– Поди, уже весь собор облазили, – теряя терпение, произнес Поляк.
– Молчи! Пришли уже, – и, пропустив впереди себя Поляка, поп легонько вытолкнул его в распахнувшуюся перед ним, как ему показалось, на одно мгновение, высокую дверь. В глаза ударил яркий от множества горевших свечей свет. Поляк от неожиданности закрылся рукой.
«Пропал, – мелькнуло в голове, – теперь не сносить головы». Однако к нему никто не бросился, никто его не вязал. Поляк опустил руку, огляделся. Перед ним стоял огромный деревянный щит на подпорках, с большой дырой по центру, которая была завешена легкой тканью оранжевого цвета. Из-за щита доносился гул множества голосов. Поляк направился было в обход щита, но тут, справа, открылась дверь, и из нее повалили соборные певчие в белых одеяниях, таких же, какое он только что видел на Пимене. Поляк бросился влево. Обогнув деревянный щит, он лицом к лицу столкнулся с двумя мужиками, малюющими друг другу рожи. Одеты они были настолько странно, что Поляк от неожиданности замер. На мужиках были короткие, набранные в сборки алые юпы, на головах высокие, островерхие колпаки-турики, на ногах зеленого цвета мягкие чедыги с высоко загнутыми вверх носками. Увидеть в соборе скоморохов Поляк никак не ожидал.
– Чего выперся? – недовольно бросил один из мужиков. – Халдеев, чай, не видел?
– Не терпится им, – отозвался второй мужик, – все норовят везде пролезть, – и, повернувшись к товарищу, он принялся натирать ему сухой алого цвета краской надутые щеки.
Поляк обошел халдеев и направился к тяжелому занавесу, протянувшемуся от колонны до деревянного щита. Осторожно приоткрыв полог, он неожиданно уперся взглядом в спины тесно стоявших служек Успенского собора. Братья во Христе были рослые. Широкоплечие, так что разглядеть что-либо из-за них было невозможно.
Пробираясь за спинами вдоль стены, Поляк неожиданно натолкнулся на полукруглую нишу, в которой стояла большая каменная чаша. Отодвинув ее в сторону, он, подтянувшись на руках, вначале сел, а потом и встал во весь рост, оставаясь незамеченным в затемненном углублении стены.
Увиденное поразило его.
Деревянный щит, который он только что обошел с тыльной стороны, с лица оказался большой ширмой, украшенной замысловатой позолоченной резьбой, с лепными фигурками святых, сплошь покрытой росписями. В медных каганцах, расставленных вдоль ширмы, жглась плаун-трава, вспыхивающая холодным ярким пламенем. Собор был затемнен, и оттого мечущиеся по стенам и замершим в ожидании представления зрителям блики казались зловещими.
Вдруг застоявшуюся тишину собора всколыхнул полуторасотенный торжественно звучащий сонм мужских голосов. Поляк внутренне сжался.
Справа и слева из-за ширм выскочили два мужика в скоморошьих нарядах.
«Халдеи! Халдеи!» – прошелестело меж зрителей.
Мужики сошлись в центре, под паникадилом и, громко крича и кривляясь, завели разговор:
– Товарищ! Здоров! – кланялись они друг другу.
– Будь здрав и ты!
– Откель путь держишь?
– От царя Навуходоносора.
– Почто он тебе?
– Велел отроков в печи пожечь.
– За какие вины?
– А золотому тельцу не поклоняются.
– Воно они как, царю нашему перечить, так он за то их в печь?
– В печь!
– Тогда давай их жечь!
– Давай! – и халдей, обрадованный тем, что нашел помощника, вприпрыжку побежал за ширму. Вскоре он появился снова. За ним связанные полотенцами друг с другом, в белых длинных одеяниях, с венцами на головах, следовали отроки. Они были молоды, длинноволосы, с мученическими скорбными лицами.
Схватив одного отрока под руки, халдеи с шутками и прибаутками принялись заталкивать его в печь, то есть за оранжевого цвета занавесочку, которая прикрывала полукруглое отверстие в ширме. Отрок упирался, падал на колени, вздымал вверх руки, прося у Бога защиты.
Спрятав отрока за занавесочкой, халдеи принялись за второго, а потом и за третьего непокорного.
Покончив с отроками, они начали бегать от каганца к каганцу, подбрасывая плаун-траву, поминутно заглядывая в печь и сообщая при этом друг другу, а следовательно, и зрителям, что делается с отроками в пламени печи.
Вдруг за ширмой раздались высокие стройные голоса отроков, взывающих к Богу. Им вторил хор. Но вот где-то наверху, под самым куполом собора загремел гром, и из темноты, оттуда, где висело паникадило, начал медленно опускаться «Ангел Господен» – написанная на пергаменте в человеческий рост фигура.
Халдеи, задрожав от страха, распростерлись на полу.
Хор зазвучал торжественнее, разом вспыхнуло множество свечей, и из-за оранжевого занавеса, медленно ступая, вышли отроки. Лики их сияли радостью и божественной силой. Из-за ширмы толпой хлынули соборные певчие, и вместе с чудесно спасшимися отроками они завели торжественный гимн Богу, прославляя его могущество и великодушие.
Поляк, зачарованный невиданным ранее зрелищем, даже забыл, для чего пробрался в собор, и только после того, как «Пещное действо» начало подходить к концу, он с тревогой, боясь, что царя в соборе нет, обвел взглядом плотно стоявшие ряды зрителей.
Собор был заполнен боярами и боярынями, князьями и княгинями, дворянами и дьяками, послами заморскими и стрелецкими головами. На входе, в дверях собора, толпясь разношерстной массой, теснился московский люд. Чуть поодаль, слева от входа, в окружении иереев и попов, ближних бояр и дворян личной охраны стоял царь Алексей Михайлович. На этот раз он был одет в золотный кабат с жемчужными нарамниками, на груди, сияя камениями, на золотой цепи висел крест, на голове возвышалась Мономахова шапка, в руках его, унизанных кольцами и жуковинами, был посох, раззолоченный и украшенный также камениями.
Рядом с царем поддерживаемый под руки с одной стороны Симеоном Полоцким, а с другой – стариком Соковиным, взирал на представление недужный на ноги царевич Федор.
«Самое время, – подумал Поляк. – Не то уйдет царь из собора, а тогда уже не добраться до него».
Поляк, толкнув в спину стоявшего впереди священника, спрыгнул с ниши и, с трудом протискиваясь сквозь плотно стоявших братьев во Христе, а далее и вышедших из-за ширмы певчих дьяков, вылез из толпы. Его малиновый кафтан ярко выделялся на фоне белых одеяний певчих, обращая на себя внимание.
Поляк, не спускавший глаз с царя, заметил, что тот обернулся в его сторону и отчего-то нахмурил брови.
Как в холодную воду, затаив дыхание, перескочив через распластавшегося на полу халдея, Поляк стремительно бросился вперед, туда, где стоял царь Всея Руси Алексей Михайлович, и с криком «Не прогневайся, государь!» пал перед ним на колени.
Царь отшатнулся, заслонился рукой, а затем, устыдившись своего невольно выказанного испуга, сердито крикнул:
– Взять холопа!
Певчие дьяки, смешавшись, умолкли. Халдеи, не видя, что произошло, поднялись с пола, удивленно озираясь по сторонам. Годами сложившееся представление было нарушено.
К Поляку подскочили два дворянина из царской охраны, заломили руки за спину, пригнув голову к полу.
– Не прогневайся, государь! – хрипел Поляк. – Прими челобитную! Челобитную прими!
Он напряг мышцы спины, поднатужился и, изловчившись, ударил каблуком сапога одного из дворян в пах. Тот отлетел, охая, выпустив его правую руку. В то же мгновение, захватив свободной рукой ногу второго дворянина царской охраны, Поляк дернул ее на себя, одновременно вставая, и, толкнув плечом не ожидавшего сопротивления охранника, повалил его на спину.
Выхватив письмо из-за пазухи, Поляк протянул его царю.
– Прими, государь! Миром челобитная писана, – загремел его голос под куполом собора. – Глас народный, горе народное в нем!
Видя испуганные лица бояр, бегающие растерянные глаза царя, Поляк неожиданно для самого себя рассмеялся. Он хотел было подойти ближе и отдать письмо и даже сделал шаг вперед, но удар в затылок, сильный и жестокий, потряс его тело. Кровь горячей волной залила глаза, колени подогнулись, и Поляк медленно повалился на бок.
Дворянин, ударивший его по голове рукоятью кинжала, встав на колено и глядя на царя в ожидании приказа, занес кинжал над распростершимся на затоптанном полу телом Поляка.
Царевич Федор, увидев, как блеснуло лезвие кинжала, дико вскрикнул и, уткнувшись лицом в грудь старику Соковину, разрыдался.
Царь, оправившись от испуга, остановил дворянина криком:
– Не сметь! Не сметь осквернять святого места! Убрать холопа, – приказал он.
Дворяне из царской охраны, подхватив безжизненное тело под руки, поволокли его из собора.
Повернувшись к стоявшему позади себя Алмазу Иванову, Алексей Михайлович тихо сказал:
– Вора в Тайный приказ, к Дементию Башмакову доставить! Сам поспрошаю его. Да скажи, чтобы до моего прихода его не трогали. Усердие дьяка мне ведомо, не перестарался бы.
