– Не так трудно челобитную подать, как опосля того ноги да голову целы унесть, вот об чем забота. – Помолчав, он продолжал: – Завтра поутру государь наш на Девичьем поле смотр чинить будет дворянскому войску. Народа придет поглазеть на то множество. Попытай там счастье подойти к царю-батюшке, да не стой столбом, на колени и челобитную обеими руками тяни, да гляди же, обеими, – возвысил голос Пимен, – не то стрельцы зарубят. Государя от убивцев стерегут. Ну, а как примут жалобу, попробуй в толпу спрятаться, может, и посчастливится тебе. Ну, а ежели дознается государь, кто ты есть, не миновать виселицы. Коли на смотре дело твое не выгорит, возвертайся сюда, в собор, до времени схороню, а ввечеру представление в соборе будет, халдеи «Пещное действо» представлять будут. Государь в собор придет. Помогу тебе к нему подойти, а тут уж сам не робей: на колени… и грамотку тяни. Одежонка у тебя справнее есть, а то эта больно смердит.
Поляк кивнул головой.
– Оденься купцом али дитем боярским. Ноня много их на Москву наехало на смотр царский, с глаз ведчиков и спадешь. А пока с Богом, брат, – поп перекрестился. – Пойдем, выведу тебя из собора.
Проведя узкими темными коридорами, Пимен подвел Поляка к низенькой дверце. Показав на нее рукой, он сказал:
– Надобен буду, постучи в дверь, позовут. Прощай. Молиться за тебя буду, – и, перекрестив Поляка на прощание, Пимен открыл дверцу. – Бог с тобой!
– Прощай, брат, может, и свидимся еще, я удачливый.
– Дай-то Бог, дай-то Бог, – прогудел Пимен в ответ. – Право держись. Обойди собор, там и товарища своего найдешь, – донеслось Поляку вслед.
3С рассветом потянулся народ московский за Москву-реку на Девичье поле. Каждый норовил опередить другого, занять место получше, к царю поближе, дабы увидеть мощь государства русского, надежу и опору самодержавия – дворянское ополчение.
Придя загодя, Поляк с товарищами, в кафтанах, при оружии, тоже толкались в пестрой толпе московского люда, бранясь от нечего делать с напирающими со всех сторон мужиками и бабами, ожидали приезда царского поезда.
Поле, расчищенное от кустарника, выровненное и посыпанное желтым речным песком, огороженное бревенчатыми перилами, постепенно заполнялось войском. Это были стрелецкие и рейтарские полки, стройными рядами вытягивающиеся сотнями в линию перед смотровой царской палаткой. Между бревенчатыми перилами, поставленными для сдерживания простого люда, все прибывающего и прибывающего на смотровое поле, и стройными рядами стрелецких и рейтарских полков пролегла широкая, прямая желтая от песка полоса, по которой должно было проходить дворянское ополчение.
Время шло. Солнце поднималось все выше и выше. Толпа стремительно росла, и каждый вновь прибывший стремился протиснуться ближе к перилам.
– Осади! – то и дело раздавались предостерегающие крики тех, кто мог быть в любую минуту раздавленным о бревна, сдерживающие натиск толпы. Поляк, стоявший у самого помоста, на котором возвышалась алого шелка смотровая царская палатка, давно уже понял, что до царя ему не добраться. Даже если бы ему и удалось преодолеть первый заслон стрельцов, стоявших плотным кольцом вокруг помоста, то второй заслон в два ряда был непреодолим.
Поляк так и не увидел, как царь приехал, и только тогда, когда рядом стоявшие с ним мужики и бабы стали падать на колени, он понял, что Алексей Михайлович на Девичьем поле. Поляк тоже стал на колени, но не опустил головы к земле, как это сделали стоящие справа и слева от него московиты, а приподняв сколько можно голову, чтобы не привлекать внимание стрельцов, стал смотреть на царскую палатку, шатром раскинувшуюся над стоявшим на возвышении троне.
Поддерживаемый боярами под локти, царь вошел на помост и, тяжело отдуваясь, сел на трон. Был он одет в темно-зеленый, расшитый золотой ниткой, отороченный куньим мехом, бархатный кафтан. На поясе, набранном из золотых бляшек, на мелкой золотой цепочке висел большой охотничий нож, рукоять и ножны которого искрились в лучах солнца драгоценными камениями, через плечо была перекинута голубая лента, на которой висела серебряная, в виде рога, пороховница.
Поляк стоял близко от смотровой площадки, до предела напрягая слух и зрение, ловил каждое слово, сказанное царем, каждый его жест и движение. Лицо Алексея Михайловича, оплывшее от чрезмерной еды и питья, покрытое редкой волосяной порослью, с белыми бровями и такими же бесцветными, ничего не выражающими глазами, ему не понравилось.
«Вот он – государь Всея Руси, пресытившийся жизнью, кровью народной упившийся, ведя многолетнюю войну с ляхами, нехотя взирает с высоты своего трона на это пестрое людское море, стоящее перед ним на коленях, склонивши головы чуть ли не до земли, покорное воле его. Разве может он защитить голодных, обездоленных и обиженных мужиков и баб от князей и бояр, воевод и монастырей, от всех тех, кто сам обогащается и полнит казну царскую? Да прочтет ли он письмо, миром писанное? Не напрасно ли я на рожон пойду?» – пронеслось в голове у Поляка, когда он исподволь разглядывал царя…
Царь подозвал к себе окольничего Юрия Алексеевича Долгорукого. Боярин был в темно-красном кафтане, поверх которого был надет колонтарь, на голове шишак в позолоте и пером на острие.
– Зачинай, Юрий Олексеевич, – приказал царь. – Заждались, поди, ратники.
Боярин Долгорукий взмахнул рукой и… забили барабаны, засвистели гудки, флейты, запели трубы, дворянские полки двинулись. Они выступали также из леса, широкой лавой, а затем, по ходу перестраивались по четыре в ряд, втягивались в коридор, образованный строем стрелецких и рейтарских полков и перилами, за которыми колыхалось огромное людское море.
Впереди под знаменами, в сияющем серебряном колонтаре, в накинутом на плечи развевающемся ярко-алом плаще шел князь, воевода Ромодановский. Был он уже не молод, лицом сух, коряв, длинный, с горбинкой нос торчал из-под съехавшей на лоб шапки, отороченной собольим мехом.
– Гли, коршун каков, – услышал Поляк позади себя говор мужиков. – Почуял поживу, порвет ужо мужицка тела.
– А царь-то, гляди! Будто на охоту собрался, да токмо дичь о двух ногах.
Поляк обернулся. Его обдало огнем горящих ненавистью мужицких глаз. Надвинув поглубже войлочные шапки, мужики, раздвинув позади стоявших, исчезли в толпе.
Дворянское войско все шло и шло.
Полк князя Ромодановского сменил полк князя Федора Бутурлина, за ним проследовал полк князя Юрия Борятинского, Хованские, красуясь одеждами, доспехами, оружием, проследовали всем семейством, а за ними дети боярские, челядь княжеская, при оружии, ведя в поводу убранных в узорочье, с нагрудниками, украшенными камениями и золотыми бляхами, позвякивающих серебряными уздечками выхоленных коней.
Уезд за уездом шли дворяне, пестря дорогими одеждами, сияя боевыми доспехами, оружием.
Проходя царскую смотровую площадку, они склоняли знамена, приветствовали государя криками.
Алексей Михайлович был доволен, он улыбался.
– Ты смотри, князь Юрий, – обернулся он к Долгорукому, стоявшему справа от трона, – силища-то какая! Поди, за рубежом такого войска не сыщешь! Верю, разбежится толпа мужицкая от одного вида молодецкого моего войска дворянского.
Юрий Долгорукий покачал головой.
– Может, оно и так, государь, – сказал он, – токмо много мужиков взбунтовалось, осмелели совсем. Трудно, думается мне, с ними управиться будет.
– Однако ты, князь Юрий, дворян-то не особо бери на мужиков. Достанет с них и вот этих, – кивнул он на стоявшие в линию стрелецкие и рейтарские полки, – а верных слуг поберечь надобно.
Поляк смотрел на проходившие дворянские роты, на сытые, довольные лица бояр, детей боярских, дворян и челяди, на крепких датошных мужиков, на замерших в строю стрельцов и рейтаров, и непонятное беспокойство, даже страх подлой змейкой заползал в душу, леденил молодецкую кровь. Выросший и возмужавший под пулями, под сабельным звоном, он не страшился смерти, но страх за близких ему людей: Алёну, Федора, Семку, Митяя, даже попа Савву – смущал его спокойствие, его спокойную осознанную решимость выполнить обещание, данное Алёне, доставить царю письмо хотя бы и ценой собственной жизни.
4Поп Пимен привел Поляка в комнату-колодец и велел ждать. Щиты, стоявшие в первый его приход, были вынесены. Как пояснил ему поп, они были приготовлены к «Пещному действу» – представлению, на котором должны присутствовать царь с царевнами, царевичем Федором и всем царским двором. С соборной площади поначалу доносился через малое оконце гул голосов, но потом все затихло. Поляк было уже совсем собрался покинуть комнату, как за ним пришел Пимен. Поляк его не узнал: вместо черной рясы на нем было белое одеяние с капюшоном. Взяв за руку, он повел Поляка узкими коридорами по собору, то опускаясь по лестнице вниз, то поднимаясь вверх.
