Между тем Жолкевский решил обсудить вопрос о поражении «вора» с князем Мстиславским и сказал ему:
— С этой стороны, князь, нам не подойти к «вору»: он нас сразу увидит. Необходимо, чтобы вы, бояре, согласились пропустить нас через Москву. Тихо, ночью, мы проберемся через нее на ту сторону и возьмем «вора» живьем!
Мстиславский степенно провел рукой по бороде и ответил:
— Я скажу в Думе. Ежели бы одного меня дело касалось, я не препятствовал бы.
— И отлично! Так скажите, пока еще «вор» не усилился.
В тот же день боярин собрал Думу.
— Понятно, пропустим! — твердо заявил князь Голицын. — Все равно пока к нам придут и в Москве жить даже будут, а тут ведь дело идет о том, чтобы им только перейти через город.
— Да ведь со всем войском! — заметил князь Воротынский. — Вдруг да занять город задумают? Народ озорной!
— Эх, князь! — ответил Мстиславский. — Захотят занять, так займут. Только зачем им насильничать, если мы их сами честью к себе зовем?
— Пропустить! По крайности «вора» возьмем! — твердо сказал Ляпунов, и к его мнению присоединились все остальные.
Гонец из Москвы поскакал на Девичье поле. Гетман Жолкевский собрал свое офицерство и сказал:
— Панове, сегодня ночью мы сделаем небольшой поход на «вора». Для этого русские позволяют нам пройти через Москву. Прошу вас, будьте благоразумны: скажите и солдатам своим, чтобы не позволяли себе никаких вольностей, а шли чинно, спокойно. Русские увидят, какие мы гоноровые[27], и охотно подчинятся нам. А то взбунтуются, и не будет толка. Теперь прошу готовиться. С Богом!
Офицеры разошлись.
Едва смерклось, как ворота московские открылись настежь и тихо, словно тени, стали проходить через них польские полки.{34} Длинной вереницей тянулась конница, чуть слышно бряцая оружием, лавой потекла пехота и через всю Москву протянулась по узким улицам.
От странного шума москвичи просыпались и выглядывали из калиток.
«С нами сила Господня!» — зазвенела у всех мысль, когда они увидели, как при бледном свете луны сверкали шишаки и брони, в тишине ночи бряцало оружие и мерно стучали конские копыта.
Москвичи испуганно пятились, прятались в свои пуховики и говорили:
— Поляки у нас, в Москве!
А в это время в келье монастыря Николы на Угреше, опустив руки на колени, сидела Марина. Она несколько времени глядела на сидевшего пред ней «вора» и затем уныло сказала:
— Нет, закатилась твоя звезда! Да и не было ее. Пока ты ладил с поляками, еще была сила, а теперь… Лучше бы я с батюшкой в Самборе жила!
«Вор» покраснел от ее упреков, его глаза сверкнули.
— Не так, Марина, не так! — перебил он ее. — Еще есть надежда, и не малая. Уруслан-бек идет ко мне; придет с ордой, и тогда возьму Москву! Так ли, Иван Мартыныч?
— Так, так! — поддакнул Заруцкий.
— Да и казаки Ивана Мартыныча — помощь не малая! — оживился «вор». — Небось! Еще потрясем их! Попляшут.
Марина покачала головой и повторила:
— Закатилась звезда твоя!
— Тьфу, чертова баба, одно заладила! — И «вор» в волнении вскочил с места.
В дверях показался его шут, Кошелев.
— Какой-то москвич к тебе просится!
— Зови! Вот видишь, сами идут! — хвастливо сказал «вор» Марине.
В келью вошел московский мещанин в рваном армяке, с колпаком в руке и низко поклонился самозванцу.
— Бог с тобой, Дмитрий Иванович! — униженно сказал он.
— Бог и с тобой! — ответил «вор». — Что скажешь?
— Бедный я мещанишка, из посадских, — жалобно заговорил он, — доходишки мои скудные. Только и есть, коли кто за добрую весточку даст гривну-две, Я вот и пришел…
— На! — «Вор» гордо кинул к ногам мещанина кошель, который глухо звякнул. — Говори!
Мещанин жадно схватил кошель и сунул его за пазуху, потом поклонился еще ниже.
— Сто лет тебе жить, царь-батюшка! А весть моя такая, что, коли не хочешь живым в руки полякам попасться, беги скорее!
«Вор» ждал приятного известия и даже отскочил назад, словно отброшенный его словами. Марина выпрямилась, Заруцкий вскочил.
— Почему знаешь? Почему говоришь так? — спросил он.
— А потому, что бояре наши сговорились пропустить поляков через Москву. Они уже идут и часа через два тут будут!
«Вор» схватился за голову.
— Измена!.. Измена! — вскрикнул он в отчаянье таким голосом, что мещанин юркнул в дверь и в страхе пустился бегом из монастыря.
— Закатилась звезда твоя, — повторила Марина.
«Вор» опустился на лавку и тихо заплакал. Один Заруцкий не потерялся. Он вышел из кельи, отдал приказание и тотчас вернулся назад.
— Не время теперь перекоряться да плакать, — сказал он, — бежать надо. Марья Юрьевна, иди собираться в путь!
Марина тотчас вышла.
— Встань, Дмитрий Иванович! — произнес Заруцкий, взяв «вора» за плечи. — Баба ты, што ли? Срам, ей-Богу! Бежим в Калугу, а там казаки да татары, силища великая. Перезимуем, а летом сюда. И зададим же мы им звону!
Малодушный «вор» снова ожил. На его лице отразилась надежда.
— Тогда бежим! — воскликнул он, вскакивая.
Через полчаса из Угреш по дороге в Калугу во весь дух мчался небольшой отряд донцов. Во главе их скакали «вор» с Заруцким и Марина со своей неразлучной подругой, Варварою Пржемышловской.
Жолкевский никого не застал в монастыре и на рассвете вернулся в лагерь через Москву.
А наутро москвичи с изумлением говорили друг другу:
— Были поляки и нет их. Что за диво: ни одной бабы не тронули, никакого шума не сделали, никакого срама не учинили. Видно, и впрямь за ум взялись и нас полюбили!
Странные отношения установились между русскими и поляками. С одной стороны, они успокоились с той минуты, как убежал «вор», присягнули все в верности Владиславу, охотно послали в Смоленск посольство с Захаром Ляпуновым и митрополитом Филаретом (Романовым) во главе, дружили с поляками, ходили к ним и принимали их у себя; с другой же стороны, чувствовали к ним такое недоверие, что поляки невольно остерегались их и даже побаивались.
Между тем время шло. Русские хотели видеть своего новоизбранного царя — королевича Владислава, — а король Сигизмунд не отпускал послов, день за днем откладывая переговоры с ними. Становилось холодно, начинался октябрь, пора было думать о зимней квартире, и Жолкевский хотел вернуться под Смоленск.
Ходзевич изнывал в бездействии и заливал горе вином.
— Жилы они из меня тянут! — жаловался он Свежинскому. — Почему гетман не пускает меня? Служи я у Сапеги, уже давно был бы в поле!
— Подожди, — ответил Свежинский, — не долго осталось. Вот станем на зимние квартиры, и поедешь ты, и я с тобою!
Почти в то же время гетман Жолкевский спорил со своими полковниками.
— Простите меня, — с горячностью заявил Зборовский, — я присоединился к вам только потому, что вы обещали в Москве войну кончить! Если я пойду отсюда, меня мои же на саблях разнесут! Я дал им слово!
— Да поймите же, что нас мало, что мы будем там в западне. Не дай Бог, что случится, и нас там голодом заморят! — возразил Жолкевский.
— Я ручаюсь, что ничего не случится, — ответил Гонсевский. — Поезжайте сами к королю и уговорите его выслать скорее Владислава. Все будет хорошо!
В дверях палатки показался жолнер.
— Бояре из Москвы! — доложил он, и за ним в палатку вошли князья Голицыны, Волконский и Мстиславский.
Гетман торопливо встал им навстречу.
— Мы к тебе с просьбой! — поклонились ему князья.
— А что?
— Да слышали мы, что ты хочешь свое войско отвести, — сказал Мстиславский. — Сделай милость, оставь его у нас!
Жолкевский нахмурился.
— Так, вельможный пан, — заговорил Голицын, — нельзя инако. Если ты не займешь Москвы и уведешь войско, народ сейчас за «вора» станет и нас перебьет. Придет «вор» на Москву — и опять кровь польется! Не губи нашего дела!
Жолкевский задумался, потом бросил на стол булаву и сказал:
— Ну, быть по-вашему!
В тот же день бояре стали составлять списки постоя и назначать города для продовольствия.
Утром 9 октября 1611 года{35} поляки вошли в Москву. Чтобы не пугать москвичей своей численностью, они вступали в город небольшими отрядами и тотчас были размещены по квартирам. Гетман со своим полком занял Кремль, Гонсевский — Девичий монастырь; в Китай-город стал Казановский; в Белом — Зборовский. Полки Струся стали в Верее, Можайске и Борисове.
В тот же день Ходзевич получил отпуск.
Получив разрешение ехать, Ходзевич не мог всю ночь сомкнуть глаз. Он еще не знал, как и где будет искать Ольгу, но чувствовал, что найдет ее, и при этом нетерпение и радость охватывали его, отбивая от него сон. Он не давал спать и Казимиру, который лежал у порога его горницы, и, чуть рассвело, уже был на ногах.
