Виктор Поротников - Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва

Ознакомительная версия.

Вот и на этот раз Всеволод, придя домой, увидел Семефу, помогавшую Агафье растапливать печь.

– Мы с Семефой тесто замесили, собираемся хлеб испечь, – промолвила Агафья при виде вошедшего в горницу Всеволода. В следующий миг Агафья удивленно спросила: – Милый, почто ты в воинской справе? Неужто ты на войну собрался?

– Тохтамыш идет изгоном на Москву, – сказал Всеволод, снимая с себя шлем, воинский плащ и пояс с мечом. Кольчугу, щит и копье он оставил в сенях. – Дмитрий Иванович объявил сбор полков. Я же с сегодняшнего дня состою в дружине Остея Валимунтовича, милая. Надоело мне торговлей заниматься, отныне я – гридень, а не слуга на побегушках у брата своего.

– Но ты же с Акимом еще за дом не расплатился, – растерянно пробормотала Агафья.

– Долг Акиму я уплатил сполна. – Всеволод с улыбкой обнял Агафью. – Князь Остей ссудил меня деньгами.

– Далече ли татары от Москвы? – обратилась ко Всеволоду Семефа. Она стояла возле печи, опираясь на кочергу.

– По слухам, татары уже прошли броды на Оке, – ответил Всеволод.

– Хватит ли Дмитрию Ивановичу времени на сбор большого войска, – обеспокоенно заметила Семефа. – Помнится, на сборы рати против Мамая ушло почти два месяца. Едва Мамаева орда двинулась от берегов Волги на север, тогда же и Дмитрий Иванович бросил клич по всем городам и весям, призывая ратников под свои знамена. Почто же ныне татары свалились на нас, как снег на голову?

Этим вопросом терзались и воеводы московские, и сам Дмитрий Иванович, так сказал Всеволоду Остей, вернувшись с военного совета. То, что орда Тохтамыша сумела обойти стороной дальние московские дозоры у верховьев Дона, это еще как-то можно было объяснить. Но почему московские соглядатаи в Сарае не послали весточку Дмитрию Ивановичу, когда Тохтамыш начал готовиться к походу на Русь, это было непонятно.

Всеволод заверил Семефу, что Дмитрий Иванович сможет дать отпор ордынцам, ибо у Тохтамыша нет тех многочисленных полчищ, какие имелись у Мамая.

– Что ж, поверю тебе на слово, молодец, – сказала Семефа. – Ты же долго жил в Орде и ведаешь, какие дела там творятся.

Близко общаясь с Агафьей, Семефа знала о ее невольничьей жизни в Сарае и о том, когда и где та познакомилась со Всеволодом, ставшим ее мужем.

Протопив печь, Агафья и Семефа напекли ржаных караваев и рыбных пирогов, наварили щей и клюквенного киселя. За обедом разговор опять зашел о татарах. Всеволод, сходивший за водой к колодцу, принес весть о том, что Тохтамыш без боя взял Серпухов. Этим городом на Оке владел Владимир Храбрый, двоюродный брат Дмитрия Ивановича. Находившийся в Боровске Владимир Храбрый слишком поздно узнал, что татары перешли Оку. Жители Серпухова, поддавшись панике, скопом бежали кто в Боровск, кто в Можайск, кто в Москву… Никто из них не отважился защищать Серпухов от татар.

Вместе с беженцами из Серпухова в Москве объявился и Владимир Храбрый со своей дружиной. Это известие на все лады обсуждали водоносы у колодца, расположенного в Бондарном переулке. Это было излюбленное место для передачи слухов и сплетен в здешнем околотке. Никто и не предполагал, что ордынцы так легко захватят Лопасню и Серпухов. «Татары идут! – звучали голоса робких и малодушных. – Скоро нехристи объявятся под Москвой. Чего же медлят наши князья? Почему они не выступают в поход?»

Под вечер в гости ко Всеволоду пришел суконщик Адам, дом которого стоял в соседнем Смоляном переулке. Женитьба на Прасковье сделала Адама родственником Всеволода. Как-никак Прасковья доводилась родной сестрой Авдотье, супруге Акима, Всеволодова брата. Адам симпатизировал Всеволоду и Агафье, оказывая им любую посильную помощь. Если заносчивый Аким частенько задирал нос перед Адамом, то Всеволод такого себе никогда не позволял.

Адам владел ткацкой мастерской, доставшейся ему от отца. На Адама работали двенадцать ткачих из числа посадских вдов и деревенских молодух, забитых нуждой. Адамовы ткачихи изготовляли льняную и холщовую ткань, шили на заказ мешки, палатки, грубые рясы и покрывала. У Адама имелся свой лабаз на торгу, где он сам сбывал свой товар и брал заказы. Большого богатства Адам покуда не нажил, однако и в нужде он не сидел.

Замечая, что между Всеволодом и Акимом постоянно возникают споры и разногласия, Адам предчувствовал, что у братьев рано или поздно дойдет до разрыва. В душе Адам даже желал, чтобы Всеволод порвал с Акимом, открыв собственное дело. Адам хотел привлечь Всеволода к своему ремеслу.

– Зря ты вступил в дружину Остея Валимунтовича, – молвил Адам Всеволоду, сидя с ним за столом и угощаясь квасом. – Остей хоть и князь из рода Гедеминовичей, но своего удела на Руси не имеет. Он же литовец, да к тому же изгой. Алчные родственники лишили Валимунта, Остеева отца, наследственных земель в Литве. Вот почему Валимунт со своими детьми прибыл в Москву. Отец Дмитрия Донского не шибко ценил Валимунта, не наделив его уделом. Потому-то Валимунт ушел обратно в Литву. Остей Валимунтович предпочел служить Дмитрию Донскому, однако на службе этой он пока не разбогател.

– Тем не менее, Дмитрий Донской все же породнился с Остеем Валимунтовичем, – заметил Всеволод. – Ведь боярин Федор Воронец доводится Дмитрию Ивановичу родным дядей. Князь Остей входит в круг ближайших советников Дмитрия Ивановича, а это говорит о многом.

– Ни о чем это не говорит! – Адам досадливо махнул рукой. – С той поры, как Дмитрий Иванович упразднил на Москве должность тысяцкого, все важные решения он теперь сам принимает, не оглядываясь на бояр-советников. Лишь два человека имеют право открыто спорить с Дмитрием Ивановичем. Это князь Владимир Храбрый и воевода Дмитрий Боброк. Первый доводится двоюродным братом Дмитрию Ивановичу, второй приходится ему свояком.

– И все-то ты знаешь, Адам, – усмехнулся Всеволод. – Дивлюсь я тебе, приятель.

– О том, что я тебе сказал, вся Москва ведает, – промолвил Адам, допив квас в своем кубке. – Сие ни для кого не тайна. Вот кабы ты вступил в дружину Владимира Храброго или поступил на службу к Дмитрию Боброку, тогда дела твои живо пошли бы в гору.

Беседа Адама со Всеволодом затянулась допоздна. Адам засобирался домой, когда Агафья стала зажигать восковые свечи и задергивать занавески на окнах, в которые глядел мрак августовской ночи.

– О чем твоя печаль, краса моя? – Семефа мягко обняла за плечи рыдающую Агафью.

– Тягостно у меня на сердце. – Агафья подняла на Семефу заплаканные глаза. – Вдруг Всеволод бросит меня из-за моего бесплодия, найдет себе другую зазнобу. Куда мне тогда податься?

– Чего это ты так заговорила, подруга? – Семефа присела на скамью рядом с Агафьей. В голосе у нее появились повелительные нотки. – Всеволод охладел к тебе, что ли, иль намеки он тебе какие-то делал? Ну-ка, признавайся!

– Всеволод все тот же как будто. – Агафья пожала плечами, утирая слезы кончиками пальцев. – И все равно на душе у меня неспокойно.

– Где сейчас муж твой? – спросила Семефа.

– Подался он чуть свет на подворье ко князю Остею, – ответила Агафья. – Нарядился в воинскую справу и был таков, даже завтракать не стал.

– Это хорошо, что Всеволод о службе радеет, – промолвила Семефа. – Стало быть, ответственный он человек. И тебя он любит, а значит, не бросит. Я же вижу, как он на тебя смотрит.

Семефа ободряюще улыбнулась Агафье. Семефе уже перевалило за сорок, однако она выглядела очень молодо. Зубы у Семефы были белые и ровные, улыбка красила ее необычайно. Волосы темно-русые, густые и волнистые. Несколько непослушных вьющихся прядок неизменно выбивались у нее из-под убруса, ниспадая на лоб или на виски. Глаза у Семефы были очень выразительные, большие и темно-синие, как лазурит. Красиво очерченные уста Семефы своим цветом напоминали спелую малину. Фигура у Семефы была на загляденье, с тонкой талией, с тугими округлыми бедрами, с мягко закругленными плечами и высокой грудью.

– Семефа, ты же мила на диво, – сказала Агафья. – Почто же ты не замужем? Почто детей у тебя нету?

– Живу я пустоцветом… – с печальным вздохом ответила Семефа. – Бесплодная я с юных лет, потому и мыкаюсь одна, как кукушка. Был у меня когда-то жених, и свадьба была, токмо семейная жизнь моя получилась короткой. Поняв, что я не могу зачать ребенка, супруг бросил меня и взял в жены другую, которая вскоре родила ему сына и дочь. – Семефа помолчала и тем же печальным тоном продолжила: – Я какое-то время путалась с разными мужчинами, надеясь родить младенца хоть от кого-нибудь. Но потом мне все вдруг опостылело и я решила от отчаяния утопиться. Вышло так, что на том озере, где я надумала покончить с собой, тем же днем купалась местная знахарка Степанида. Озеро это лежит за Марьинским лесом.

Я уже камень к шее привязала, когда Степанида вышла ко мне из воды нагая и с распущенными волосами, как русалка. Мигом смекнув, что к чему, Степанида заговорила со мной ласково и приветливо, будто я ей самая близкая родня. Убедила меня тогда Степанида в том, что мое предназначение не просто жить, но облегчать муки рожениц, помогая им рожать детей. «Роды у женщин не всегда протекают удачно, – молвила мне Степанида, – дабы мать или младенец не погибли, во многом зависит от опытной повитухи. Я обучу тебя всему, что знаю сама. И станут руки твои творить великое добро, помогая новой жизни появляться на свет!»

Ознакомительная версия.