— Но повесть...
— Ошибается. Повторяю: взмах невообразим, невозможен физически. Однако птица, особенно крупная, половину времени проводит в парении, просто распластав крылья, плавая на воздушных потоках подобно пловцу, несомому течением вод!
Эпей перевел дух и приложился к амфоре.
— Теперь же, о умудренный, вообрази, что, допустим, орел срывается с горной вершины, имея достаточный запас высоты; распахивает воскрылия и, несомый силою уплотнившегося воздуха, летит! Недвижно застыв, проносится, как высохший осенний лист, над взгорьями, долами, лугами... Ты видел когда-нибудь оторвавшийся от ветви листок, на котором прилепился небольшой жук? Листок, несомый порывами ветра, увлекаемый вдаль вместе с нечаянным странником?
Египтянин, уже прислушивавшийся к бессвязной, казалось, болтовне грека, лишь молча кивнул.
— Но вообрази, что упомянутый жук властен произвольно менять угол, под которым летит, сознательно склонять парящую плоскость, задавая направление, увеличивая или уменьшая подъемную силу, орудуя и действуя в согласии с непреднамеренно, однако точно угаданными законами, о коих не ведает еще никто, кои будут постигнуты лишь тысячи лет спустя, — но все же существуют! Ведь пользуемся же мы лекарственными травами, понятия не имея, как именно действуют они!
Эпей задыхался, глаза мастера сверкали, воздетые над головою руки непроизвольно сжимались в кулаки.
— Тише, милый! — взмолилась Иола. — Пожалуйста, молю: тише! Ты привлечешь стражников.
Эпей обмяк, повиновался, утихомирился.
— Дедал парил, — продолжил он уже совершенно спокойно и бесцветно. — Судя по тому, что Икар шлепнулся в хляби морские, парил не ахти как хорошо и совершенно... Ежели воспарю я, несчастных случаев не будет. Разве что стрелу снизу всадят. Правда, сие от нас не зависит. И к свойствам крыльев — точнее, широкого несущего крыла — одного, цельного: так прочней и надежней — касательства не имеет...
— Любопытно, — сказал Менкаура.
— Дослушай же, — прошептала Иола, сама не радуясь, что затронула щекотливый для Эпеева самолюбия вопрос. — Я не успела добраться до главного...
Мастер опять растянулся на войлоке, приложился к амфоре, в два приема поглотил сочную смокву. На лбу Эпея проступили крупные капли пота, взор умельца устремился куда-то в даль, не замечая окружающих.
Иола успокаивающе положила ему ладонь на запястье:
— Верю. Охотно и беспрекословно верю всему. Но дослушай, иначе зачем вообще было затевать историю?
— Продолжай, — чуть слышно сказал Эпей.
— ...Венценосная Билитис призвала мастера к себе, — поспешно молвила Иола, — и затворилась вместе с ним в недоступном излишне чуткому уху покое, и беседовала долго, долго...
И мастер втайне вытесал и остругал, и отшлифовал, и обил пятнистой шкурой деревянную телку — в точности такую, какая стояла в Священной Роще у подножия могучей Левки.
— Что? — еле слышно спросил Эпей.
Иола насторожилась. Голос умельца звучал странной, звенящей нотой и нараставшим ужасом.
— Телку сокрыли, — продолжала женщина, стараясь говорить ровно и бесстрастно, — спрятали, убрали с глаз долой в одно из дворцовых подземелий. И быка, безукоризненно белого, исполинского, прекрасного, — почти ни в чем не уступавшего самому священному Апису, — раздобыли, привели под покровом ночной тьмы, тайно устроили в одном из неисчислимых обиталищ. И пришел для Билитис вожделенный день восторгов... Дай-ка и мне глоточек.
Эпей протянул подруге до половины опустошенную амфору. Пододвинул кубок.
— Может быть, соизволишь налить? — обиженно спросила Иола.
Мастер безмолвно склонил сосуд. Горлышко тоненько зацокало о закраину бронзовой чаши.
— У тебя руки дрожат, — сказала Иола, глядя греку прямо в глаза.
— Дрожат, — согласился Эпей — Пригубь и продолжай.
Очаровательная критянка сделала крохотный глоток, тихо поставила чашу на войлок, отвела взор.
— И царица легла в телку, и раскрыла ноги, и упоенно отдалась быку, приведенному верными служанками. И впоследствии прибавила к первому соитию много других — еще более сладостных и желанных.
Так повествует легенда.
Но едва лишь миновал месяц, как обнаружилось дело ужасное, дотоле неслыханное и непредставимое...
— Отчего же? — послышался негромкий вопрос Менкауры. — Ужасное, да... Но, тем не менее, и слыханное, и представимое. В Та-Кемете раз-другой стряслось... м-м-м... свое подобное... тоже давным-давно.
Иола застыла не шевелясь, не в силах произнести ни единого слова. Эпей приподнялся на локте:
— С эдаким слухом, чума ты египетская, полагается страдать от бессонницы. Ты ведь, небось, движение гусеницы по ветке за двадцать локтей чуешь.
— Гусеницу не услежу, — возразил Менкаура, — а вот ежели влюбленная парочка полагает, будто шепчется, смею разуверить: вас обоих отлично и далеко слыхать...
— И что же ты услыхал? — полюбопытствовал Эпей.
— Все.
* * *
Менкаура поднялся, медленно распрямил затекшее от долгого сидения тело, сделал несколько шагов.
— Можно? — спросил он.
Эпей кивнул.
Зрение у египтянина оказалось ничуть не менее острым, нежели слух. Даже в почти полной темноте, рассеиваемой лишь неярким блеском звезд и лунным сиянием, писец уловил молчаливый знак согласия и легко, невзирая на шестьдесят, пролетевших над его головой, весен, опустился на войлок.
Взял из бронзовой вазы увесистую смокву.
Укусил.
— Вы беспечны и неосторожны, словно дети-подростки, — произнес Менкаура со спокойной укоризной. — Однако, думаю, кроме меня, никто и ни за что не различит столь низкого шепота. Посему продолжи и заверши рассказ, Иола, а я, — ежели потребуется, — добавлю словечко-другое.
Иола промолчала.
— Это запретная легенда, Менкаура, — еле слышно произнес Эпей. — Так она утверждает, — эллин кивнул на подругу.
— Разве я доносчик? — спросил египтянин. — А даже будь им — разве услыхал недостаточно для того, чтобы предать обоих в руки начальнику стражи?
Эпей пристально разглядывал астронома. Несомненно и явно, Менкаура был осведомлен в сути старинного предания.
— Через месяц с небольшим — послышался еле уловимый шепот Иолы, — царица обнаружила, что оказалась в тягости. Понесла от быка.
Тут уж Эпей не выдержал:
— Какие глупости! — прошипел он. — Какая несусветная чушь!
— Ты уверен? — спросил Менкаура.
— Конечно!
— Видишь ли, — возразил египтянин, — твое утверждение совершенно справедливо. Но травы, применяемые в особом составе, — Иола потом, если захочешь, поведает, как он употребляется и чему служит, — должны браться в строго и тщательно определенном соотношении. Ибо суть опасны. Нарушишь установленную столетиями пропорцию — получишь непредсказуемые результаты. Включая немыслимое при обычных условиях зачатие.
— Не постигаю, — уже не слишком уверенно выдавил Эпей.
— Ты не лекарь. Кемтские же врачеватели столкнулись с этими устрашающими последствиями уже давно. Именно поэтому Аписов культ совокупления, невозможный без травных снадобий, заменили ежегодным соитием девушки и козла...
Эпей поморщился.
— ...В Мемфисе, — невозмутимо закончил Менкаура. — Продолжай, Иола.
— А с козлом что же, — сказал Эпей, — снадобий не требуется.
— Нет, зачем же? Козел невелик размерами...
— Тьфу, пакость!
— До поры до времени, — поспешила возобновить прерванную было старинную легенду Иола, — все полагали, что Билитис забеременела от мужа. Но когда наступил срок рожать, повитухи пришли в несказанное смятение, ибо у дитяти, в прочих отношениях крепкого и безупречного, сидела на плечиках телячья голова.
Менкаура молча кивал.
Эпей смотрел в лицо Иолы не мигая.
— Все раскрылось, и тайное сделалось явным. Блюстители правосудия — сиречь, Великий Совет — оказались в огромном затруднении. С одной стороны, по-видимому, надлежало умертвить чудовище, отправить царицу в немедленное изгнание и уничтожить кощунственно сооруженную телку...
— ...а также покарать мастера, — вставил Менкаура.
— Да, конечно... Совсем вон из головы. Но Дедал и племянник его Икар тотчас бежали с острова, улетели на крыльях, скрепленных воском...
— Уж лучше собственной слюной, — ядовито заметил Эпей.
— ...И, по слухам, племянник утонул в море, а умелец невредимо достиг Тринакрии. Телицу, разумеется, изрубили. Что же до участи Билитис и ее отпрыска, возникло затруднение, которое следовало разрешить с умом.
За истекшие девять месяцев прежний Апис отошел в иной мир, и белый бык, приглянувшийся царице, занял его место. Убить чадо Аписа ни у кого не подымалась рука.
Последовали долгие споры касаемо тонкостей. К примеру, должно ли считать ребенка, зачатого в преступной тайне и подпольном сговоре, истинным чадом Аписа. Также обсуждали правомочность зачатия за пределами Священной Рощи. Ссылались на жреческие кодексы, вынимали из хранилищ давным-давно позабытые таблицы наставлений и уложений, но вразумительного и единодушного вывода сделать не сумели.
