«И я дружил с ними!» — повторял он про себя со стоном, и теперь адская злоба на них закалила его сердце.
Как дикий вепрь, носился он по всей Руси, ища Ольгу, везде узнавая про нее и в то же время мстя полякам. Под Смоленском он навел на них панический ужас, был под самой Москвой у Можайска, уходил ко Пскову, и везде оплошавшие поляки попадали в его руки. Князь был крут и скор на расправу, не зная пощады. Ни один поляк не ушел от него живым, и даже близкий ему Антон крестился, когда слышал короткий, но ясный приказ: «На кол!»; и где бы Теряев ни был, позади него, как страшный след, оставались скорченные фигуры посаженных на кол поляков.
Князь словно закалился в жестокости, и его сердце не знало ни пощады, ни жалости. Люди любили его, как отца, и слепо шли за ним, куда бы он ни вел их.
Недалеко от того места, где остановился Ходзевич, князь Теряев-Распояхин временно разбил свой стан в лесу, на поляне. Его люди уже спали, сытно поужинав. Князь обходил посты, чтобы тоже лечь отдохнуть, и сказал своему наперснику Антону:
— Пусть в Москве бояре выбрали Владислава и замирились. Но не всей землей они это сделали, да и мне не по нутру. Опять, чай, и ты слышал, что ляхи в Можайске творят, а теперь еще им города на откуп отдали, так они там что хищные звери. Нешто можно терпеть такое?
— Так оно, так, господин, — начал Антон, — а коли и на Москве…
— Оставь! — нетерпеливо перебил его князь. — Да если вся Русь станет крест целовать этому схизматику, я один отрекусь и, пока жив буду, не пойду к ним для крестного целования. Ты откуда?
Пред князем выросла фигурка юркого Еремки.
— А на разведку ходил, — ответил он, — так вот…
— Поляки? — быстро спросил князь.
— Они!
— Много? Далеко отсюда? Сколько?
— Туточка недалече. Монастырь был, так в ем спят теперя. Я посчитал — коней сорок, не боле.
— Сорок коней? Хорошо! Дорогу знаешь?
— А то как же!
Теряев тихо засмеялся; его глаза сверкнули, как у волка.
— Антон, — сказал он, — буди тридцать человек. Скорее! Я уйду, а ты с остальными останься.
Антон отошел в сторону.
— Еще что узнал? — спросил Теряев.
— Шиши тут есть тоже, — сказал Еремка.
— С кем?
— С Лапшой.
Князь кивнул головой.
В темноте послышалась возня, лязг оружия, тяжелые шаги, и пред князем вырисовалась темная масса.
— Огня! — приказал Теряев.
Зажгли лучины; Антон взял пучок их в руку и пошел рядом с князем. Теряев осмотрел каждого отдельно, а потом сказал:
— Ружей не надо, оставьте, ножны от мечей — тоже-только стук будет. Возьмите каждый меч в руку, нож за пояс. Готово? Ну, с Богом! Еремка, веди!
Отряд тихо двинулся, идя гуськом.
Вскоре слева от него стал медленно выплывать на небо полумесяц и бросил бледный свет на верхушки деревьев.
— Далеко? — спросил Еремку князь.
— С полчаса времени! — ответил Еремка.
Они медленно, осторожно продвигались вперед, словно волки к овцам.
Ходзевич со Свежинским в это время спали, налившись русским медом; жолнеры, тоже изрядно выпив, следовали примеру своего начальства. Только пахолик Ходзевича, Казимир, полудремал у коновязи на дворе. И Ходзевич, и жолнеры расположились в церкви, пьяный Свежинский во весь рост вытянулся на плащанице[28], Ходзевич лежал подле него, положив под себя большую икону.
Вдруг крики ужаса и стоны разбудили их. Они вскочили, ничего не видя. В темноте происходила какая-то сумятица, были слышны удары мечей и крики.
— Матка Бозка! Смилуйся! В бой! — кричали поляки.
— С нами Бог! Бей их, собак! — слышалось в ответ.
— Напали! — хватая саблю, сказал Свежинский.
— Верно, шиши! — ответил Ходзевич. — Иди к выходу! Руби!
Плотно прижавшись друг к другу, они двинулись к выходу, беспорядочно в темноте махая мечами. Светлое пятно лунной ночи показывало им выход. Несколько фигур мелькнуло мимо них.
— Нам не справиться, — сказал Свежинский Ходзевичу, — как выйдем, сейчас на конь!
— Ладно!
Они вышли. Лунный свет заливал теперь монастырский двор и освещал сумятицу. Кони ржали и носились по двору. Несколько человек ожесточенно рубились. Какой-то жолнер вскочил на лошадь и быстро помчался прочь.
— Бежим! — крикнул Свежинский и бросился к коню.
Ходзевич побежал за ним, как вдруг в эту минуту пред ним выросла фигура Теряева. Ходзевич не узнал его, но князь узнал сразу, и его сердце охватила безумная радость.
— Сдавайся! — закричал он. Ходзевич вместо ответа отмахнулся саблей, но Теряев быстро отбил удар и занес свой меч над его головой, но тотчас раздумал и закричал: — Гей!.. В плен!
Шиши бросились сзади на Ходзевича, и через мгновение он лежал перевязанный веревками.
Тем временем Свежинский сломя голову мчался к Можайску. По дороге к нему пристали трое жолнеров и Казимир.
— Шиши! — сказал в ужасе один из них.
— Кто бы подумал! Вот и мирись с русскими! — сказал другой.
— Моего господина взяли! — плача, объявил Казимир.
Свежинский ударил лошадь и помчался еще быстрее.
Между тем Теряев оглядел монастырский двор. В это время к нему подошел Еремка; в его руках дымился кровью длинный поясной нож.
— Все, князюшка! — сказал он.
— Что сделали?
— Десять ляхов зарубили, шесть поранили, а семнадцать собак перевязали.
— А наших?
— Четырех зарубили да один ранен, Митюха!
Князь снял шлем и перекрестился.
— За правое дело умерли! — сказал он и отдал приказание: — Сейчас беги к Антону, и пусть все сюда перейдут станом. Здесь хорошо! Убитых схоронить, пленных — на кол, а этого… вон сюда, в сторожку! — И он толкнул ногой Ходзевича.
Еремка быстро передал приказание и сам исчез. Двое шишей подошли к Ходзевичу и, взяв его за голову и ноги, как труп, понесли в избушку, стоявшую у ворот.
— Огня! — приказал Теряев, входя следом за ними.
Внесли поставец и вставили в него пучок смоляной лучины.
Лицо Теряева осветилось злобой.
— Посадите его и уходите.
Ходзевича посадили на лавку, уткнув в угол.
Теряев подошел к нему и заговорил:
— Что, пан, не узнаешь ли меня?
Ходзевич вгляделся в его лицо и покачал головой:
— Помнится лицо твое, а где видел, не знаю!
— Не упомнишь? А теперь тебе надо бы знать меня, потому что спутались наши дороги и не разойтись нам миром. Я, пан мой, — князь Теряев-Распояхин, и бражничали мы с тобой вместе, когда оба у «калужского вора» служили. Бросил я его вольной волей, а ты, как вор, бежал. А бежал потому, что боярскую дочь, разорив усадьбу, волоком уволок. А та боярская дочь моя невеста была. Вот наши дороги и спутались. Понял ли ты теперь? А?
Ходзевич понимал одно — что попался в руки шишей, которые не знают пощады; но, увидев искаженное злобой лицо Теряева, услышав его слова, сказанные шипящим от злобы голосом, он понял, что ему грозит не простая смерть.
Между тем Теряев придвинулся ближе к Ходзевичу и заговорил снова:
— Когда я узнал, что ты разграбил усадьбу князя Огренева-Сабурова да увез его дочь под Смоленск, я чуть памяти не лишился и за тобой следом бросился. Плохо было бы тебе, лях поганый, да на мою беду, а на твое счастье, засада мне дорогу перерезала и меня чуть не убили. Но выздоровел я и дал себе клятву не положу рук своих, не успокоюсь, пока своей невесты не отыщу, пока тебе, лях, не отомщу смертной местью. Говори теперь, где Ольга?
Ходзевич отшатнулся от его лица и ударился головой в стену.
— Я сам ищу ее, — проговорил он, бледнея.
— Как? — не веря ушам, переспросил Теряев.
— Сам ищу ее. Она убежала от меня. Скрылась…
Теряев схватил себя за голову и в ярости забегал по горнице. Его голова кружилась, мысли путались. Вот похититель Ольги! Он думал, что она будет спасена, и вдруг… след снова потерян. «Врет», — мелькнуло у него в голове, и он, снова подбежав к Ходзевичу, не помня себя, ударил его по лицу. Кровь потекла у Ходзевича из рассеченной губы.
— Говори, собака, врешь! Ведь врешь?
Лицо Ходзевича оросилось потом. Глаза сверкнули.
— Хам! — презрительно сказал он. — Бьешь связанного.
Князь одумался, но потом махнул рукой.
— Жечь тебя буду! — крикнул он. — Эй, люди!
В избу вошли двое.
— Распалите костер и достаньте длинную жердь! — распорядился Теряев, а когда шиши ушли, снова вернулся к Ходзевичу и повторил: — Жечь тебя буду! Говори, где Ольга?
Ходзевич презрительно пожал плечами. Он уже примирился со своей участью.
Странное то было время! Закаленные в бою, очерствелые сердцем поляки и казаки почти так же равнодушно относились к своим страданиям, как и к страданиям своих врагов.
Двое людей вошли в избу. Следом за ними появился Антон. Он поклонился князю и сказал:
