Двое людей вошли в избу. Следом за ними появился Антон. Он поклонился князю и сказал:
— Все, господин, пришли!
— Пленные посажены?
— Все уже.
— Костер?
— Готов!
— Разденьте его, свяжите и жердь промеж рук и ног проденьте! Когда готово будет, на двор несите!
Князь вышел на двор. При бледном свете осеннего утра у монастырской ограды в ряд корчились на колах пленные поляки. Стоны и крики оглашали двор. Наскоро забивая колы, мужики пробивали несчастным бока, сажали вкривь и вкось, отчего муки казненных неизмеримо увеличивались.
Теряев, не обращая внимания на стоны и крики, мрачно ходил по двору, сгорая от злобы. Ему казалось, что лях смеется над ним, скрывая от него Ольгу.
Мужики вынесли Ходзевича. Он бессильно висел на жерди, словно туша, приготовленная для копчения.
Теряев быстро подошел к нему.
— Где Ольга? — повторил он.
Ходзевич молча мотнул головой.
— Подними над огнем! — приказал Теряев.
Мужики поднесли Ходзевича. Он стиснул зубы и закрыл глаза.
— Где Ольга? — повторил свой вопрос Теряев и потом добавил: — Подбрось хворосту!
Огонь лизнул оголенную спину Ходзевича. Он вытянулся, как от удара, и снова скорчился. Вдруг послышались шум, крики, и Ходзевич со всего маха был брошен на землю. Он раскрыл глаза. Все торопливо шли из монастыря. Его главного врага не было. Двор опустел. Ходзевич не верил своим глазам, но решил, что надо пользоваться каждой минутой; он стал скользить по шесту и скоро освободился от жерди. Его ноги и руки были спутаны просто веревками у кистей, он стал с яростью грызть веревки и освободил руки, а потом развязал ноги и попробовал встать. Ноги затекли; он сделал несколько попыток и наконец встал. Куда деться? Он бросился к воротам и в этот миг увидел скорченные трупы казненных. Его ударило в пот от ужаса и сострадания, но он имел мужество обойти всех и вздохнул, не найдя между ними своего Казимира.
Но надо было уходить. Ходзевич пошел шатаясь, забыв о том, что он голый, и вдруг встретил Свежинского.
— Ян! — закричал тот, соскакивая с коня. — Ты жив?
Ходзевич протянул руки и упал без чувств.
Если бы все тот же Еремка не предупредил князя, отряд Теряева вряд ли бы спасся от разгрома.
Свежинский наткнулся на отряд Млоцкого. Почтенный ротмистр ехал в город, отданный его роте на прокорм, и тотчас согласился следовать за Свежинским, радуясь помочь своему брату. Его радость оказалась еще большей, когда на деле не пришлось сделать ни одного выстрела, и он, не слезая с коня, сказал:
— Хвала Богу! А теперь, пан, назад и до дома: вы — в Можайск, а я по своему делу. Да скорее из леса!
— Для чего! — удивился Свежинский. — Смотрите, он еще не пришел в себя, голый, обожженный.
— Завернем. Возьмите на коня, и марш! — продолжал Млоцкий. — Поверьте, я знаю шишей. Не пройдет десяти минут, и они окружат нас! Ну, берите ротмистра, заверните в плащ. Вот так… Налево кругом! Рысью!
Не обращая внимания на протесты Свежинского, отряд стал быстро удаляться от монастыря. И в самое время: к монастырю уже двигался отряд князя Теряева, усиленный другими шишами. Рядом с князем шагал Григорий Лапша.
— Понапрасну, князь, — говорил он, — вестимо, они утекли. Не такие, чтобы вас дожидаться.
— Но я его там оставил! — с отчаянием повторял князь.
— Ну зачем с собой не взял? Верно, и его унесли!
— Ты заплатишь мне за это! — гневно сказал князь Антону.
— Твоя воля, господин! А кабы не я, так были бы мы в руках у ляхов и на колах сидели бы, а то жарили бы нас, как поросят!
Они подошли к монастырю и увидели его опустевшим.
При виде скорченных трупов Лапша поморщился.
— И сердит ты, князь, прости Господи! — сказал он.
— Мало им этого! — усмехнулся князь.
Оба отряда остановились отдохнуть.
— А к обеду, князь, к нам милости просим, — сказал Лапша, — может, вместе действовать будем, договоримся до чего-нибудь. Все равно, где станом ни стоять, а у меня ладнее: и дома на славу, и две хозяйки. Одна даже дочь княжая!
Князь слушал его рассеянно, но при последних словах встрепенулся.
— Кто, говоришь?
— Дочь княжая. Ольга Степановна, боярина Огре…
Он не договорил: князь вскочил как безумный, схватил его за плечо и закричал:
— У тебя, у тебя! Как она попала к тебе?
— Постой, князь! — сказал Лапша, с усмешкой отводя его руки. — Чего ты? Али знаешь ее?
— Невеста она моя!
Лапша с недоверием посмотрел на него.
— Она что-то иное говорила. Ну да ин так, — сказал он, — а попала она ко мне совсем по случаю! — И Лапша рассказал, как отбил ее от Млоцкого в этом же монастыре.
Князь словно обезумел. Он вскакивал, обнимал Лапшу плакал, а потом падал на колени и благодарил Бога. Когда же успокоился, то стал торопить Лапшу идти к нему в стан.
Глава II
Новые злоключения
Ольга на время успокоилась и отдохнула в стане у шишей. Здесь она чувствовала себя в безопасности, окружающие относились к ней с почтением, и ко всему Лапша дал ей слово найти Терехова-Багреева и отвезти ее к нему. Нередко свободные часы Ольга коротала с Пашкой, рассказывая ей свои мечты о предстоящем счастье, и Пашка начинала верить в них. Лица обеих разгорались и улыбались, и они забывали окружающую обстановку.
— Они-то уж найдут моего милого! — говорила Ольга про шишей. — Они по всей Руси ходят, так долго ли им? А мы здесь с тобой сколько хочешь ждать можем — нас уж они поберегут! И заживем мы, Паша, с тобой! Вот ты узнаешь моего жениха… Хороший он, добрый, сильный и любит меня!..
Лицо Ольги вспыхивало, взоры мечтательно устремлялись вперед, и она вслух начинала вспоминать свое последнее свиданье с возлюбленным, там, в вотчине под Калугой.
Пашка вздыхала, на ее глазах показывались слезы, и думалось ей, что не смеет она, девка беспутная, даже смотреть на такого чистого ангела, как ее Ольга.
Одну из таких бесед они вели под вечер. Тени сгущались. Ольга отодвинула от себя пяльца и мечтательно смотрела на дорогу. В дверь застучали. Пашка отворила ее и увидела Фомушку.
— Чего тебе? — спросила она.
— Наши идут! — ответил он.
— Беги скорее, подтопи печь. Кушанья-то разогреть надо! — отдала приказание Пашка и обернулась к Ольге: — А я в погреб схожу, чай, захотят с дороги испить чего. Да что там за шум? Ишь их сколько! — И Пашка, выйдя за дверь, скрылась.
Ольга осталась одна. Сумерки окутали ее, и она, задумчиво смотря в окно, даже не слышала, как скрипнула дверь, и вздрогнула от голоса Лапши.
— Прости, княжна, — сказал он, — Паланюшка мне сказала, что ты тут, я и осмелился.
— Милости просим! Сам знаешь, ты мне теперь вроде брата старшего! Ну, что скажешь хорошего, Григорий Михайлович? Где были, что видели?
— С тем и пришел к тебе, — ответил Лапша. — Видишь ли, дело какое!
— Нашел кого, что ли? — вскрикнула Ольга. — Встретил, разговаривал?
Лапша, видимо, замялся.
— Так-то, так, княжна, только не пойму, кто он тебе. Ты мне о нем ни слова не говорила.
— А кто? Как звать его?
— Князь Теряев, Терентием звать. Мы с ним в лесу встретились. Он тоже над целым отрядом голова. Ну, он узнал и говорит нам…
— Что говорит? — чуть слышно спросила Ольга, сердце которой подсказывало беду и испытания.
Лапша замялся.
— Да говорит, будто ты — невеста ему, от отца будто нареченная. Ты прости, княжна, коли что не так. Ежели он тебе не по нраву, скажи: мы его и на порог сюда не пустим!
Ольга улыбнулась. Чего ей бояться с такой охраной?
— Нет, — ответила она, — а скажу тебе всю правду. Батюшка — царство ему небесное! — прочил мне князя Теряева в мужья, да потом, как узнал, что он «вору» служит, прогнал и проклял его. А я князя сама никогда не любила и пошла бы за него только поневоле, со слезами горючими. Вот тебе и вся моя правда.
— А повидаться с ним, княжна, можешь?
— Отчего же? Только поклонись ему да скажи: просит прощения княжна, а повидать его иначе как завтра поутру не может.
— Ин быть по-твоему! — сказал Григорий.
От Ольги он отправился прямо к князю Теряеву и сообщил ему о своей беседе с княжной.
Всю ночь провел без сна Теряев, мечтая о свидании с Ольгой.
«Есть ли на свете любовь, большая, чем моя?» — думал он, и ему казалось, что княжна поверит его словам и отдаст ему свою сиротскую душу.
При этих мыслях кровь ударяла ему в голову и кружила ее. Он ворочался до раннего утра, а утром рано ушел бродить по лесу. Однако оголенный лес был угрюм и печален; его унылое безмолвие нарушалось только воем ветра, и холодное солнце своим блеском не веселило природы.
Теряеву стало грустно, страх охватил его сердце, и он горько усмехнулся:
«Не пугался я вражеских пуль и мечей, не дрожал пред засадой, а здесь, пред девицей, словно заяц пред собакой».
