— Хан, у меня есть просьба!
— Ха-ан? — удивился Атабаев и пристально посмотрел на женщину.
Ее круглое лицо с двойным подбородком блестело от пота, в волосах поблескивала седина, но ворот платья был расшит пестрее, чем у любой молодухи. Большие, как ведра, груди распирали шелковое платье, и казалось, оно вот-вот лопнет. Глаза бегали весело и игриво.
Не понравилась она Атабаеву и он твердо сказал;
— Я не хан…
— Какая разница… так начальник!
— В чем дело?
— Меня мучает муж.
— Кто он?
— Один ощипанный поливальщик, который не может сам себя прокормить. И ничего не может…
— Он бьет тебя, истязает?
— Пусть только попробует! Я отправлю ему в глотку все его последние зубы!
— Как же он тебя мучает?
— Ай… долго рассказывать! Мучает… Я уйду от него.
— А какое мне до этого дело?
— Да ведь власть в твоих руках?
— Но я же не могу заниматься семейными ссорами!
— А кто может?
— Есть суд, есть загс…
— Я не знаю ничего и знать не хочу! Не выправишь мне бумаги, не уйдешь отсюда!
— Ого!
— Знать не хочу ни твоего ого, ни твоего гого! — наступала бесстыдная баба.
И уже люди смеялись, — может, и в самом деле добьется своего эта женщина? Ведь ходят же слухи, что новые начальники не хуже баев — любят прятать у себя в доме разных блудниц, бегущих от старых мужей.
Неизвестно, как вышел бы из этой передряги Кайгысыз Атабаев, если бы не огромный, похожий на медведя, дядя, стоявший на площадке салон-вагона. Это был Абдыразак, которого старый друг вызвал к себе из Мерва. Поняв, что разговор с бедовой бабой пошел по мелочам, что называется, с кустика на травку, он спрыгнул на перрон и потянул друга за рукав. Атабаев резко обернулся.
— Сейчас же иди в вагон! Понятно? — громко сказал Абдыразак.
— Видишь, тетка, — рассмеялся Атабаев, — ты называешь меня ханом, а есть люди и постарше меня, поважнее,
— Разве Кайгысыз не ты?
— Ничего похожего. Вот — Кайгысыз! — он показал на Абдыразака.
— Так бы и говорил! — женщина повернулась к Абдыразаку. — Значит ты, товарищ Кайгысыз, и выправишь мне бумагу о разводе.
— Тут неудобно, — благодушно сказал философ. — Давай отойдем в сторонку и разберемся в твоей просьбе.
Но как только они оказались позади вагона, Абдыразак прикрикнул:
— Сейчас же отправляйся домой! И помни, что семья — дело серьезное. По капризу люди не расходятся. А если попробуешь еще затевать скандал, то я позову кой-кого, и тебя отведут в тихое место…
Женщина хотела было поспорить, но заглянув в свирепые глаза Абдыразака, бросилась бежать, и только ветер раздувал ее платок, как парус.
Исполком — все на той же Церковной площади; и раньше из этого скучного дома управляли всем уездом. И та же желтая почта, и та же белая церковь с зеленым куполом, а чуть подальше к реке, обозначенной ивами, — школа, где шесть лет учился Кайгысыз.
Почему-то стало грустно. Атабаев остановился и молча поглядел вдаль, в сторону школы. Деревья подросли, едва видно серое железо крыши. Двор, наверно, не такой уж чистый, как в те годы, некому подметать. А вон и старое дерево у окна Василия Васильевича… Давно нет Василия Васильевича, а чинара живет, что с ней сделается.
— Вспоминаешь детство? — спросил Абдыразак.
Атабаев вздрогнул, как будто его разбудили, ответил бог весть как вспомнившейся некрасовской строкой:
У каждого крестьянина
душа, как туча черная
гневна, грозна, — и надо бы…
— И всё, что было в детстве, как на камне высечено, — оборвал он строку. — От каждого дерева, от каждого окошка идет тепло. Здесь на грифельной доске я первую букву нарисовал и получилось похоже на щипцы… Сказать по совести — хочется подойти к воротам школы и преклонить колени.
Абдыразак не выносил никаких проявлений чувствительности, по крайней мере — чужой.
— Ну, если так, придется и намаз прочитать?
— Может, и не намаз, а только вслух помянуть добром одного старого человека в синем мундире, того, кто с пастухом поговорил однажды вон за тем окном…
— Валяй — помолимся!
— Лучше не задевай меня, — засмеялся Атабаев. — Помни, что я сердар!
— Отец твой был сердар, а не ты.
— Говорят: дело отца священно для сына.
— Говорят: и от инера родится ублюдок.
Мурад Агалиев привык к этим дружеским колкостям Кайгысыза и Абдыразака, и он спокойно стоял за их спинами, но остальные, сопровождавшие председателя Совнаркома республики, переглядывались: им, верно, казалось, что двое почтеннейших мужей несколько тронулись умом и ссорятся, как мальчишки, не поделившие в игре бараньи косточки.
В исполкоме Атабаев пропустил в кабинет Агалиева только тех, кого посчитал нужным, и приказал запереть дверь. За столом Мурада он расположился, как у себя в Совнаркоме, — потребовал подробную карту уезда, выслушал короткий доклад военных. Его интересовали места расположения колодцев, — именно там и гнездились басмачи. Он крестиками пометил для себя на карте: Мамур, завод Узына, Елбарслы, Айноколь, Аткыран, Кырккую, подтянул к ним тоненькие карандашные линии, — и все почувствовали, что он собирается лично руководить операцией. У него был опыт ликвидации басмаческих банд в долине Ферганы — он знал, что у них отборные кони, на вооружении — английские одиннадцатизарядки и что на открытой местности они бесстрашно принимают бой, а потом внезапно и быстро уходят, тогда надо всё начинать сначала.
— Из Асхабада в сторону Кырккую — сотню всадников. Из Артыка к Айноколю — сотню всадников. Из Мары— к Мамуру — сотню всадников. Отряд Керим-хана — в Елбарслы. Тедженскому отряду стоять в Аткыране. Штаб операции— завод Узына, — точно боевой приказ отдиктовал Атабаев. — Все отряды, обеспеченные оружием, медикаментами, трехдневным запасом продовольствия, должны появиться в указанных точках послезавтра, ровно в пять утра. Самолеты, вылетевшие из Асхабада и Каахка, будут корректировать движение войск. Срок операции устанавливаю двадцать четыре часа. Городской гарнизон должен быть начеку на серахской дороге. На время операции объявляю военное положение…
Мурад Агалиев ни разу не сказал ни слова, он чувствовал, что после разговора по телефону Атабаев установил некую дистанцию в отношениях, и он, конечно, не собирался ее переступить первый, он был очень обижен другом. Он промолчал даже тогда, когда, складывая карту по-военному, «гармошкой» и пряча ее в свой планшет, Атабаев сказал:
— Тедженские коммунисты считают себя стойкими и закаленными. Так оно и есть! Но это далеко не все, что требуется от работника в наших условиях. Настоящий большевик должен быть бдительным, обладать политическим чутьем. Русские говорят: одна искра может спалить лес. В этом доме среди вас толкался Ходжакули Ниязкулиев, сидел на этих стульях, глядел вам в глаза, и вы не сумели в нем разобраться… Теперь за ним сотни нукеров. И сотням наших конников нужно будет, пройти сотни километров, рисковать своей жизнью. К сожалению, я говорю всё это в пустой след…
Атабаев не называл имен, но поглядывал на Агалиева, на начальника милиции, на военных из гарнизона. И каждому из них было не по себе.
— А не много ли я вам наговорил, товарищи? — сказал под конец Атабаев, и лицо его подобрело. Он встал, надел через голову свой планшет, взял фуражку. — Итак, действовать точно по часам… Прошу сверить с моими…
И когда все сверили свои часы, он пошел к выходу, только сейчас на ходу как бы заметив Мурада, сказал:
— Прошу ко мне в вагон в девять вечера.
Поздно вечером в салон-вагоне за длинным столом сидели трое — Атабаев, Адбыразак и Агалиев.
Плотные занавески были опущены, уютно светила настольная лампа, на станции было тихо, только в одиннадцатом часу прошел товарный состав. И снова — ни голоса, ни паровозного свистка. Атабаев просматривал бумаги, писал на них резолюции, Абдыразак читал газету, свободно развалившись в кресле, а Мурад, по-военному прямо сидел на стуле, ожидал приказаний начальства,
Атабаев передал ему три заявления.
— Каждому из этих людей за счет Совнаркома оказать помощь в размере ста рублей. Тут я написал… Кстати, кто у вас заместитель начальника милиции?
— Ямур Язлиев.
— Хороший стрелок?
— Понятия не имею.
— Как это можно не знать боевых качеств своего работника?
Разговор не к добру. Агалиев попытался вывернуться.
— Не знаю, какой он стрелок, а что выпивает — слышал.
— Вот пишут, что он посреди аула лезет на чужую кибитку и стреляет куда попало. Подписали пять человек. Ты думаешь, что этим он укрепит — авторитет Советской власти? Чтобы завтра же его не было в милиции!
— Что ты собираешься с ним делать? — лениво вмешался Абдыразак.
