которой Регинина мама нравилась. Но на похороны они уже не успели – может, и к лучшему. Отец продолжил свое призрачное существование в Регинином сознании, то есть, как и подобает божеству, оказался бессмертен. Жаль только, что он так и не успел начать уважать свою дочь, которая поступила в московский институт и училась вполне сносно, несмотря на то, что работала.
Каждое утро Регина просыпалась с тоскливым чувством бесконечного пустого дня и бесконечной пустой жизни впереди. Эйфорическое озарение, посетившее ее в поезде, больше не повторялось, и она вяло занималась какими-то будничными и ненужными делами. По привычке, но механически, не думая, читала книги – островская библиотека теперь показалась ей очень скудной – а в детстве это было местом паломничества, волшебным миром. И так, кстати, во всем. Она узнала Москву и Половнева – и Остров свернулся до размеров старой черно-белой иллюстрации недобросовестного художника.
Она бродила по улицам, навещала потайные места детства: особо глубокие овраги и гроты, о которых не знала ни одна живая душа; подходила трогать стволы старых яблонь на окраине – они были так удобно извилисты, что на некоторых ветвях можно было сидеть, как в кресле, и в детстве она просиживала там часы с книжкой в руках. Теперь ни одна яблоня бы ее уже не выдержала, наверное.
Странно, она ведь и раньше приезжала на каникулы, но только теперь все так необратимо изменилось.
Несколько дней спустя она обратила внимание, что у мамы таинственный и немного растерянный вид. Регина наконец отвлеклась от себя, пригляделась и прислушалась – и поняла, что у мамы появился какой-то мужчина. Эта новость неприятно поразила ее. Жизнь продолжалась без нее, мама выпустила ее и занимается собой. Даже бабушка, казалось, больше была занята сидением на лавочке у подъезда и походами на рынок – что она делала до Регининого приезда и будет делать после. Жизнь шла своим чередом без нее и мимо нее. Было ли так в Москве, которая становилась ей все более близкой? Вот вопрос. В Москве работа, Маша, институт. Но больше нет Половнева. Когда она вернется, жизнь пойдет своим чередом, и она, больше по инерции, вместе с ней. Но по сути ни ей до этой жизни, ни жизни до нее не будет никакого дела. Останься она в Острове – придет пара бумаг из деканата и с работы, несколько писем от Маши, а потом ее уволят, исключат и позабудут, как будто и не было никогда. Но теперь, без Половнева, ее это мало волновало. И вот вопрос, что же было для нее жизнью.
А дней за пять до отъезда она вдруг поняла, что находится очень близко от Половнева: из Острова в Латвию ходили автобусы: хочешь – в Алуксне, хочешь – в Резекне. Как она сразу не сообразила! Это открытие мгновенно сделало существование осмысленным. Надо поехать! Взять и съездить к нему, в выходные перед Москвой. В субботу или воскресенье. У нее уже был обратный билет на поезд из Пскова, но можно вернуться к вечеру в Псков. Это все можно, можно провернуть. Дело не в этом, а в том, что она ему скажет, когда окажется у служебного входа в театр. Может, экскурсия? А где остальные? Как где, в гостинице, не вместе же со всеми идти. А что за экскурсия? Ну, просто такая экскурсия, девочки позвали, островские. Там, например, от… библиотеки повезли, вернее, от краеведческого кружка при библиотеке. Такой, кстати, действительно был и она даже одно время в детстве в него ходила. Было место, и ее взяли. А что? Неплохо.
Она стала готовиться и мгновенно ожила. Создание диких планов и их осуществление было Регининым коньком.
Собственно, подготовки особой не требовалось. Маме вполне можно было сказать, что она едет, например, посмотреть Изборск. Стыдно сказать – одно из самых известных мест Псковщины, а она там ни разу не была. Хорошо, Изборск. Главное, чтобы мама не пошла провожать ее на автостанцию и не увидела, в какой автобус на самом деле она садится. Решено. Об Изборске было доложено в тот же вечер. Это вызвало некоторое удивление, но не встретило возражений. А по торопливому и тихому телефонному звонку Регина поняла, что мама, страшно сказать, рада: у нее освобождались выходные на таинственного поклонника. В другое время Регина бы обиделась, но теперь они с мамой выглядели примерно одинаково: как нашкодившие, но счастливые авантюристки. Смешно было, что они по сути скрывали друг от друга одно и то же.
В субботу утром, дрожа от нетерпения, Регина села в автобус. К счастью, автобус на Печоры через Изборск отходил примерно в это же время. Езды что до Резекне, что до Изборска было около двух часов. С мамой договорились, что она переночует в гостинице Изборска или Печор. Где она будет ночевать на самом деле, Регина, замирая, старалась не думать.
Сначала двигались медленно, постоянно подбирая и высаживая кого-то по дороге, но когда пересекли границу, дело пошло живее: по-видимому, латыши не слишком жаловали русские автобусы. На границе вышло много народу, и автобус шел полупустой, с компанией студентов и парой хмурых мужчин.
Пейзаж тоже изменился. Вроде и деревья, и поля были те же самые, но как будто неуловимо поменялся их оттенок, как будто подернулся он седоватой дымкой, как будто приобрели все цвета неуловимый сине-сизый отсвет. Регина смотрела в окно и пыталась прочесть замысловатые латышские названия. Ни в латыни, ни в английском, ни в старославянском не было такой причудливой «s» с галочкой над ней или «i», но не с точкой, а с горизонтальной перекладиной. То ли еще будет. Здравствуй, новая жизнь! Она еще поборется.
В Резекне она удачно пересела на поезд до Риги – ждать почти не пришлось – и опять пристроилась к окошку. Пошел дождик, сначала заморосил незаметно, потом разошелся вовсю, и поливал от души латышские поля, стога, леса и огороды. Ничего, это не страшно, у нее есть зонт.
Спустя еще два часа она, растерянная, стояла под этим зонтом в Риге на площади у вокзала и, подавляя желание заплакать, вновь и вновь перечитывала листочек, который ей выдали в справочном бюро. Там было указано восемь рижских театров, и она язвительно спрашивала себя, которых из них – нужный. Все, что она помнила, – что-то такое «рижский» и что-то такое «драмы». «Театр рижской драмы»? Что такое «рижская драма»? «Рижский театр драмы»? «Рижский драматический театр»?
Наконец она решила, что, пожалуй, следует вычеркнуть из списка театр оперы и балета, музыкальную комедию, кукольный театр и какие-то народные «Саулгриежи». Почему в этих театрах, с ее точки зрения,
