«Не пугался я вражеских пуль и мечей, не дрожал пред засадой, а здесь, пред девицей, словно заяц пред собакой».
Он тихо пошел домой. Вдруг вдалеке между деревьями показалась фигура всадника. Он быстро двинулся вперед, но всадник повернул коня и исчез.
Теряев спешно вернулся домой и рассказал Лапше, что видел. Тот недоверчиво усмехнулся.
— Попритчилось, князь! Сюда никому не забраться, потому что от дороги вовсе в стороне.
— Может, и так, — ответил Теряев, — а я все-таки своих людей на разведку вышлю.
— Да выслать и я могу, для спокою! — сказал Лапша и прибавил: — Княжна просит тебя!
Князь вспыхнул, потом побледнел и нетвердым шагом направился к горнице, где жила Ольга.
Княжна не знала, что скажет Теряеву, каким словом встретит его, и смущенно ждала. Он вошел и низко поклонился ей. Она ответила на его поклон.
— Сердце мое радуется, что вижу тебя живой и в спокое! — сказал ей князь. — Болела душа моя о тебе, как я узнал о твоем горе. Бросился я за обидчиком в погоню. И вот ты во здравии и покое. Радуется сердце мое! — Он низко поклонился Ольге и прибавил: — А коли не запамятовала, княжна, так покойный батюшка меня в зятья прочил. Не отгони же меня на сиротстве твоем. Я — тебе теперь защитник! — И он поклонился еще раз и придвинулся к Ольге.
При последних его словах Ольга подняла голову и промолвила:
— Прости, князь, не хотела горького слова сказать, да ты начал. Не прочил тебя в зятья батюшка с той поры, как прогнал от себя, поминать имя твое запретил, а ко всему, князь, у меня свой жених.
Князь вздрогнул, как от удара.
— Что было, то быльем поросло! — глухо сказал он. — Я теперь — не слуга «вору» и не изменник родине, и твой отец благословил бы меня. А люблю я тебя, как душу! Послушай воли батюшки своего.
— Не знаю, князь, что теперь сказал бы батюшка, но, что он пред смертью незадолго говорил, то мне ведомо. Спасибо тебе за честь и ласку, а твоей мне не быть!
Грубый характер Теряева вырвался наружу: его лицо вспыхнуло, глаза сверкнули, и он топнул ногой, но в то же мгновенье опомнился и тихо сказал:
— Прости, княжна, коли я чем обидел тебя. Не запрети мне быть здесь и беречь тебя, как глаз свой!
— То запретить не в моей воле! — ответила княжна.
Теряев вышел. Он бегом пробежал в отведенную ему горницу и, ничком упав на сено, залился слезами. Все его тело содрогалось от плача. Все мечты его жизни были разбиты; ему ясно было, что Ольга любит Терехова! И на мгновенье у него мелькнула мысль убить своего соперника, но он тут же опомнился, что толку в этом убийстве мало. Все равно Ольга не будет принадлежать ему. И при этой мысли он застонал, словно от боли.
Но мало-помалу его волнение успокоилось. Слезы показались ему малодушием. Он встал и оправился, но не успел еще совершенно успокоиться, как дверь отворилась и в комнату вошла Ольга. Князь даже отступил в изумлении.
— Я подумала, что, может, обидела тебя, князь, — заговорила Ольга. — Но могу ли неволить свое сердце? А теперь я увидела, что ты любишь меня, так будь мне братом! — И она низко поклонилась ему.
Князь растерялся. Разнородные чувства охватили его душу. Он упал на колени и воскликнул:
— Все, что велишь, княжна, сделаю! Хоть в огонь за тебя!
Ольга покраснела.
— Найди Терехова, скажи ему обо мне — пусть он укроет меня. А потом найди и мамушку мою. Непригоже мне быть с мужчинами.
— А пока я не найду их, я твой защитник! И верь мне: теперь за тебя всю душу положу! — И князь в знак клятвы поднял руку.
Ольга исчезла.
И вдруг князь проснулся и понял, что видел сон. Внезапный свет озарил его душу, и он успокоился.
«Вещий сон, — подумал он с улыбкой, — пусть же по нем и сбудется! Брат я тебе, княжна, отныне!» — И ему стало легко на душе от этого решения.
Выбрав удобный случай, князь Теряев пришел к Ольге и рассказал о своем удивительном сне. Княжна сразу же поверила ему, так как слишком честно было его открытое лицо, слишком прямо смотрели его глаза, чтобы можно было усомниться в его словах.
— Спасибо тебе, Терентий Петрович, — с чувством сказала она, — будь же ты мне братом названым! Легче мне теперь стало. — И она улыбнулась. — А то, веришь ли, так порой тоскливо да тяжко.
— Вестимо, княжна! — ответил Теряев. — А мне — верь на слове! — радостно за тебя голову сложить.
С этого дня они подружились.
Пашка тоже с уважением отнеслась к Теряеву, только не могла простить ему то, что он упустил Ходзевича.
— Да пойми ты, — с горячностью заявил ей Теряев, — ведь ляхи вдруг напали!
— И все-таки мог уволочь этого негодяя-охальника. Крикнул бы людям, взяли бы его и утащили!
— Да ведь я и опомниться не мог, как меня Антон утащил!
— На то-то и пеняю, — возразила Пашка. — А полячишко этот попомнит тебе! Будь покоен, так не оставит!
— Ну, это ты брось, — перебил ее Лапша, — к нам не очень-то доберется, а доберется, так и сам не рад будет.
— Не хочу злое пророчить, — отступилась Пашка.
А вышло по ее пророчеству.
Счастье исключительно покровительствовало Ходзевичу. Смерть уже окончательно витала над его головой — ему грозила участь быть заживо сожженным по приказу Теряева-Распояхина, и вдруг неожиданно наехавшие на его отряд поляки освободили его. Однако в первые минуты он ничего не сознавал, находясь в беспамятстве, и очнулся лишь через несколько времени от быстрого бега коня и боли в спине. Его пахолик Казимир, держа его плечо и голову на своих руках, тотчас нагнулся к его лицу. Свежинский тоже быстро подъехал.
— Где я? — спросил Ходзевич.
— Сейчас в Можайске, пан мой, — ответил верный пахолик, — мы туда едем!
— Хвала Богу! — подъехав, сказал Свежинский. — Опоздай я немного — и ты, Янек, жарился бы, как свинья к Рождеству. Спасибо, пана Млоцкого встретили, а то бы…
Ходзевич вспомнил все происшедшее, и мысль о перенесенной обиде сразу заглушила его боль. Он рванулся из рук Казимира и встал на землю.
— Жив не хочу быть, если не отмщу этому москалю! — крикнул он. — Давайте коня, я за ним погонюсь!
— Полно, полно! — остановил его Свежинский. — Видишь, нас всего шестеро. Где же за ним гнаться? Да и куда он ушел, не знаем!
— Лес оцепим!
— Так дай в Можайск вернуться. Там поговорим и дело сделаем.
— Прошу пана! — сказал Казимир, слезая с коня.
— Ну так в Можайск! — И Ходзевич лихо вскочил в седло, но при этом не мог удержаться от стона.
— Больно? — участливо спросил Свежинский.
— Я думаю, если москаль всю спину сжег! — ответил Ходзевич, осторожно поправляя на себе плащ, которым было прикрыто его обнаженное тело.
Они тронули коней и скоро очутились в Можайске. Уже вечерело. Стража ездила по городу и загоняла русских в их жилища.
— А, рыцарь, вернулся? А где твоя королевна? — воскликнул Добушинский, увидев стремительно вошедшего Ходзевича.
— Го-го-го! — загрохотал Кравец, и его смех подхватил Одынец, когда Ходзевич сбросил плащ и оказался голым.
— Что за маскарад? — спросил Добушинский.
Одынец и Кравец продолжали хохотать, но их лица тотчас стали серьезны и в глазах отразилось участие, едва они увидели сожженную спину Ходзевича и услышали о его приключении.
— Ах, песья кровь! — крикнул Кравец. — Да мы их выжжем и вырежем!
— Спину-то все-таки залечить надо, — участливо сказал Добушинский.
— К черту! — ответил Ходзевич. — Дайте, панове, одеться, и поговорим.
— Постойте, я все-таки за жидом схожу! — сказал Одынец и выбежал из горницы.
Через четверть часа он вернулся со старым бородатым евреем. Ходзевич лежал на постели спиной вверх; она была сильно обожжена, и у самого хребта лопнула кожа и раскрылась рана.
Еврей осмотрел рану и покачал головой, а затем, вынув какую-то банку с мазью, быстро намазал ею больную спину Ходзевича. После этого, изорвав данную ему рубаху на бинты, он перевязал рану и, вздохнув, сказал:
— И все! Теперь заживать будет! Только пану спокой нужен!
Ходзевич скрипнул зубами.
— Нет мне покоя!
— Все же хоть три денечка, пан! — сказал еврей. — А я и завтра приду! — прибавил он, уходя.
В горницу вошел Свежинский и спросил:
— На чем решили, панове?
— Да вот три дня отдохнет, а там…
— Не хочу! — упрямо повторил Ходзевич.
Но на его слова никто не обратил внимания.
— А теперь выпьем! — предложил Кравец и захлопал в ладоши.
Три дня бездействия казались Ходзевичу мукой. Иногда он вскакивал, бегал по горнице и кричал:
— Дайте мне этому москалю горло перервать!
— Да успокойся! Все твое будет, — уговаривали его товарищи, — еще немного — и мы все поедем!
— Но куда? Вот это — задача! — сказал раз Добушинский.
— В лес, к тому же монастырю. Оттуда начнем свои поиски, — пылко ответил Ходзевич. — В четыре дня след не пропадет. Их немало там было!
