— Зови! — уже не могла дальше отлынивать Елизавета. — Сейчас… через минуту!
Маркиз Шетарди не только посланник Людовика — он еще и на место в ее сердце претендует. Вот шалопай! Для Алексея Разумовского это не было секретом. Двадцатишестилетний ловелас был самым доверенным лицом французского короля и вбил себе в голову, что именно он и способствовал возведению цесаревны Елизаветы на престол. Теперь король французский да король прусский через этого лукавого француза дерутся не только за сердце русской императрицы — за ее державный скипетр. В чью сторону покажет, туда и полки грозных россов пойдут. Под глас неукротимой «вицы»! Так она окрестила вице-канцлера, страшно гордясь своей выдумкой, забывая, что выдумал-то все это ее друг разлюбезный.
Как бы там ни было, не стала больше привередничать. Истинно, в пять минут покончила затянувшиеся сборы и вытурила всю свору горничных. Алексею же сказала:
— Позови ты сам, друг любезный.
Он только отворил дверь в приемную, как оттуда решительным, даже гневливым шагом прошествовал вице-канцлер. И то сказать: истомился. А у него ведь не прически — послы на ушах висят.
— Маркиз Шетарди конфиденциально сообщает и передает личное послание короля Людовика Пятнадцатого…
— Да знаю, знаю, какой он по счету. Говори суть, Алексей Петрович.
— А суть, ваше императорское величество, состоит в том, что…
Алексей страсть как не любил эти «сути» и взглядом испросил разрешения удалиться. Бестужев был его личным другом, даже немного заискивал, чтобы через него довести ту или иную весть до ушей императрицы, обычно наглухо забитых болтовней фрейлин, горничных да приживалок. Но что до дружества? Каждому свое. Ему быть при государыне — Бестужеву быть при нескончаемых европейских дрязгах. Алексей с душевным облегчением прошел в свои личные покои и там предался лежанию на любимом бархатном диване. У входа в будуар стоял диван, удобно. С удовольствием отметил, что придвинутый к дивану резной ореховый столец снаряжен, как всегда, изрядно. Значит, там пусть говорят о королях и маркизах, а здесь — подарочное французское винцо попивают. Славное занятие!
Разве что одно беспокоило: мать-то с каким лицом сюда приедет?..
Видит Бог, он не настаивал на приезде матушки Натальи Демьяновны — Елизавета приказала прибыть, пока двор находится в Москве. Да еще и вместе с дочками. Ей даже хотелось ко дню коронации, но ведь не успеть собраться? Для ускорения сборов к полковнику киевскому и другим подорожным полковникам письма пошли. Один из доверенных камердинеров императрицы пустился на Малороссийский шлях — и тоже с личными письмами государыни. Там все было расписано: когда и где ехать, кому и как встречать родительницу первого камергера, а теперь, в связи с коронацией, пожалованного в придачу и Андреевской лентой, и званием обер-егермейстера. Да и от племянника наследного — орденом Черного Орла… еще чем-то, Алексей уж стал забывать. Что не забудешь: под его же руку перешли малороссийские поместья пребывающего в ссылке фельдмаршала Миниха. Управлять ими надо? Мать-то — какая управительница?
Но заботы были приятные, кровь возбуждали не хуже королевского вина. С тем и одиночный час прошел.
Однако где же «вица»?..
Вице-канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин определял не только внешнюю, но и внутреннюю политику Елизаветы. Действительно, все это знали, она не любила графа… но обойтись без него не могла. Этот дотошный, въедливый, донельзя рассудительный человек все на свете знал и обо всем имел свое собственное суждение. Елизавету в дрожь бросало при одном упоминании его имени. Страх Божий! Предчувствие! Она еще с утра начинала нервничать, бросать в горничных чулки и гребенки, — а утро у нее раньше обеда не восходило, — она ждала пожара, наводнения или какой-нибудь злой измены. От кого? От Алешеньки разлюбезного? В такие буйные часы он всегда находился в комнате, смежной с будуаром. Иногда венгерское попивал, иногда французское, заранее приготовленное для него в озолоченном фарфоровом кувшинчике с портретом самой Елизаветы на голубоватом боку. Он смотрелся в это прохладное небесное зеркальце и думал… да общим счетом ни о чем и не думал. Разве одно: опять придется выручать графа. Коль в душе дражайшей Елизавет проснулся батюшкин гнев — жди грозы. А грозу как раз «вица» и приносит, да еще с графской гордыней. Ей целое утро не могут подобрать подобающие чулки, а из глубины апартаментов слышны четкие, размеренные шаги личного секретаря барона Черкасова. Он всегда топает так, когда дело неотложное. Внимание заранее привлекает. Да! Вот все ближе, ближе. Одни, другие двери распахиваются. Он, черный вестник…
— Вице-канцлер Алексей Петрович!
Как ни занята чулками, а ведь придется принимать.
— Скажите «вице» — я сей минут.
Полчаса проходит. Час.
Алексей, уже порядочно испив венгерского, нарочно выходит из дальней комнаты и, следуя по внешнему проходу будуара, направляется в сторону застывшего у дверей секретаря.
— А что, Алешенька, не пора ли принять нашу «вицу»? — слышится ему уже на выходе, в спину.
— А вдруг постегает вица-то?
— Но-но, не посмешничай!
— Как изволите, ваше величество, — останавливается он в дружеском полупоклоне.
— Изволю. Только ты, Алешенька, будь, как всегда, поблизости. Боюсь я «вицы»! Пуще Фридриха!
— Буду в самом ближайшем охранении, ваше величество, — ей ответно кивает и подмигивает секретарю.
Тот свое дело знает. Снова гремит обочь будуара:
— Вице-канцлер Алексей Петрович!
Елизавета уже в чулках, во всей своей красе, выходит в приемную залу как раз в тот момент, когда из противоположных дверей входит Бестужев.
Он склоняется в нижайшем поклоне. Она милостиво протягивает ему руку и усаживает в кресло. Сама садится напротив.
— Опять о делах, неусыпный мой страж?
— Опять, ваше величество.
— Как они мне надоели, дела-то!
— Никак нельзя ими пренебречь. Король англицкий соглашается на союз с нами, но с непременным условием: прислать русский вспомогательный корпус.
— Так пошлите. Чего меня беспокоить?
— Корабли нужны, ваше величество.
— Зачем еще корабли?..
— Пехоту перевозить.
— Ног у них нет, что ли?
— Ноги есть, ваше величество. Но море перейти они не могут.
— Какое еще море? Пускай пешью идут, невелики баре.
— Пешью никак нельзя, ваше величество. Изволю напомнить: англицкий король находится на острову…
— С каких это пор? — В голосе Елизаветы уже слышится гроза.
— С доисторических, ваше величество. Во всяком случае, со дня своей коронации.
— Ну и король! Сидит на острову? Как я бы, к примеру, на Васильевском?..
— Англицкий остров побольше Васильевского…
— Глупости говоришь, мой мудрейший граф! Да и потом: мост не могут построить?
— Никаких денег не хватит… там чуть ли не сотня верст воды…
— Ну-у, пошло-поехало, граф! Прикажи нашей доблестной пехоте, как-нибудь да доберутся. Мне некогда такой несообразностью заниматься. Бал вечером у камергера Алексея Григорьевича. Иль забыл?.. Де-евки! Куда, к лешему, подевались все?..
Фрейлины. Горничные. Камеристки. Парикмахерши. Да и просто развлекательницы. Двери со всех сторон захлопали. Платья зашуршали. Щебет о всех четырех углах:
— Ваше величество!..
— Ваше!..
— …чулки преславные подобрали!..
— …кружева…
— …из Англии новая партия материй…
— …бриллиантщик дожидается со многими расчудесными образцами…
— …из Парижа омовения распрекрасные!..
Все апартаменты, включая и будуар, и уборную, и прилегающие гостиные, и даже зал приемов, обратились в немыслимый вихрь платьев, кружев, причесок, топанья, беганья, охов, вздохов, восклицаний, неизбежных падений при таком переполохе, самого безудержного смеха…
Вице-канцлер совершенно потерялся в этом женском вихре. Да что «вица» — сам Алексей, бросившийся на выручку друга, посчитал за благо убраться с глаз долой. Елизавета его, конечно, заметила, легким кивком, блуждающей улыбкой отпустила: в самом деле, Алешенька, чего тебе в этом бабском смехокружении делать?
Он с удовольствием вышел через задние двери. Знал, что граф будет ждать.
И верно, не садился в коляску, около похаживал.
— Бросьте, Алексей Петрович, — беспечно взял его под локоть и повел к своей карете. — Какая нам разница — на острову пребывает король англицкий или к нему можно на рессорных колясках добраться.
— Завидую я вам, Алексей Григорьевич, — вздохнул Бестужев. — Славный у вас характер.
— Хохлацкий. Маленько с придурью, маленько о себе. Иначе как бы я жил?
— Да-а, Алексей Григорьевич… Я вот так не могу.
