Виктор Поротников - Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва

Ознакомительная версия.

По ночам в Кромнике тоскливо выли собаки. Это лишало Агафью сна. Ей казалось, что псы чуют приближение страшной гибели. Всеволод всячески успокаивал Агафью, но все было напрасно: предчувствие ужасного бедствия не оставляло ее.

Терем, куда временно вселились Всеволод и Агафья, стоял в самом конце Успенской улицы, идущей под уклон мимо Чудова монастыря прямиком к Фроловским воротам. По этой улице, стесненной по сторонам частоколами и высокими боярскими хоромами, постоянно проезжали всадники в богатых кафтанах, сопровождавшие крытые возки, из которых выглядывали нарядные женщины в парчовых шапочках и белых покрывалах. Это боярские семьи и их слуги продолжали покидать Москву. Отъезжавшие бояре говорили князю Остею, мол, сопроводив жен и детей в безопасное место, они непременно вернутся назад, чтобы защищать Кромник от татар. Однако никто из уехавших вельмож обратно так и не вернулся.

Московские простолюдины поначалу взирали на это повальное бегство знати с насмешками и язвительными прибаутками. «Пастух сбежал, так и все бараны за ним побежали! – выкрикивали остряки из народа. – Иначе и быть не могло!» «Пастухом» местная беднота называла Дмитрия Донского, который не очень-то церемонился со своими приближенными.

Когда прошел слух о том, что орда Тохтамыша подошла к реке Пахре, опустошив все тамошние деревни, черный люд, собравшись на вече, постановил: запереть все ворота Кромника и никого не выпускать из города. Народ потребовал оружие у Остея. Был спешно собран пеший полк из посадских ремесленников, монахов и боярской челяди. Желающих сражаться с татарами набралось более пяти тысяч человек в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Ратники были разбиты на сотни и десятки, получив из хранилищ великого князя копья, щиты, шлемы, мечи и топоры.

На крепостных башнях и у всех ворот были выставлены караулы. Под наблюдением дружинников Остея Валимунтовича оказались лишь Свибловы и Беклемишевские ворота. Первые выходили на берег Москвы-реки, вторые вели к реке Неглинной. Все прочие выезды из Кромника охраняли ратники из простонародья, сами выбравшие себе воевод. Эти воеводы неохотно подчинялись князю Остею из-за его литовской родословной. Кузнец Копыл, избранный воеводой, и вовсе предложил низложить Остея, поставив во главе воинства кого-нибудь из русских бояр.

Народное вече поддержало Копыла, но загвоздка вышла в том, что никто из московских бояр, кои еще оставались в Кромнике, не отважился сместить Остея, которому сам Дмитрий Донской доверил верховное главенство над московской ратью.

Поскольку многие боярские дворы в Кромнике опустели, поэтому там хозяйничали посадские, расхищая припасы и без меры угощаясь хмельным медом. В пьяном угаре вооруженная толпа устроила погромы в теремах наиболее ненавистных вельмож и ростовщиков, опутавших долгами многих жителей посадов. Под горячую руку московской голытьбы угодили несколько имовитых бояр, в числе которых оказался Юрий Грунок, родной дядя Дмитрия Ивановича.

Пострадавшие бояре гурьбой подвалили к Остею Валимунтовичу, требуя от него наказать дерзких смутьянов.

– Мы с супругой из храма выходили после обедни, когда какой-то вонючий мужичина грубо толкнул меня плечом, – возмущался Юрий Грунок, брезгливо кривя рот, обрамленный темными усами и бородой. – Я осадил этого мерзавца, мол, гляди, куда прешь, скотина! А этот негодяй накинулся на меня с кулаками. Из толпы еще два молодчика выскочили ему на подмогу. Меня и жену мою эти скоты сбили с ног, одежду на нас порвали, отняли у нас шапки и сапоги. В пыли нас вываляли с головы до ног. Это же неслыханное злодейство!

– Чернь обнаглела дальше некуда! – вставил боярин Иванко Черняк с черными, как смоль, волосами и бородой. – С меня какие-то хмельные голодранцы среди бела дня сорвали соболью шапку и объяровый опашень. Слуг моих дрекольем побили и тоже ограбили.

– По улице пройти страшно, повсюду шастает пьяное мужичье с дубинами и топорами, – жаловался боярин Абросим Собака. – Дорогу никто не уступает, поклонов никто не отвешивает. Всякий лапотник может бросить в лицо знатному человеку слово дерзкое, а то и зуботычиной наградить. Мне вот какой-то мужик зуб выбил ни за что, просто я ему на пути попался. Терпеть такое просто невозможно! Коль ты, княже, не в силах оградить нас от посягательств черни, значит, позволь нам уехать из Москвы.

– Мы не столько за себя боимся, сколько за жен и детей своих, – поддержал Абросима Юрий Грунок. – Выпусти нас из города, князь.

– Я бы рад это сделать, бояре, но вече постановило никого не выпускать из Кромника, – сказал Остей, не смея взглянуть в глаза своим собеседникам.

– «Вече постановило»… – скривился Иван Черняк. – У кого здесь верховная власть, княже, у тебя или у голытьбы? Неужто ты будешь ходить на поводу у этого пьяного сброда?

– Вот зарежут нас завтра лапотники, а жен наших донага разденут, – кипятился Юрий Грунок. – За эти злодейства черни не кому-то, а тебе придется отвечать перед Дмитрием Ивановичем. Имей это в виду, княже.

Сказанное Юрием Грунком сильно обеспокоило Остея Валимунтовича. Он понимал, что власть ускользает из его рук и Кромник, забитый беженцами, все больше погружается в хаос. Коль дойдет до поножовщины и прольется кровь боярская, то гнев Дмитрия Донского неминуемо падет на его голову.

После недолгих колебаний Остей пообещал выпустить из города Юрия Грунка и его приятелей вместе с семьями.

– Даю вам час на сборы, бояре, – сказал Остей. – Как ударит колокол на звоннице Чудова монастыря, подходите со своими домочадцами к Фроловским воротам.

В назначенное время Остей пришел к воротной Фроловской башне, взяв с собой десяток дружинников, среди которых находился и Всеволод. Остей приказал стражникам распахнуть дубовые створы ворот.

В карауле возле Фроловской башни стояли семеро мужиков, вооруженных копьями, топорами и кинжалами. Ни один из них не сдвинулся с места, чтобы выполнить приказ Остея.

– Мы подчиняемся воеводе Копылу, а он настрого запретил ворота отворять, – гнусавым голосом произнес старший из караульных, плечистый детина, с бородой до самых глаз. Он единственный из стражей был в кольчуге и шлеме. Шестеро его товарищей были в льняных домотканых рубахах и портах. – Уж не обессудь, княже.

– Я тут главный воевода, а не Копыл! – рассердился Остей. – Как смеешь ты не выполнять мои повеления, наглец! В поруб захотел? – Остей схватил бородача за ворот рубахи. – Я знаю тебя. Ты же кожевник с Черторыя. Маркелом тебя кличут, так?

– Верно, княже. – Плечистый кожевник разом присмирел, видя, что Остей настроен решительно.

– Ступай отсель и людей своих забирай, – бросил Остей Маркелу. – Мои гридни заступят в караул у Фроловской башни. От тебя, кожемяка, хмелем за версту разит! Иль не знаешь ты, собачий сын, что в пьяном виде стоять в дозоре нельзя!

Маркел зашагал прочь, как побитый пес, что-то ворча себе в усы. Подчиненные Маркелу стражники поспешили за ним, отворачиваясь в сторону, дабы Остей не учуял исходящий от них сладковато-приторный запах браги.

Одного из гридней Остей отправил в Чудов монастырь ударить в колокол. От Фроловских ворот до Чудова монастыря было около ста шагов. Остальные дружинники живо сняли запоры и распахнули высокие воротные створы, обитые медными листами. Им в лицо ударил дымный смрад, висевший над огромным черным пепелищем, оставшемся от Великого Посада после пожара. Дорога, начинавшаяся от Фроловской башни и уходившая на северо-восток, пролегала через эти обугленные дымящиеся руины.

Едва на монастырской звоннице замолк колокол, как к Фроловским воротам, погоняя коней, примчались Юрий Грунок и Абросим Собака со своими женами, детьми и челядинцами. Женщины и дети сидели в повозках на узлах и мешках. Мужчины ехали верхом.

– Проезжай! Не задерживайся! – Остей махнул рукой Абросиму, едва тот направил к нему своего коня, видимо, желая сказать слова благодарности. – После сочтемся с тобой, боярин. Скачи живее!..

Абросим взмахнул плетью и, промчавшись мимо Остея, исчез в высокой воротной арке. За ним следом устремился Юрий Грунок на белом коне с развевающимся на скаку длинным хвостом. За боярами последовали конные слуги, прогрохотали на ухабах две повозки с высокими бортами. Миновав широкий проезд во Фроловской башне, небольшой боярский обоз стал быстро удаляться по дороге, усыпанной пеплом.

Иванко Черняк и его домочадцы не смогли выехать из Кромника. Набежавший отовсюду посадский люд живой стеной перегородил Успенскую улицу. Сильные руки ремесленников хватали под уздцы испуганных лошадей, стаскивали с седел боярских челядинцев, остановили движение повозок, нагруженных разным добром.

– Куда это ты поспешаешь, боярин? – молвил кузнец Копыл, мрачно взирая на Иванко Черняка, которого рассерженные мужики уже успели вывалять в грязи. – Торопишься укрыть от татар свое барахлишко, а на церкви тебе, выходит, наплевать! Пусть их нехристи грабят! – Копыл широким жестом могучей руки указал на взгорье, где высилась белокаменная громада Архангельского собора, сверкали позолотой купола и кресты Успенского храма и собора Спаса на Бору. – Что же это получается, боярин? Черный люд собрался Москву от ордынцев оборонять, а мужи лепшие и имовитые о сражении с врагом и не помышляют. Бегут наши князья и бояре из Москвы, как тараканы из горящей избы, смех да и только.

Ознакомительная версия.