не мог работать Половнев, она вряд ли смогла бы объяснить.
Но с какого же из оставшихся начать? Логичнее было бы с русского драматического, но она сочла такой ход неоригинальным: уж наверное Половнев уехал в Латвию не для того, чтобы работать в русском театре. Она решила начать с классики – Государственного академического театра драмы.
Был уже седьмой час вечера, когда она подошла к драмтеатру. Здание было очень красивым, и Регина оробела. В самом деле, а что же дальше? Наверное, надо просто спросить на проходной, но ей стало неловко: показалось, что так она скомпрометирует и себя (что еще ладно), и его. Она остановилась недалеко от служебного входа, под деревом, где меньше капало, и стала ждать. Еще в Москве от Ирки она слышала, что жизнь в театре в основном разгуливается к вечеру, и надеялась на неких весело снующих в театр и из театра работников, среди которых окажется и Половнев.
Но никаких таких снующих работников не было. Все-таки сезон еще не начался, и в театре не засиживались до ночи. Она простояла с полчаса, замерзла и проголодалась. Все, что у нее было с собой, она съела еще в дороге.
Еще через полчаса она рискнула отвести взгляд от служебного входа, на который непрерывно смотрела все это время, и огляделась по сторонам.
Все та же равнодушная жизнь кипела вокруг нее. Звенела трамваями, перекликалась клаксонами редких авто, ровно и мощно, как морской прибой, гудела голосами – и обтекала ее, обтекала, шла себе мимо, оставляя Регину беспомощным островком. И всем друг с другом было легко, весело и гармонично, и все как будто знали, куда идти, что делать, как себя вести. Как же это, люди, вы все-таки научаетесь жить?
Уже совсем стемнело, надо было на что-то решаться. Она сдалась и пошла к служебному входу. Приоткрыла дверь – открыть широко было страшно – и протиснулась внутрь. За дверью обнаружился стол с включенной настольной лампой, которая одна освещала длинный пустой коридор. На столе, помимо лампы, стоял телефон, а рядом, аппетитно разложенные на промасленной газете «Ciņa», лежали огурцы и несколько бутербродов с некрупными лоснящимися рыбками на зернистом рыжем хлебе. Завороженно постояв у бутербродов, Регина сделала несколько шагов вперед, и тут откуда-то из глубины и темноты вынырнула и заспешила ей навстречу немолодая женщина в мятой юбке и пиджаке, который казался снятым с мужского плеча. Еще издалека она быстро и вопросительно заговорила по-латышски.
– Простите, я не понимаю, – сказала Регина пересохшим от долгого молчания голосом.
– А нада панимать, – мгновенно отозвалась латышка, деревянно выговаривая русские слова. Потом спросила: – Вы исчете кто-то? – и почему-то рассмеялась торопливым смущенным смехом.
– Да, я… – сдалась Регина, – мне нужен Алексей Половнев, он художник.
Латышка подняла брови.
– Художник! – в отчаянии выкрикнула Регина, следуя общему заблуждению, что иностранец поймет незнакомое слово, если его крикнуть погромче. – Недавно! Сюда! Приехал!
– Не нада так крычать, – удивленно сказала латышка и опять засмеялась. Она еще несколько раз оканчивала свои слова этим странным смешком, и Регина поняла, что он не означает у нее веселья, а скорее является знаком препинания, чем-то вроде точки.
Дверь в конце коридора приоткрылась, оттуда выглянула мужская голова и что-то вопросительно крикнула. Латышка ответила – Регина уловила слово «Половнев». Голова невразумительно, но явно отрицательно отозвалась и скрылась. Регина с теткой посмотрели друг на друга.
– В наш театре? Точно здесь? – спросила латышка.
– Не знаю, – честно сказала Регина.
Латышка вздохнула.
– Он русский? Рижский?
– Из Москвы.
– Поидите в русский театр, надо искать там, не здесь. Думаю, так.
Регина кивнула, но не тронулась с места. Ее взгляд опять остановился на бутербродах. Что-то не давало ей уйти, бутерброды, что ли.
– Вы хотите кушать? – спросила латышка.
– Нет, спасибо, – поспешно сказала Регина. – Просто… интересная рыба. И хлеб… тоже…
Латышка с недоумением взглянула на бутерброды. Потом на Регину.
– Я думаю, вы берете его с собой, – решительно сказала она. Нет, один я ем, мне тоже нужно кушать, другое берете.
Она аккуратно оторвала кусок «Ciņa» и отложила один бутерброд. Остальные завернула и отдала Регине.
Регина моментально заплакала.
Ночевала она в комнатке, откуда как раз и высовывалась мужская голова. Обладатель головы ушел домой, Паулина – так звали смешливую тетку – оказалась вахтершей, и, кроме них, в театре никого не было.
Часть ночи Регина коротала с «тетей Полей», как она мысленно стала звать Паулину. За это время она успела выучить латышский алфавит (кстати, совсем не трудный) и даже, сбиваясь, по складам, но прочитать передовицу в замасленной «Ciņa», где, правда, ни слова не поняла, кроме очевидных «komunisms», «partija» и «draudziba», про которую она самостоятельно догадалась, что это «дружба». Успели они немного посекретничать и насчет Половнева – так сильно бутерброды с вкусной рыбой салакой подогрели Регинино доверие – и, удивительное дело, тетя Поля полностью одобрила ее в целом недостойное советской девушки поведение. Но она, смеясь своим странным смехом, пояснила, что надо идти за своей мечтой и не бояться трудностей. Потом Паулина ушла спать на рабочее место, а Регина в своей комнате еще долго не могла заснуть, возбужденная одобрением взрослого человека, которое выглядело не только как благословение, но и как, почему-то, крепкое, верное обещание осуществления ожидаемого.
Она не заметила, как заснула, и когда утром Паулина, смеясь, разбудила ее, то Регина долго не могла вспомнить, где она находится и кто эта веселая женщина. А когда вспомнила, сердце ее вновь захлестнуло ожидание близкого счастья.
Они позавтракала пустым чаем, так как все бутерброды съели накануне, но Регина и не смогла бы в себя ничего вместить. Ее знобило, но не от недосыпа, а от нервного нетерпения броситься на поиски Половнева. Но если бы она прислушалась к себе внимательнее, то обнаружила бы, что на самой глубине ее нетерпения лежит страх. Этой ночью мечта показалась ей действительно вполне осуществимой, и нетерпение на самом деле было боязнью не справиться с предстоящим грандиозным событием, как когда-то с «Бабой-Ягой» Чайковского. И каждая лишняя минута существования в этом ужасе делала его еще больше.
Тетя Поля вряд ли могла бы ей помочь подготовиться к этой встрече. Но для нее подготовка и заключалась в другом. Подмигивая ей и посмеиваясь, она открыла ящичек, висевший над столом в коридоре, и среди множества ключей – на каждом замусоленная кожаная бирочка – достала один. Они прошли длинным коридором на лестницу, поднялись на третий этаж, опять прошли коридором и наконец открыли дверь, за которой обнаружилась большая комната с множеством зеркальных трюмо, перед каждым из которых стояло зеркало. Паулина усадила Регину в одно
