуют, что начало службы Дурова складывалось неудачно. Летом 1632 года был он послан в большом полку боярина Михаила Шеина под Смоленск От главного воеводы, известного своими талантами полководца, ждали скорого взятия города, но десятимесячная осада ни к чему не привела. Подоспевший на выручку к осажденным польский король Владислав отбил Шеина от Смоленска.
Болезни, ссоры между военачальниками, массовые побеги солдат в родные области, подвергавшиеся жестоким набегам крымских татар, вынудили Шеина пойти на перемирие на самых позорных условиях. Весь лагерь, обоз, сто с лишним орудий достались неприятелю, перед которым воевода к тому же согласился – вещь неслыханная! – склонить русские знамена, когда уводил свои войска. В Москве действия Шеина были расценены как изменнические. Шеина вместе с ближайшими соратниками казнили. Дурова, первоначально попавшего под следствие, но оказавшегося на деле непричастным к решениям начальника, освободили и оправдали.
Все это произошло в 1633 году. Может быть, надпись на иконе на три года ошибалась, но, скорее всего, она имела в виду иное событие в жизни дьяка. В актах, собранных археографической экспедицией Академии наук, указывается, что с 1 октября 1634 до 1636 года состоял Дуров дьяком в Казани – служба, прерванная большими, но подробно не выясненными неприятностями. Если так, надпись соответствует действительности.
К тому же гораздо более правдоподобным представляется отчет перед царем по казанским делам, чем всякая попытка оправдания по делу, в котором было замешано много людей и Дурову принадлежало далеко не первое место.
«А в отношении точности текста не сомневайтесь. Переписывал я внимательно – как-никак икона чудотворной слыла, – да и в книге он напечатан». – «В книге?» – «Ну да, о Клименте. Была такая у меня, только где-то затерялась. Предшественник мой по храму, Алексей Парусников, ее написал. Не то чтобы книга, брошюра скорее. Вам бы ее почитать – году в 900-м она вышла».
Москва
Дом английского посланника. 173[?] год
Дорогая Эмилия!
Я очень рада, что мои писания занимают тебя и даже возбуждают твое любопытство. Ты пишешь, что ждешь их с нетерпением – тем интереснее делиться своими впечатлениями, а их, надо сказать, становится все больше и больше.
Я никогда прежде не думала, что постоянное наблюдение за чужой жизнью способно доставлять не менее сильные переживания, чем театральный спектакль. Впрочем, на нашей сцене недавняя идиллия сменилась трагедией в духе Уильяма Шекспира, которого – вообрази себе! – здесь еще не знают и на театре не ставят. Но не буду терять драгоценного времени.
Итак, доныне остается неясным, где же будет находиться русская столица – в Москве или Петербурге. При покойном императоре самый разговор о возвращении двора на берега Невы карался специальным указом Петра II. Но это объяснялось всего лишь капризом подростка, который в Москве пользовался большей свободой от придворного этикета, чем в Петербурге. Его фавориты Долгорукие, располагающие под Москвой большими владениями, а в самом городе превосходными домами, всячески поощряли подобную привязанность к старой столице, что вовсе не означает, что после венчания императора с их дочерью они не устремились бы в Петербург. С императрицей Анной все обстоит иначе.
Говорят, с Петербургом для нее связаны тяжелые воспоминания, тогда как в Москве родовое гнездо ее отца. Меня не слишком убеждает подобное сантиментальное объяснение. Несомненно Анна способна испытывать и унижение, и обиды, и задетую гордость, но именно они и должны были бы побудить ее как можно скорее оказаться в Петербурге и занять то место, возле которого она так недавно стояла в толпе придворных. Это естественный порыв каждой женщины. Однако в Петербурге нет такого многолюдного собрания дворян, которому Анна обязана полнотой своей императорской власти. Эти дворяне собрались в столицу по поводу предполагавшихся свадебных торжеств, остались на похороны, а затем и на коронацию новой императрицы.
Как уверяет меня лорд Рондо, такова истинная причина колебаний Анны в отношении выбора места жительства. Во всяком случае, первое лето своего царствования она решила провести под Москвой, в знаменитом Измайлове, славящемся красотой своих многочисленных прудов, огромным зверинцем, где можно встретить диких животных изо всех уголков мира, виноградниками и садами.
Это решение вызвало в Москве очень оживленные толки. Дело в том, что в Измайлове прошло детство всех трех сестер, которых здесь так и называли – Измайловскими царевнами. Однако после выхода Анны замуж Измайлово стало резиденцией ее сестер, где особенно в последнее время постоянно собирались их сторонники. Приезд императрицы в родительский дворец будет означать для герцогини Екатерины и царевны Прасковьи переход из положения хозяек на положение придворных дам, хоть и самого высокого ранга, и лишение возможности вести независимый образ жизни. Анна несомненно могла выбрать для летней резиденции иное место, но в ее решении мне видится та возможность сатисфакции в отношении сестер, которая несомненно обострит их отношения.
Как бы то ни было, 4 июня торжественный императорский кортеж, в котором участвовали и сестры императрицы, выехал из Москвы. Почетный гвардейский эскорт возглавлял ехавший на коне Дмитриев-Мамонов. И теперь вообрази весь ужас участников поездки, когда при самом выезде из столицы генерал Мамонов замертво упал с лошади. По какой-то причине лекаря в кортеже не оказалось – лейб-медик заранее выехал в Измайлово и должен был там дожидаться императрицы. За ним послали, хотя в суматохе и в неумелых попытках привести генерала в чувство было потеряно около часа. Опасавшаяся за жизнь зятя императрица не позволила ни поднять его с земли, ни даже перенести в тень, целиком полагаясь на искусство ожидавшегося медика. Появившийся спустя два с лишним часа после случившегося врач смог только подтвердить наступившую кончину Мамонова – тело генерала уже начало холодеть. Эта внезапная и совершенно неожиданная смерть – генерал отличался железным здоровьем и никогда ничем не болел – поразила всю Москву и двор.
Императрица оказывает бедной вдове знаки самого трогательного сочувствия и внимания. Она распорядилась не подпускать царевну Прасковью к умирающему и сама проследила за организацией его похорон, которые отличались большой пышностью, намного превосходившей ту, которая полагалась Мамонову по его чинам. Тем не менее происходили они всего лишь в приходской церкви генерала, где над его прахом устанавливается доска с подробным описанием званий, чинов, происхождения и даже места захоронения его первой жены и ребенка от первого брака. В Москве обратили внимание на то, что императрица Анна сама акцептировала текст надписи, которую нельзя назвать тактичной в отношении царевны Прасковьи.
Нельзя не жалеть бедной царевны. Вскоре после смерти супруга она лишилась и своего единственного сына, скоропостижно умершего от какой-то болезни. Впрочем, царственные дети болеют столь же часто, как и дети обыкновенных людей, с той разницей, что умирают чаще и в положенные для них судьбой сроки, на что современники, естественно, обращают свое внимание. Легко себе представить самочувствие императрицы, начинающей свое царствование при столь горестных обстоятельствах. Однако надо отдать должное Анне – по ее виду трудно судить о размерах снедающего ее горя. Она всегда так же сурова в обращении с окружающими и так же предается потехам с различными шутами, заполонившими ее резиденции. Не знаю, насколько они могут развлекать императрицу своими неумными и грубыми до непристойности шутками, но они несомненно создают прочный заслон между нею и всеми теми, с кем она не имеет намерения общаться. Добиться же обычной царской аудиенции чрезвычайно трудно, потому что в этом вопросе имеют одинаковое право голоса и любимая камер-фрау императрицы госпожа Юшкова, и Бенигна Бирон, и сам фаворит, и даже кормилица императрицы некая Василиса.
Наконец-то мне удалось хоть отчасти удовлетворить свое любопытство в отношении нашего бывшего посланника при петербургском дворе. Господин Алексей Бестужев промелькнул как метеор на московском горизонте. В качестве посла России в Гамбурге он удостоился единственной, хотя и довольно продолжительной, аудиенции, но на балах не бывал и почти немедленно после разговора с Анной оставил Москву. Ни о каком его новом назначении толков нет. Путь Бестужева лежал обратно в Гамбург, хотя и с заездом в Голштинию, в Киль. Подобный визит сам по себе достаточно знаменателен. В Москве его истолковывают по-разному. Одни считают, что Бестужев имел поручение от императрицы посмотреть на сына покойной цесаревны Анны Петровны и выяснить позиции его отца и опекуна, герцога Карла Голштинского. Императрица волей-неволей должна заботиться о наследнике престола. Однако не исключено, что Бестужев преследовал и какую-то иную цель. Не в завещании ли императрицы Екатерины дело? Голштинцы должны его иметь.
