Вот видишь, дорогая, я начинаю касаться государственных дел, к которым не имею решительно никакой склонности. Что делать, всему виною московская скука. Подчас она становится невыносимой, хотя ее очень скрашивает единственное подлинное увлечение императрицы – музыка и театр, о которых она не устает хлопотать. Даже у очень сильных людей можно найти ахиллесову пяту, для Анны она в сцене.
Москва. Анненгоф. 173[?]
Императрица Анна Иоанновна, архитектор В. В. Растрелли, позже Бирон
– Знаешь, для чего позвала-то тебя, Варфоломей Варфоломеич?
– Я счастлив, что вы вспомнили о вашем покорном слуге, ваше императорское величество.
– Да как же мне про тебя-то не помнить, граф. Строил ты для меня в Митаве, во всей империи теперь строить будешь, чтоб на всю Европу шла слава о наших дворцах, слышишь, Варфоломей Варфоломеич? Ни на чем высчитывать да прикидывать не будем. Себе ты копейки лишней не возьмешь – знаю тебя, а для дела не жалей, прямо у меня проси.
– Благодарю вас, ваше величество.
– И благодарить не на чем, господин баудиректор. Ведать будешь всеми архитектурными делами Канцелярии от строениев. Но до того дело еще дойдет, а пока займись театром здесь, в Москве. На Красной площади прямо и ставь, да чтоб огромный, чтоб в Европе такого не бывало. Мне маленьких-то, как у государя Петра Алексеевича, не надобно.
– Как прикажете, ваше величество. Но если огромный, скажем, на тысячу мест…
– Мало, мало, граф, больше давай. В Комедийной-то хоромине петровской, сказывали, сотни четыре народу помещалось, так мне чтоб в десять раз больше. Сообразишь, Варфоломей Варфоломеич? И чтоб быстро было. Знаю, знаю, скажешь, материал подобрать, людей согнать, а ты другое пойми: вон сколько было царей-то, а не успела Анна Иоанновна на трон вступить, получай Москва подарок – театр невиданный, красоты неслыханной. Ты не думай, он не сейчас мне на ум пришел. О нем со свадьбы своей мечтала, не чаяла, что доживу.
– Ваше величество, я пытаюсь сразу прикинуть. Это нужно с ярусами, с ложами, партер просторный, иначе места будет маловато.
– Ярусами, говоришь? Так еще лучше. Ты рассказывай, а я послушаю, рисовать-то успеешь, придет черед. На словах сначала условимся.
– Я полагаю, ваше величество, лучше всего тысячи на три мест. Поставим, если согласие ваше будет, на склоне холма, чтобы вход с Красной площади, рядом с Никольскими воротами Кремля, бок о бок с зимним Анненгофом. Место для виду выгодное.
– Гляди, как славно придумал! Молодец ты, граф, право слово, молодец. Только чтоб вход с лестницами широкими, с резьбой.
– Непременно, ваше величество. Лестницы в два марша развернем, двери высокие, а за ними сразу зал и театр самый. Простор такой, что дух захватит. А на ярусы хошь снаружи, хошь из зала по лестницам деревянным подняться можно. С улицы-то попроще, а изнутри резные.
– Все из дерева делать будешь?
– Да ведь из дерева только скоро и получиться может. С каменщиками работу затянем. Но первый этаж непременно из камня – прочнее будет, да и надо там печи разместить для топки: воздух горячий из-под пола пускать станем.
– Ты и о мебели позаботься. Пусть сей же час начинают делать. И о театре – тынки там всякие, машины, плошки, шандалы для свету. Место для оркестра попросторней сделай.
– Много ли, ваше величество, двадцати музыкантам надо!
– Почему это двадцати? С чего взял, граф? Мне и музыкантов нужно много, как ни у кого из государей. Так что уж ты на полсотни с запасом делай. И чтоб хору свободно стоять – певчих-то человек полтораста будет. Сегодня же распоряжусь, чтоб музыкантов в штат набирали, а певчие из хора пойдут – научатся. Так когда поспеть-то сможешь, Варфоломей Варфоломеич?
– Ваше величество, поверьте, быстрее чем к следующему году не успеть, хоть без остановки строить будем.
– Полгода, значит, ждать придется. Долгонько! Правда, что раньше и впрямь не успеть. Так сегодня и начинай, а я Бирону распоряжусь, чтоб во всем тебе помогал да жалованье хорошее положил. Баудиректору императрицы всероссийской иначе негоже.
– Растрелли передал мне ваш приказ, государыня. Театр на Красной площади – может, разумнее было бы в Петербурге?
– А ты меня не торопи в Петербург ехать, сама соображу. И там театр построим, придет время. Варфоломей Варфоломеич и там без работы не будет. Чему дивишься-то?
– Да вот уж второй разговор у вас сегодня, государыня, без вашего обер-камергера. Вроде я вам ни к чему и ненадобен.
– А чего тебе о театре толковать – тебя в него силком не затянешь, по своей воле не пойдешь.
– Но я имел в виду и вашу аудиенцию Бестужеву.
– А, ты про это. И тут тебе дела нет: Бестужев про племянника моего рассказывал, я ему поклон зятюшке герцогу Голштинскому передавала.
– А что ему за нужда ехать в Киль – ведь по вашему же приказу. С каких пор вы герцога Голштинского за родственника почитать стали, житьем-бытьем его интересоваться?
– А чего мне с ним делить? Худой мир лучше доброй ссоры, да и сынок его к российскому престолу самое прямое отношение имеет. Сам же говорил – о наследнике беспокоиться надо.
– Не о нем же!
– О нем, не о нем – позже разбираться станем, а пока политес обычный не помешает.
– Никогда не замечал за вами, государыня, такой предусмотрительности.
– От тебя же учусь, Ернест Карлыч, по твоим советам – добрым ли, злым, время покажет.
– Что вы теперь захотите – Бестужева перевесть ко двору?
– Зачем же, пусть на старом месте послужит.
Комната была почти уютной. Квадратная. Со старательно навощенным полом. Диванчик с валиками под наглаженным чехлом. На полочке фотографии солдат («Сыновья!»). Витая этажерка с книгами под белой салфеткой. Кружевная вязаная скатерть на столе под низко опущенным оранжевым абажуром. История – ее, конечно, здесь не было. Было другое и не менее важное – желание хозяина поделиться всем, что знал.
«Не встречалась вам, говорите, книжечка. Может, и в самом деле в библиотеки не попала. Маленькая, невидная, тиража небольшого. Сколько обычно печатали? Сто – двести штук Ведь деньги на нее одна благотворительница давала – купчиха местная. На ремонт. И на издание. Церковь чуть не весь прошлый век без поновления стояла: прихода почти нет, средств набрать неоткуда. Так она сумму некоторую определила, но только на устройство отопления духового и на книжечку. Благодарственную – чтоб о ее даре речь шла. Так часто делали. Запропаститься книжечка могла: в книжных лавках отнюдь не бывала. Да вы не огорчайтесь – выход для вас, думается, все равно есть. Помнится, Парусников говаривал, что труд свой по статье газетной писал. Сам к истории не прилежал, так и искать бы не стал. Не скажу только, за какой год и в какой газете статья. Скоре всего, в „Московских ведомостях“ годах в пятидесятых».
Если бы еще вот так сразу узнать и содержание брошюры! Но в этом Михаил Александрович не был уверен: «Не обессудьте старика – всего в памяти не удержишь. Одно скажу – что-то про высокого сановника времен екатерининских, про его жизнь, про царский гнев…» Второй Александр Дуров?
«Удивляетесь? Да уж такой наш Климент особенный. Им и Общество любителей духовного просвещения, по словам Парусникова, куда как серьезно занималось, заседания целые проводило».
И в самом деле – проводило. На восемьдесят пятом заседании Церковно-археологического отдела, 20 декабря 1911 года, известный историк Москвы Н. П. Розанов предложил собравшимся обратить внимание на изучение двух замоскворецких церквей – Климентовскую и считавшуюся старейшей Черниговских чудотворцев.
Доводы должны были показаться членам отдела особенно убедительными, если им понадобилось всего две недели, чтобы побывать в обеих церквях и произвести подробнейший их осмотр. Тогда же Розанов преподнес Обществу сделанные им шесть снимков Климента и… брошюру, о которой шел разговор в климентовской колокольне: «Краткое историческое описание московской Климентовской церкви на Пятницкой улице» А. С. Парусникова, 1904 года издания. Несмотря на то что со времени ее выпуска прошло всего семь лет, брошюра уже представляла библиографическую редкость и в библиотеке Общества отсутствовала.
Когда-то снова не отмеченные протоколом обстоятельства побудили другого не менее известного историка города Н. П. Виноградова выступить через следующие две недели с большим докладом о климентовских «древностях» и обстоятельствах истории. Длившийся два часа доклад пересказать брошюры, само собой разумеется, не мог и должен был существенно ее дополнить. Но и день выступления Виноградова остался отмеченным в протоколах только темой. Изложение его содержания отсутствовало. Очередная неудача? Если не считать теперь уже вполне обоснованной уверенности: надо искать.
Время – его не хватает всегда. На нужную книгу, интересную встречу, поездку, простое одиночество – за рабочим столом, чтобы что-то додумать, в чем-то разобраться. До конца, по-настоящему, для себя. И про себя. Смешные, старомодные слова «для души» вызывают только горькую усмешку – какая там «душа»! А между тем для Климента другой возможности не существовало. Он не помещался ни в каких планах и не имел никакой конкретной цели. Круги от первых недоуменных вопросов стремительно расходились. Из всех видов источников для архивиста газета – самый трудный.
