Однажды Танхум пришел к ним ранним утром.
Отец, как всегда в эти часы, молился. Озабоченный чем-то Рахмиэл сидел на кушетке, а Шимеле верхом на венике скакал по комнате. Танхум, вынув из кармана сдобный коржик, протянул его ребенку;
– Ешь на здоровье, с праздника остался.
Танхум притянул ребенка к себе, пристально вглядываясь, на кого он похож. Через открытую дверь он увидел в кухне Фрейду. Заслышав голос Танхума, она оглянулась, как ошпаренная отскочила от печи и кинулась к мальчику. Вырвав его из рук Танхума, она закричала:
– Не смей приставать к мальчику, слышишь? Будет свой – со своим и играй…
Злые слова Фрейды ножом полоснули Танхума по сердцу.
– Ведь как-никак я же ему… – начал было он заискивающим голосом, но Фрейда с яростью перебила:
– Зачем пришел? Дал плесневелый коржик и думаешь купить этим ребенка. Брось его, Шимеле!
И Фрейда вырвала коржик из рук ребенка.
– Пожалел выбросить эту гадость, так сюда принес? – злобно швырнула она коржик в лицо Танхуму.
Танхум стоял как оплеванный. Он решил было уйти, но заставил себя остаться, несмотря ни на что. Ему очень хотелось разведать, что говорят в семье о его подарке отцу… Пересилив себя, он стал ждать, когда отец закончит молиться… А тот как назло молился на этот раз много дольше, чем обычно. Пробормотав последнюю молитву, старик медленно, аккуратно сложил молитвенное облачение в мешочек и, словно не замечая Танхума, подсел к столу. Фрейда как будто этого и ждала. Тотчас поставила на стол миску картофеля в мундире, над которой белым облаком клубился пар, а рядом сковороду с ячменными лепешками.
– Садись, позавтракаем, повел глазами на Танхума отец.
И хотя Танхум вышел из дому, сытно поев, он не посмел отказаться от приглашения сесть за один стол с родными, ведь это могло помочь ему примириться с ними.
Обжигая пальцы, Танхум очистил картофелину и стал есть, то и дело окуная ее в солонку. Заедал колючей ячменной лепешкой из непросеянной муки, – давился, но ел.
– Ну, как тебе нравится наш хлеб? – спросил Бер.
Танхуму показалось, что отец не без задней мысли посадил его за стол, заставил есть эти лепешки: видимо, хотел показать – он схоронил свою пшеницу под соломой, отдал на съедение крысам, а его близкие не имеют возможности даже колючими ячменными лепешками наесться досыта.
– Ну, что же ты плохо ешь? – лукаво и не без ехидства спросила Фрейда. – Невкусно? Горло дерет?
– Разве я плохо ем? Это тебе показалось, – ответил Танхум, усердно жуя лепешки, которые горчили и застревали в горле.
– Ешь, ешь, – злорадствовала Фрейда;- попробуй, какой на вкус хлеб бедняков. Все говорят, что ты нам свой человек, ну что ж, мы поделимся с тобой нашей бедняцкой долей. Ну что, вкусно?… Пусть наши враги всю свою жизнь едят такой хлеб.
Танхум, который пуще огня боялся всяких проклятий, сплюнул три раза через левое плечо.
– Что, худо тебе? Обратно идут наши лепешки? – продолжала донимать Танхума Фрейда.
– Нет, что ты, я сплюнул, чтобы твои проклятия пали на головы врагов наших, а не на нас,. – ответил Танхум. – Я тоже ем хлеб из муки, в которую примешана ячменная. Кто теперь ест чистый пшеничный хлеб? Если у кого и сохранился небольшой запас пшеницы, то его берегут для посева. Если его съесть, сеять нечем будет. А не посеешь, в будущем году подохнем с голоду.
Танхум помолчал с минуту. Он ждал, не отзовутся ли отец или брат хоть словом на его речи. Но они сидели с опущенными головами, занятые каждый своими мыслями.
Видя, что никто ему не отвечает, Танхум продолжал:
– Ну ничего, с хлебом продержимся, перемучаемся как-нибудь. Немного муки для приварка я отложил на праздники, да и вы, я думаю, успели смолоть пшеницу, которую я дал отцу.
– Если у тебя самого так мало хлеба, – перебила Танхума Фрейда, – зачем же ты нам его дал?
– А что будешь делать, – притворно вздохнул Танхум, – сейчас такое тяжелое время! Еще раз говорю: снесите мою пшеницу на мельницу – и вот вам готовая мука для лапши на субботу.
– Мука на приварок! Мука для лапши! А всей твоей пшеницы едва хватит неделю кормить кур, – расхохоталась Фрейда.
– Сколько было, столько и дал, – обиделся Танхум и вышел из хаты.
«Худой мешок не наполнишь, – мелькнула у него злобная мысль. – Сколько ни сыпь, все уйдет через дыры. Уж лучше бы ничего не давать… А может, наоборот, лучше бы дать больше: глядишь – и оценили бы».
Беспокойство за зерно терзало его беспрерывно. Шутка сказать – отдать в чужие руки такое добро! Но другого выхода не было.
«Если уж родному отцу не верить, то кому же верить?» – утешал он себя, шагая домой.
Так, в большой тревоге и волнениях, прошло еще несколько дней.
И вот как-то поздним вечером, в густых сумерках, Танхум решил снова наведаться к отцу, чтобы хоть краем глаза взглянуть, цело ли его добро. Подойдя к домику и увидев у ворот какую-то подводу, Танхум насторожился.
«Власть приехала», – только и успел подумать он, услышав голос Давида.
Стараясь не выдать своего волнения, Танхум вошел в хату.
За столом сидел Давид и какой-то военный, видимо продармеец.
– Пришел в гости… Тянет к родному дому, – сказал Танхум, чтобы как-нибудь завязать разговор. – Ты, кажется, куда-то уезжал? – повернулся он к Давиду. – Хорошо, что хоть своих не забываешь… А мы уж начали было на тебя обижаться – появился в наших краях и тут же исчез…
Давид не ответил ему, беседуя с Бером и Рахмиэлом. Военный, наклонившись к Шимеле, спросил, как зовут дядю.
– Он буржуй, плохой: у него много хлеба, а мне принес плесневелый коржик.
Все расхохотались. Танхум побагровел от стыда и злости.
– Ну, буржуй так буржуй! Конечно, против тех, что дохнут с голоду, я, можно сказать, богач, – начал он. – А вообще, хорош буржуй, который хлеба пшеничного не ест досыта!
– Так, значит, у тебя хлеба нет? А я-то к тебе в гости собирался, авось чем-нибудь да угостишь, – насмешливо сказал Давид.
– Ну, уж для такого почетного гостя, да еще свояка, я бы наскреб по сусекам, – отшутился Танхум. – Со своим я всегда готов последним куском поделиться… Вот и для Рахмиэла я оторвал от себя немного пшеницы.
– Так-таки и оторвал, – прищурился Давид. – Неужто ты так обнищал, беднячок, что у тебя и в самом деле хлеба не осталось?
– Откуда же ему взяться?… Урожай, сам знаешь, был неважный. Хоть зарежь – ни зернышка не найдешь!…
– А ты добудь хлеб из того места, где спрятал его, – хватит и для родных, и для тебя, и для гостей еще останется, – серьезно проговорил Давид.
«Неужто отец выдал?!» – ударило в голову Танхуму. Он хотел ответить Давиду, отшутиться, но не поворачивался язык – точно прилип к гортани.
– Где спрятал?… Что спрятал?… – пробормотал он невнятно. – Мне нечего прятать… А если бы и было что, зачем мне прятать свое же добро? Разве у меня краденое?
6
Встреча с Давидом сильно расстроила Танхума. Не иначе, как тот пронюхал о его хлебе. Надо узнать, не проговорился ли отец неосторожным словом. Медлить нельзя. Но сегодня еще раз идти к нему опасно. Это может вызвать подозрение – то редко ходил, а то чуть ли не каждый день зачастил.
Рано утром Танхум поднялся, кое-как накормил и напоил скот и отправился к отцу. Войти в дом он побоялся и стал поджидать отца у дорожки, по которой старик по утрам ходил в синагогу. Но отец долго не появлялся, и Танхум вернулся домой удрученный. Все валилось у него из рук. Танхум собрался еще раз пойти к отцу, но не успел выйти из ворот, как увидел Давида.
Танхум растерялся, в глазах потемнело.
«Пропал я», – подумал он.
Однако сделал вид, что доволен его приходом,
– Наконец-то явился ко мне в гости…
– Хоть не звал меня, сам пришел, – отшучивался Давид.
– Как не звал? Я звал тебя в первый же день твоего приезда. Но какое это имеет значение – звал тебя или не звал: раз пришел, ты мой гость. Зайдем в дом, посидим, поговорим.
Танхум велел Нехаме подготовиться, чтобы принять гостя. Нехама засуетилась, подала гостю стул и начала накрывать на стол. Но Давид сурово заговорил:
– Мне сидеть некогда… Угощения мне не нужны. Я пришел по делу… Нам нужен хлеб для рабочих города. Продай нам его.
– Легко сказать – хлеб, – выдавил из себя смешок Танхум. – Пусть сначала рабочие нам, крестьянам, хлеба дадут, а там уже и мы им не пожалеем. По-моему, тебе хорошо известно, что у меня хлеба нет.
– Сказки рассказывай кому-нибудь другому, а не мне, – повысил голос Давид. – Кто-кто, а я-то хорошо знаю, что хлеб у тебя есть. Отдавай по-хорошему.
– Ну, если ты так хорошо знаешь, что он у меня есть, – бери его. Впрочем, если очень нужно, я уж, так и быть, наскребу пудик-другой.
– Ты мне только милостыни не подавай, – резко одернул Танхума Давид. – Придешь в ревком, там мы с тобой и поговорим.
– Чего ты от меня хочешь? Что ты насел на меня? – побежал Танхум вслед за вышедшим во двор Давидом. – Быть может, кто-нибудь наговорил тебе на меня?
