реки. Навстречу с лаем выкатились собаки, узнав Ергуна, весело запрыгали вокруг. Затем появились мужчины, женщины и дети. Вперёд вышел рослый старик с вислыми усами и заплетенными в две косы волосами.
— Бачигоапу, — протянул Орокану руку, обнялись. Тоже рослый старик проделал с Василием. Затем к Василию кинулась маленькая сухонькая старушка. Привстав на цыпочки, стала целовать сына.
Гостей окружили, двинулись в центр селения. Оно состояло из трех десятков крытых корой балаганов и фанз [112], у всех на вкопанных в землю столбах лабазы. На продуваемом ветерком берегу — деревянные вешала (там вялилась нельма и горбуша), у уреза воды — оморочки и более крупные лодки баты. В нескольких местах дымили костры с навешенными на таганы котлами.
Их провели к одной из фанз в центре, с окошками затянутыми промасленной бумагой. Высокий старик пригласил внутрь. Как оказалось, это был старейшина селения и двоюродный брат Орокана, лет на пять старше. Звали Сурэ.
Внутри дома вдоль стен тянулись глиняные каны, на них — мягкие лосиные шкуры. В центре — горящий очаг, по углам — берестяные короба, над ними — охотничье снаряжение.
Гостей усадили на почетное место, женщины сняли с потолка низкий, красного лака столик, расставили угощение: талу из ленка, жареную изюбрятину, горячие пшеничные лепешки, туес спелой черемухи. В фарфоровые китайские чашки налили дегтярного цвета чаю.
Поскольку места всем не хватило, часть соплеменников теснилась в дверях. Всем было интересно. Для начала, как было принято у удэгейцев, Сурэ, хорошо владевший русским, поинтересовался у прибывших их здоровьем и как идут дела.
— Все хорошо, брат, лучше не бывает, — прихлебнул из чашки разрисованной драконами Орокан.
— Спасибо вам за племянника, — взглянул на его спутников Сурэ. — Из нашего рода на войну ушли пятеро молодых охотников. Вернулся он один.
— Это вам спасибо, — ответил за всех Лосев. — Он был героем на войне и к тому же отличный товарищ.
Бывший снайпер, опустив глаза, порозовел щеками.
— Василий, а ну-ка дай твою газету, — поставив на стол чашку, протянул руку Трибой.
— Может, не надо? — шевельнул тот губами.
— Надо, — в один голос поддержали Громов и Шаман.
Расстегнув карман гимнастерки, Василий извлёк, что сказали, протянул Трибою. Последний, развернув, откашлялся и громко прочитал: «Командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой!»
Затем передал газету старейшине. Тот, осторожно её взяв, внимательно рассмотрел снимок, одобрительно качнул головой и передал соседу. То был Муска, о котором рассказывал Орокан.
— Как живой! — уставившись в бумагу, поцокал языком.
Газета пошла по рукам, вызывая возгласы восхищения. Когда вернулась к Василию, герой снова свернул её и спрятал в карман, застегнув медную пуговку.
Затем женщины убрали посуду, а гостям предложили отдохнуть с дороги. Все, кроме них, покинули фанзу. На улице Сурэ приказал остальным готовиться к вечернему пиру по случаю возвращения племянника, а они с Ороканом и Муской прошли на берег реки. Там уселись на тесаное бревно рядом с лодками, набили табаком трубки. Закурили.
— Расскажи, брат, что с Василием за солдаты в синих фуражках, — окутался старейшина дымом. — Такие обычно охотятся в наших краях за беглецами.
— А ещё отбирают оленей у эвенов и ненцев, — добавил Муска.
— Не беспокойтесь, — похлюпав чубуком, сплюнул Орокан. — Это хорошие люди.
И поведал всё, что знал.
— Получается, тоже беглецы? — переглянулись слушатели.
— Выходит так, — кивнул волосами.
— И куда пойдут дальше? Или останутся у нас?
— А вы что, возражаете?
— Нет, — чуть помолчали. — Хорошим людям всегда рады.
— Только они не останутся, пойдут дальше, — продолжил Орокан.
— Куда?
— К своим землякам, староверам.
— С которыми мы дружим? — взглянул на него Муска.
— Да.
Снова помолчали, а потом Орокан сказал:
— У русских для нас подарок. За ним нужно отправить людей.
— И какой же? — оживились сородичи.
— Длинные и короткие винтовки. Такие у «синих фуражек», а к ним патроны.
— Миочан! [113] — загорелись у обоих глаза.
— Смотрите, где забрать, — взяв валявшийся рядом прутик, стал рисовать на песке, давая пояснения.
— О! Я бывал в тех местах. Там заброшенное зимовье, — ткнул пальцем в рисунок Муска.
— Вот-вот, — согласился Орокан. — А неподалеку, на опушке, в два обхвата высокий тополь с дуплом. Там тюк с оружием и патронами. Сегодня олени, что мы привели с собой, пусть отдохнут. Завтра же возьми с собой двух молодых охотников, и отправляйтесь за грузом.
— Я тебя понял, — кивнул Муска. — Всё сделаю.
— А чем отблагодарим русских? — спросил у брата Сурэ.
— Пусть женщины сошьют им новую одежду и обувь. Чтобы не так бросались в глаза, когда пойдут дальше.
На закате солнца в стойбище начался пир. В центре ярко запылали несколько костров, где в котлах варились мясо и уха. На земле расстелили шкуры и циновки. Женщины уставили их подносами из бересты полными свежей талы, горячих лепешек и всевозможных даров леса. К этому добавили спирт, закупленный после зимней охоты в фактории. Пили его нагретым, из фарфоровых с наперсток чашечек, за здоровье Василия и гостей. Хлебали наваристую уху. Орудуя ножами, отрезали и жевали сочное мясо, щепотью поглощали талу. Здесь же радостно бегала и подкреплялась детвора. Собаки в стороне, урча, грызли кости.
— Давно не бывал на праздниках, — выпив очередную чашечку, захрустел утиным крылышком Трибой.
— Только зачем они подогревают спирт? — отломил кусок золотистой лепешки Громов, намазывая его черной икрой.
— Из экономии и чтобы крепче забирал, — со знанием дела сказал Шаман, угощаясь сотовым медом.
Сидевший напротив Лосев беседовал с Сурэ и Ороканом, расспрашивал их про окрестные места. При этом выяснил, что тайга на сотни вёрст кругом пуста. Ближайшая к стойбищу фактория с небольшим поселкам находится к западу, в пяти днях пешего пути. На предложение братьев остаться поблагодарил, сказав, что пойдут дальше, к староверам, и попросил дать проводника.
— Зачем проводника? Я сам буду, — ответил Орокан. — Сколько надо отдохнёте, и поплывем к ним на бате.
Пир между тем набирал обороты. Когда в небе
