Шли месяцы. Миновал год... Остров подозревал неладное, однако доподлинная правда не была ведома никому.
Иола перевела дух и съела сочную виноградину.
— В Та-Кемете, — воспользовался мгновенной паузой Менкаура, — по меньшей мере дважды приключилось то же самое. Но мы не придаем столь исключительного значения Аписову культу. Первое страшилище просто вручили ученым врачевателям, предварительно отравив. Лекари вскрыли урода, исследовали досконально и дотошно.
— Что-нибудь выяснили? — полюбопытствовал Эпей.
— При вскрытии — ничего особенного. Человеческое тело — как человеческое тело; бычья голова — как бычья голова. Только слитые воедино. Мозг был куда развитее бычьего, но заметно уступал человеческому. В общем, крайне ограниченный умственно полузверь...
— А второй?
— Второму сохранили жизнь. Из чистого любопытства. И оно с лихвою вознаградилось, друзья мои. Выяснилась преинтереснейшая вещь.
— Какая?
— Всему свой черед. Заверши рассказ, Иола.
— Годом позже возобладало мнение, требовавшее решительных и беспощадных действий. Царицу с позором изгнали. Снадобье строжайше возбранили изготовлять кому бы то ни было, кроме посвященных в секреты умудренных жриц. Ныне точный состав его никому, кроме Великого Совета, не. известен. Уродец же пропал бесследно.
— То есть? — спросил Менкаура.
— Никто не узнал дальнейшей судьбы человекобыка. Он просто исчез. Вот и все. Ни разу более не дозволялось повелительницам отдаваться Апису.
Иола умолкла.
— Н-да, — задумчиво сказал Менкаура.
Эпей угрюмо отхлебнул из кубка.
— Откуда ты почерпала эту легенду? — спросил египтянин. — Ведь за сказанное тобою здесь повинны смерти все трое: ты, я, Эпей...
— От матери. Уже несколько столетий повесть о царице Билитис передается потихоньку, от старшего к младшему — и очень-очень редко... Лишь если младший достаточно разумен и сохранит молчание...
Иола вздохнула:
— Сегодня вышло как раз наоборот. Я младше вас обоих... И рассказала о запретном.
— Но это предание, моя дорогая, — улыбнулся Менкаура, — отлично ведомо та-кеметским жрецам. Я же окончил когда-то высшую жреческую школу в Фивах.
— Расскажи об участи второго чудища, — упавшим голосом попросил Эпей.
— Да рассказывать особенно и нечего. Дали уроду вырасти в укромном, недоступном постороннему взору уголке, а потом определили в Лабиринт Аменемхета, стеречь государственную казну.
— Что за Лабиринт? — осведомился Эпей.
— Исключительно большое — хотя и на четверть не столь огромное, сколь Кидонский дворец, — терпеливо пояснил Менкаура, — сооружение в Фаюмском оазисе. Тысячи комнат, переходов, ловушек. Где-то в сердце Лабиринта притаилась главная сокровищница страны.
Эпей, разумеется, ничего не заметил, однако Иола насторожилась.
— Ты ведь, кажется... сказал, это стряслось давным-давно?
— Верно, — согласился Менкаура.
— Но ведь Лабиринт Аменемхета, если не ошибаюсь, возвели только лет семьдесят назад!
— Сущая правда, — признал писец.
— Тогда...
— Если помнишь, — понизив голос до последнего предела, произнес египтянин, — я сказал: выяснилась преинтереснейшая вещь...
— Помню.
— Так вот. — Менкаура вновь прервался и повернул голову к Эпею: — Хлебни еще глоток, дай отпить Иоле и мне удели малую толику.
Мастер повиновался.
— Тварь, — медленно с расстановкой, объявил Менкаура, водворяя кубок на прежнее место, — тварь оказалась бессмертна.
* * *
Ошеломленное молчание длилось несколько мгновений.
Первым опомнился Эпей.
— Погоди, — возразил он египтянину, — ты же сам говорил, первого отравили...
— Да, конечно, — согласился Менкаура. — Не бессмертна как боги, разумеется. Уязвима для яда, клинка, огня, утопления и любой иной неестественной гибели. Полагаю также, что и доподлинным бессмертием не обладает. Скорее всего, природный срок жизни, отпущенный человекобыку, просто невообразим по меркам обычного сознания. Черепаха, друг мой, живет около двухсот лет; вороны достигают и трехсотлетия. Уцелевший урод обитает на земле уже без малого семь долгих веков... По-прежнему полон сил. Когда-нибудь, безусловно, издохнет, но когда — не ведаю. Может просуществовать еще столько же...
— Каков он из себя? — спросила Иола.
— От ступней до шеи — неимоверно могучего сложения человек. На плечах сидит бычья голова — гораздо меньше обычных размеров, но все едино, рогатая и вполне зверообразная. Всеяден. Свирепости неимоверной — оттого и был приставлен стеречь Лабиринт Аменемхета. Говорят, даже стражники и слуги, доставляющие чудовищу еду, стараются не сталкиваться с ним. А уж забраться внутрь Лабиринта одному — сохрани Амон!
Менкаура поежился.
— Попавшихся ему в руки — в лапы — рвет на куски, терзает рогами, жрет заживо...
— Милое созданьице, ничего не возразишь, — печально промолвил Эпей.
— А ты, пьянь аттическая, — сказал египтянин, кладя другу на плечи крепкую, сухую ладонь, — с Вакхом отныне дружи весьма умеренно. Полслова обронишь по неосторожности, забулдыга, — ни тебе, ни мне, ни ей пощады не будет. Здесь не Та-Кемет, здешние жители на поклонении Апису — прости, пожалуйста, Иола, — помешались. И тайну столь постыдную берегут пуще зеницы ока. Уразумел?
— Да, — вяло ответил Эпей.
Он думал совсем об ином.
О преступно сооруженной деревянной телице.
О четырех воинах-помощниках. Свидетелях...
О грозящей при малейшей оплошности каре.
И, странным образом, о том, как глупо утверждать, будто Дедал склеивал крылья при помощи самого обыкновенного воска...
* * *
— Пойду я, пожалуй, посплю до рассвета, — произнес, наконец, Менкаура. — Счастливо оставаться, голубки воркующие. Только ворковать, все-таки, теперь постарайтесь о любви.
Царский писец поднялся, неторопливо распрямляясь, похрустывая суставами, двинулся прочь, собрал в объемистый ларец астрономические принадлежности.
— Клепсидру оставляю вам, — сказал Менкаура. — А то в темноте, чего доброго, еще разобью.
— Хорошо, — отозвалась Иола.
Когда шаги удалявшегося по короткой лесенке египтянина полностью стихли, женщина обратила взор на странно примолкшего эллина и вдруг заметила: Эпей ни с того ни с сего протрезвел.
Полностью.
И разом.
— Я рассказала обещанное, — шепнула Иола. — Теперь, в свой черед, повторяю заданный утром вопрос: что с тобой творится?
— Иола... Вы не шутите, эта легенда и впрямь запретна?
— Под страхом немедленной смерти об отпрыске царицы Билитис упоминать воспрещено. Воспрещено даже знать о его давнем и кратком существовании. Такими вещами не шутят, Эпей. По крайней мере, мы с Менкаурой не шутим. Будь уверен.
— Иола... Нынешним утром я завершил работу над в точности такой деревянной телицей... По приказу Арсинои...
Молодая женщина невольно вскрикнула и привскочила.
— Не может быть!
— И все же правда. Работал битый месяц, в потайном помещении. Помогали мне четверо выделенных Рефием воинов.
Потрясенная подруга молчала.
— Насколько понимаю, — сказал Эпей, — история сия не столь гнусна, сколь опасна?
— И представить не можешь, как! — выдохнула Иола. — Боги, боги бессмертные! Ты полагаешь, Дедал и его племянник бежали с Крита по воздуху от скуки? От безделья, желания позабавиться? Умелец спасался от мести Великого Совета! Подобное утаить невозможно, пойми!
— Понимаю...
— Что же делать? — спросила Иола тоскливым голосом.
— Как раз об этом и размышляю.
— Но Арсиноя-то, Арсиноя!.. Неужто пресытилась до такой степени?
— Безусловно. Я уже не год, не два имею почти свободный доступ в гинекей... По делам ремесленным, — тотчас уточнил мастер. — И стихослагательным, — правда, куда реже. Кой-какие наблюдения сделать успел. Уверен, кроме случки с бугаем...
— Не надо, — взмолилась Иола. — Я все же критянка, не забывай!
— Кроме соития с безукоризненным быком, похожим на священного Аписа, — хладнокровно поправился Эпей, — красавица испытала уже все.
— И заскучала...
— Вот именно. Разнообразия возжаждала.
— Тебя сживут со свету, — прошептала женщина.
— Возможности не получат, — возразил Эпей, — Руки, видишь ли, могут оказаться коротки.
Мастер встал, потянулся, быстрым, пружинистым шагом принялся расхаживать по крыше дворца, что-то бормоча себе под нос. Потом приблизился к Иоле, вновь улегся на войлок, подпер ладонью голову.
— Что? — спросила Иола.
— Дело это, безусловно, раскроют. Но не сразу. Пройдет известное время. А я должным образом подготовлю бегство...
Эпей помолчал и осведомился:
— Полетишь со мною?
Ласки запретной любви слаще дозволенных ласк.
Павел Силенциарий. Перевод Л. Блуменау
Мастер ошибался, утверждая, будто, кроме совокупления с быком, красавица Арсиноя испытала все и всем пресытилась.
