из кресел, порылась в баночках и коробочках и велела ей закрыть глаза. Регина ощутила на лице прикосновение пуховки. Она никогда не красилась и смутилась. Она знала, что это нормально: Ирка красилась вовсю, даже Маша иногда подкрашивалась – но косметика на ее, Регинином лице делала ее, как ей казалось, падшей женщиной. Она решила, что, как только выйдет отсюда, заедет на вокзал и смоет все в туалете.
Но когда обнаружилась, что Паулина не переборщила, Регина совершенно ясно поняла, что так оно и надо, что это входит в грандиозность сегодняшнего дня, и косметику надо, безусловно, оставлять. И она даже позволила распустить себе волосы и завить их кончики.
В десять часов утра отредактированная Регина с подробным планом проезда в руках, а также адресом – на всякий случай – Паулины покинула гостеприимный театр, к стыду своему, не без облегчения, ибо уже несколько устала от активной Паулининой заботы и ее неуместного смеха.
Русский театр на улице Ленина располагался менее удачно, чем латвийский – здесь не было никаких сквериков, под деревьями которых так удобно стоять незамеченной, наблюдая за входом в театр. Максимум, что здесь можно было сделать, – это перейти на другую сторону и надеяться, что Регина увидит Половнева раньше, чем он ее.
Она еще раз обдумала все варианты. Вот она видит его и подходит. А если он не один? И если она его пропустит? А может быть, он вообще сегодня по каким-то причинам не придет в театр? Ни для одного варианта у нее не нашлось достойного плана действий.
И еще очень хотелось есть.
Она рискнула отбежать в булочную и купила себе вкусную сдобу с обсыпающейся сахарной пудрой. Второй бросок был совершен после мучительных раздумий еще дальше – за кефиром. Это дало ей сил еще на два часа.
Народу действительно в театр входило довольно много. Но Половнев не появлялся. Беда была в том, что она не могла ждать, как вчера, до вечера. Пять часов было крайним сроком: надо успеть добраться до Резекне, а оттуда прямо на вечерний псковский поезд в Москву. Быстрее, но дороже – поезд «Рига – Псков». Но это на крайний случай.
Она изучила уже всех продавцов за ближайшими витринами и официантов в кафе – что хуже, и они не без любопытства изучили ее. Посчитала точное количество шагов от одного перекрестка до другого. Несколько раз переходила дорогу, вплотную подбиралась к двери служебного входа и поспешно уходила, почти убегала – это было похоже на игру кошки с пойманной мышкой. Еще через три часа она устала. Поток входящих иссяк: очевидно, все, кто должен был прийти в театр, пришли. Половнева среди них не было.
К тому же опять пошел дождь: сильно подул ветер, принес солоноватую свежесть, потом стало темнеть и полило. Что неприятно, туч, которые при ветре быстро бы унесло вместе с дождем, не было. Вместо этого небо затянуло сплошным серым, а это значило несильные, но постоянные осадки до вечера, до завтра, до конца света. Она открыла зонт.
Тут она и увидела Половнева. Он вышел из театра (упустила-таки!) с двумя мужчинами и остановился у входа, под козырьком. Судя по всему, они заканчивали беседу, прежде чем разойтись в разные стороны. Говорили в основном собеседники, Половнев изредка кивал и скучающе поглядывал по сторонам, явно тяготясь беседой. Один раз его взгляд скользнул по противоположной стороне улицы, и Регина инстинктивно, не успев осознать своих действий, отступила за тяжелую открытую дверь кафетерия.
Наконец мужчины обменялись рукопожатиями – Половнев жал руки особенно усердно, то ли компенсируя свое равнодушие, то ли радуясь, что все закончилось – и действительно отправились в разные стороны. Один, в плаще и шляпе, поднял воротник и, прыгая через лужи, поспешно перебежал через дорогу. Пройдя совсем рядом с Региной и бросив на нее равнодушный взгляд, он нырнул в кафетерий. Второй, в костюме и при этом в ярком шерстяном шарфе, вернулся в театр, а Половнев, пройдя метров двадцать, остановился на троллейбусной остановке.
Ждать больше было нечего, ради этого она сюда приехала, пора действовать. Но Регина как будто вросла в дубовую дверь кафетерия. Она мешала прохожим, получила уже пару раздраженных комментариев, в том числе и по-русски, но не могла заставить себя сдвинуться с места. Половнев стоял, все так же скучающе поглядывал по сторонам и, как показалось Регине, несколько раз довольно внимательно глянул в ее сторону. Но она была теперь надежно укрыта не только дверью, но и немолодой толстухой с капризной девочкой, которые затеяли ссору прямо у входа.
– Ne gribu, neee gribuuu, – ныла девочка, и Регина, глядя в напряжении на противоположную сторону улицы, торопливо и бесцельно пыталась решить, связано ли ее нытье с грибами, или это просто фонетика.
Ссорящиеся не только надежно укрывали ее, но и мешали видеть, что происходит на противоположной стороне улицы, и когда она выглянула из-за них в очередной раз, то увидела, что к остановке подходит троллейбус. Была еще надежда, что это не тот номер, но Половнев вышел вперед, под дождь, поближе к бордюру, и, зажав тяжелую папку под мышкой, стал рыться в карманах, по-видимому в поисках мелочи. Зонта у него не было.
– Сейчас или никогда, – пропел голос в Регининой голове. Кажется, это Штольц говорил Обломову: «Сейчас или никогда».
Троллейбус остановился и открыл двери. Половнев шагнул к ним, пережидая выходящих пассажиров. Регина выскочила из-за толстухи, пробежала несколько шагов по своей стороне улицы в сторону остановки – и опять замерла. Она не могла. Что-то не пускало ее. Она не могла.
Замерев, она наблюдала, как Половнев сел в троллейбус. Народу в нем было немного, но все сидячие места оказались заняты, и она увидела, как он заплатил кондукторше, прошел в середину салона и встал, взявшись за поручень, лицом к ней. Троллейбус слегка дернулся, трогаясь с места, и поехал, набирая ход.
Регина бессмысленно проводила троллейбус взглядом, и только когда он отъехал метров на сто и стал размываться ровным и сильным дождем, поняла всю непоправимую бестолковость своих действий. Она громко ахнула – несколько человек с недоумением глянуло на нее из-под зонтов – и ринулась за троллейбусом, лавируя между теми, кто шел навстречу, обгоняя тех, кто шел с ней в одном направлении, всхлипывая и поминутно цепляясь своим зонтом за чужие. Наконец она его закрыла и побежала дальше, не замечая дождя и только стряхивая с носа дождевые капли и слизывая те, которым удавалось добраться до губ.
Один раз она поскользнулась на мокром листе и несколько шагов пробежала почти на четвереньках, касаясь свободной рукой и
