зажглись звезды, начались танцы. В руках одного из сидевших глухо застучал бубен, на его призыв вышли пятеро молодых мужчин. Ритмично покачиваясь и притопывая, они исполнили несколько охотничьих ритуальных танцев. Остальные хлопали в ладоши.
Затем кто-то затянул горловую песню, перемежающуюся словами, все внимали.
— Про что поёт? — наклонился Лосев к Сурэ.
— Это древняя песня об олень-цветке, слушай перевод.
Хуа-лу!
Побеги, побеги, забеги в мою песнь и жильё!
Пой хвалу, моё племя, округлым копытцам его!
Как четыре сияющих солнца — копытца горят!
Он поднимет одно — я проснусь и найду в тайге клад!
Он поднимет второе — и клад я тебе принесу.
Вскинет третье копытце — и свадьбу сыграем в лесу!
А с четвёртым — ты сына родишь мне на счастье моё.
Хуа-лу!
Побеги, побеги, забеги в мою жизнь и жильё!
Расцветай! Мой олень, мой пятнистый цветок!
Твои пятнышки — каждое, как лепесток.
Не сорву их, по речке их вплавь не пущу.
Ни стрелы, ни копья и ни пороха вслед не пущу!
Расцветай — в яровой глубине, на зыбучих песках,
мой летучий цветок, моё счастье о ста лепестках!
— Красивая песня, — вздохнул бывший майор. — Будто мечта.
— Хочу сказать тебе спасибо за оружие, — положил на руку Лосева свою Сурэ. — Брат рассказал мне о нём. Завтра Муска с двумя охотниками отправится за ним на оленях. Для нас это очень дорогой подарок.
— Владейте, — улыбнулся Лосев. — Нам оно ни к чему. Своего хватает.
Старейшина, потянувшись к медному сосуду, налил обоим по очередному наперстку спирта, чокнулись по-русски, закусили.
К полуночи пир закончился, костры погасли, стойбище погрузилось в сон. С неба вниз глядела желтая луна, в реке, дрожа, отражались звезды.
Утром у жилищ снова поднялись кверху светлые дымки, жители готовили завтрак. Гостей, ночевавших в фанзе старейшины, после умывания в реке накормили просяной кашей и горячими лепешками. Напоили чаем.
— Эх, щас бы в баньку, — отставив чашку, мечтательно сказал Шаман.
— У нас есть, — сощурил глаза сидевший напротив хозяин.
— Откуда? — уставились на него все четверо.
— В год, когда началась война, брат приводил в стойбище русских из экспедиции. Жили у нас неделю. Записывали сказки и легенды, что-то рисовали, а ещё снимали нас фотографическим ящиком. Они и срубили.
Лёгок на помине, появился Орокан.
— Бачигоапу. Как отдыхали? — войдя в фанзу, пожал гостям руки.
— Вот, хотят помыться в бане, — сообщил старший брат.
— Можно, — залучился морщинами. — Собирайтесь.
Гости достали из сложенных в углу солдатских вещмешков трофейное бельё, кусок мыла, бритвенные принадлежности. Взяв с собой, вышли за Ороканом из жилища. Прихватив по дороге ведро и топор, вместе спустились в неглубокий распадок за стойбищем.
Там, под высокими соснами с рыжими стволами, темнел невысокий сруб с двухскатной крышей. Рядом в направлении реки скакал по камням прозрачный ручей. В бане имелась каменка с вмурованным котлом, у торцевой стенки — полок. Рядом лежало долбленое корыто, на стене висел пук мочала.
— И что, вы ей не пользуетесь? — спросили Орокана.
— Нет, — покачал тот головой, — летом купаемся в реке. Этого достаточно. Ладно, пойду займусь делами.
Отправился обратно.
Натаскав из ручья воды, друзья разделали несколько сухостоин. Нарубили дров, надрали бересты и затопили каменку. Пока та набирала жар, в березняке на склоне нарезали молодых веток, связав тройку веников. Спустя ещё час, нахлестывались ими в пару, тёрли мочалом спины и обливались водой, гогоча и ухая. Вымывшись, постирали нательное белье и обмундирование, развесили на кустах сушиться. Затем все по очереди побрились, надели свежее и уселись рядком на бревно снаружи у боковой стенки.
— Хорошо-то как, — расслаблено протянул Громов. — Вроде как дома побывал, на Полесье.
— Да, не хило, — утёр подолом рубахи лицо Трибой. — Целебное это дело, баня.
— Щас бы ещё по кружечке пивка, — мечтательно протянул Шаман. — Для полного коленкора.
Лосев, глядя в высокое с плывущими облаками небо, молча наблюдал за парящим в синеве орланом.
— О чем задумался, командир? — спросил Громов.
— Про то, как быть дальше.
— Доберёмся до староверов, там будет видно, — подбросил в ладони камешек Шаман. — Ты точно решил у них остаться? — взглянул на моряка.
— Решил, — отмахнул тот мошку. — Думаю, не откажут.
— Ну а мы, если что, двинем дальше, в Манчжурию. Верно, Николай?
— Верно, — ответил Лосев. — Если Семён не против.
— Нам, татарам, всё равно, Что пулемёт, что самогон. Одинаково с ног валит, — рассмеялся Трибой.
— А ты что, татарин? — засомневался Шаман.
— Да нет. Это я к слову.
Наверху показался Василий с девушкой, та несла в руке берестяной туес.
— С легким паром, — приветствовал друзей и представил спутницу: — Моя невеста Идари.
Девушка была симпатичная, с чуть раскосыми глазами, ямочками на щеках и заплетенными в косички волосами. Одета в шелковый с вышивками халат, на голове шапочка, ноги в расшитых бисером башмачках. Застенчиво улыбаясь, протянула гостям туес, полный спелой земляники, развернулась и замелькала пятками обратно.
— Стесняется, — Василий проводил её взглядом.
— Красивая, — оценили остальные и принялись лакомиться ягодами. Сладкими, прохладными и душистыми.
— Так может, всё-таки останетесь? — скрестив ноги, Василий уселся напротив друзей на траву. — Девушек у нас много. Возьмёте их в жены. Будем жить вместе, охотиться и ловить рыбу. А, ребята? — взглянул с надеждой.
— Спасибо, брат, — тепло ответил за всех Лосев. — Но мы пойдем дальше, к землякам.
— Понятно, — погрустнел Василий.
Затем, достав из кармана расшитый кисет, угостил всех табаком. Закурили. Когда солнце поднялось к зениту, оделись, прихватили вещи и все вместе не спеша пошли к стойбищу.
У радушных удэгейцев отдохнули три дня, а утром четвертого те провели их на берег, к уже груженому бату. На беглецах была новая, сшитая женщинами
