– О чем это ты, государь?
– Я говорю, где в походе супротив разбойных мужиков твой головной стан станет? Где войско мое разместишь?
– А-а… – протянул боярин. – Думаю я в Арзамас-граде осесть. Воевода арзамасский Леонтии Шайсупов, хоча и трусит, но ворам города не сдал, сидит крепко. Воевода, князь Константин Щербатов пойдет на Темников, Иван Лихорев – на Кадом, а князь Юрий Борятинский да князь Петр Семенович Урусов пойдут на Симбирск окольничему князю Ивану Богдановичу Милославскому в подпору. Вор Стенька Разин на Симбирск двинулся, тут ему и конец!
– Дай-то Бог, дай-то Бог, – вздохнул царь. – С воровством на Волге покончим, а там и за вольный Дон примемся.
В залу из боковой двери вошел Никита Иванович Одоевский.
– Государь, к тебе Алмаз Иванов с докладом.
Царь повернулся к боярину и приказал:
– Сведи его в малую горницу, там послушаю.
2Поляк открыл глаза и зажмурился: через прореху в крыше брызгало солнце.
Поляк сел, огляделся. Конюшня была пуста, только возле самой двери, согнувшись, сидел Роман.
– Ну и спать же вы здоровы! – покачал он головой. – Скоро на дворе полдень. Солнышко-то вон как высоко стоит.
– А где остальные? – изумленно спросил Поляк, обводя взглядом конюшню.
– Подались хлеб насущный добывать, – горестно усмехнулся Роман.
– Эй! Проснись! – толкнул Поляк кулаком в бок похрапывающего товарища. – Достанет с тебя, чай, не боярин.
Андрей сел, продирая кулаком глаза, зевнул, сладко потянулся.
– Вот храпанули, так храпанули! Теперь бы еще пожевать чего-нибудь, а то урчит родимый, – похлопал он себя по животу. Поляк поднялся на ноги.
– Не до еды! Митяя упредить надобно, что мы в здравии, а то каб он, дурья башка, сполох не поднял, да и Пимена сыскать ноня надо, – решительно тряхнул кудрями Поляк.
Роман, перехватываясь руками по стене, поднялся вслед за Поляком.
– Ты, друже, не торопись, – подал он голос. – Москва торопыг-то не любит. Она умных да хитрых под крылом в сыновьях держит, а оных в пасынки определяет. А Пимена я тебе сыскал.
– Когда же ты успел? – удивленно воскликнул Поляк.
Роман, оставив вопрос без ответа, продолжал:
– В Успенском соборе он, в самом Кремле.
– Вот те и на! В собор-то допустят нас? – забеспокоился было Андрей, но Роман поспешил его успокоить.
– Допустят. Ноня всяк в Кремль вхож, коли служба в соборах ведется. Никольские ворота отворены, через них и войдем в Кремль.
– Так идем же, – шагнул к двери Поляк, но его, подняв предостерегающе руку, остановил Роман.
– В обличье сем тебе токмо во Фролову башню идти, благо тебя там ждут.
Поляк замотал головой.
– Вразуми. Не пойму речей твоих.
– Ищут тебя. Ведчики царские по всей Москве рыщут, и Андрея с Митяем тож. Донес кто-то.
– Ужель целовальник, язви его в душу!
Роман покачал головой.
– Кабатчик не донесет, с шишами у него дружба. Они у него пьют, харчуют в кабаке, одаривают его, а он богатеет да помалкивает. Тут кто-то тебя в обличье знает и имя твое истцам ведомо – «Поляк».
– Откуда знаешь? – недоверчиво спросил Поляк.
– Земля слухами полнится, а тут кругом люди. Раз говорю – верь. – Помолчав, он добавил: – Тут ноня в торговых рядах говорили мужики, что купца Федьку Сомова в Разбойный приказ взяли и всех его приказчиков и служек дворовых тож. Часом не знакомец Федька-то твой?
Поляк от удивления аж рот открыл. Андрей же с охом сел на солому.
– Вот те и Москва! Что деревня, все друг про дружку знамо. Может, и Митяя часом повязали?
– Тьфу тебе на язык! – сплюнул Поляк, досадуя на товарища. – Чего как помелом мотаешь? Накаркаешь беду… – и, обращаясь к Роману, добавил: – Ты уж, друже, выручай нас, коли взялся помогать. На Москве, гляжу я, загинуть совсем просто: оглянуться не успеешь, ан и в Пытошную угодил.
Роман, молча, поволакивая покалеченную ногу, побрел в дальний угол конюшни, где ворохом была набросана солома.
– Идите, мужики, сюда! – крикнул он оттуда.
Когда Поляк и Андрей подошли к сидящему на куче соломы Роману, тот кинул им в ноги большой перевязанный веревкой мешок.
– Одежка тут, – пояснил он. – Не чета вашей, да не красоваться, чай, вы на Москву пожаловали. Обряжайтесь! – распорядился он.
Андрей, выдернув из-за голенища сапог нож, рассек им веревку, вытряхнул содержимое мешка на солому.
Здесь был потертый зипун, шубейка, две пары портов, выцветших и не единожды латанных, две засаленных поярковых шапки, полуразвалившиеся бахилы и лапти.
– Да нас в такой одежде и на версту к Кремлю не допустят, не то что до самого царя! – отшвырнув в сторону драную рухлядишку, возмущенно воскликнул Поляк.
Андрюшка кинул на кучу шапку, которую до того держал в руках, и брезгливо отер руки о штаны.
– Ты где такую шапку выискал? Ей, поди, столы в кабаке вытирали, провоняла вся.
– Загордились! За народ порадеть пришли, а одежа мужицка воняет вам, – осуждающе покачал головой Роман. Он подполз к разбросанной одежонке и начал собирать ее в кучу. – Поглянь, в чем мужик ходит, али мастеровой какой, – зыркнул он на Поляка холодным взглядом, – дырами одежа светится, прореха на прорехе, – и, помолчав, прохрипел: – А что до Кремля касаемо, так сказал же тебе, что проведу в Успенский собор, значит, не сумлевайся.
Поляк и Андрей, стыдясь глянуть Роману в глаза, молча принялись разбирать одежду, примеряя.
Скинув свои кафтаны, расшитые серебряной ниткой порты, добротные сафьяновые сапоги, они с трудом напялили на себя малую не по размеру, худую одежонку.
– Ну, как? – уже повеселев, развел руками Андрей и прошелся по конюшне, цепляясь за солому бахилами. – Чем не лапотная душа?
Роман придирчиво оглядел товарищей, заметил:
– До истинна мужика вам еще далече, ну да делать нечего. Землицей малость присыпьтесь, а то лицо больно бело, да и поспешим.
Шли какими-то закоулками, пролазили через проломы в заборах, проходили через погорелые места и как-то совсем неожиданно опять вышли к кабаку, а там и ко двору купца Федора Сомова.
Оставив Андрея и Митяя в схороне, Поляк, ведомый Романом, отправился в Кремль. В пути держались сторожко, но двух мужиков, одним из которых был покалеченный нищий, уже примелькавшийся стрельцам, стоявшим у Никольских ворот, а другим – работный мужик, коих много проходило поглазеть на соборы, на царские палаты, никто не остановил.
Поп Пимен оказался здоровенным чернобородым мужиком с огромными ручищами, могучей грудью, на которой меж двух бугров мышц лежал большой серебряный крест.
Вознеся крест над убогоньким, Пимен прогудел густым басом:
– Кому спонадобился я, дети мои? Тебе, божий человече, али тебе? – обернулся он к Поляку.
Тот утвердительно кивнул головой.
– Дело у меня к тебе тайное, а здесь людно, – кивнул Поляк головой в сторону суетящегося на площади народа, – может, где место укромное есть?
Поп оглядел Поляка с ног до головы и кинул взгляд на стоявшего невдалеке в окружении четырех стрельцов десятника.
Взгляд этот не ускользнул от Романа, который, склонив голову набок, зорко наблюдал за попом.
– Дело-то стрельцов не касаемо! – с угрозой в голосе произнес он. – Нас не бойся, худа не сделаем.
Поп засмеялся, скаля крупные желтые зубы.
– Я не из робких, не токмо поклоны бить могу, но и кулаком по хребту крестить приходилось, – и, вдруг резко оборвав смех, спокойно сказал: – Пошли. Тут недалеко.
Пройдя темными узкими коридорами, Пимен и Поляк оказались в маленькой комнатке, заваленной какими-то деревянными разрисованными красной и желтой краской щитами. Потолок в комнатушке был настолько высоким, что терялся в полумраке.
– Здесь нас никто не услышит, говори!
Поляк вытащил из-за пазухи узелок, развернул.
– Знакомо тебе это?
Пимен протянул руку.
– Дай, погляжу.
Подойдя ближе к свету, пробивающемуся сквозь слюдяное, засиженное мухами оконце, он поднес завернутое в тряпицу к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Повернувшись к Поляку, он удивленно воскликнул:
– Быть того не может, мой перстень! Откуда он у тебя?
– Признал вещицу, – облегченно вздохнул Поляк. – Я боялся, каб ты не запамятовал, что делать тогда?..
– Так откуда он у тебя? – повторил вопрос поп Пимен.
– Ты дал его Федору Сидорову, он – мне. Оттого я здесь, пред тобой, ибо заверил меня Федор, что помощником ты мне верным будешь в деле моем.
– Ты сам-то кто?
– Побратим я Федору, товарищ его в делах ратных.
– Оно как, ну и что тебе надобно от меня?
– Посоветуй, как до государя нашего Алексея Михайловича добраться, челобитную подать от народа. Зело важная бумага, надежа на нее у мужиков.
Поп покачал головой, задумался.
– Не так трудно челобитную подать, как опосля того ноги да голову целы унесть, вот об чем забота. – Помолчав, он продолжал: – Завтра поутру государь наш на Девичьем поле смотр чинить будет дворянскому войску. Народа придет поглазеть на то множество. Попытай там счастье подойти к царю-батюшке, да не стой столбом, на колени и челобитную обеими руками тяни, да гляди же, обеими, – возвысил голос Пимен, – не то стрельцы зарубят. Государя от убивцев стерегут. Ну, а как примут жалобу, попробуй в толпу спрятаться, может, и посчастливится тебе. Ну, а ежели дознается государь, кто ты есть, не миновать виселицы. Коли на смотре дело твое не выгорит, возвертайся сюда, в собор, до времени схороню, а ввечеру представление в соборе будет, халдеи «Пещное действо» представлять будут. Государь в собор придет. Помогу тебе к нему подойти, а тут уж сам не робей: на колени… и грамотку тяни. Одежонка у тебя справнее есть, а то эта больно смердит.
