и сформированы противоположными элементами, и во всех этих случаях речь идёт о невидимых сочленениях, их формы, находящиеся друг напротив друга, соприкасаются, хотя каждая из них на своём месте, в дальней дали… и если я стану подражать их облику, вытяну руки к небесам – буду то сводить их, то разводить, махать ими взад-вперёд – то Йоунас Паульмасон Учёный не будет одинок… я стану братом всему, что ветвится, всему, что членится, всему, что сплетается, всему, что волнуется… после проливных дождей сегодняшнего дня мировая сеть станет видна… в тот миг, когда падает ночь, на её серебряных нитях блестят капли-жемчужины… природа целостна в своём созвучии… уит-уитт… это хорошо видно, когда человек пускается в пляс здесь, на морской косе… уит-уитт… но она вся спутывается, если попытаться с помощью разума разобрать её на составные части… они охлаждают глаза и разум… и трудно ухватить… уит-уитт… добро пожаловать с моря на берег, братец песочник… уит-уитт… на острове Патмос прилив… сквозь меня проходят струны… уит-уитт… я касаюсь их… ах, как мне сейчас не хватает моей книги с картинками… уит-уитт… птицы, живущие в горячем источнике [50]…
В тот счастливый час, когда он, дряхлый, танцует вместе с мирозданием, мы попрощаемся с Йоунасом Паульмасоном Учёным. Мы не станем разделять его удивление, когда изгнание на остров Гютльбьяртнарэй будет прямо отменено летом 1639 года. Мы не будем провожать его до хутора Хьяльтастад, где он обретёт приют у преподобного Паульми Гвюдмюнда на те пятнадцать зим, что ему ещё останется прожить. Мы не будем сидеть с ним, когда он наконец получит возможность излить на лист все те премудрости, что насобирал за свой долгий век, и будет записывать их для своего патрона, господина епископа Бриньоульва Свейнссона, драпу о своей жизни под названием «Многомудрый», естественнонаучные труды, травник, комментарии к «Эдде», сказки, римы об изгнанниках, генеалогии, изображения китов – и многие другие тексты, без которых не было бы нашей книги. Мы не будем присутствовать, когда Йоунас в возрасте семидесяти лет тайком сделает ребёнка батрачке – мальчика, который получит имя отца и половину его прозвища: Йоунас, «маленький учёный». Нас там не будет но мы пошлём ему привет, когда он умрёт и, по его собственному желанию, будет похоронен поперёк церковного порога в 1658 году.
Мы скажем:
– Прощай, брат Йоунас, спасибо, что развлёк нас. Пока достаточно; нам и с собственными темнотварями хлопот хватает…
* * *
Йоун Гвюдмюндссон Учёный приходит в себя в кромешной тьме. Его одежда насквозь промокла, но внутри ему тепло. Он лежит на спине в горячем озерце, довольно мелком. Руки прижаты по швам, ноги вытянуты прямо. Он застыл как деревянный. Затылок касается мягкого дна озерца. Густая, медленно текущая вода доходит ему до переносицы. Она заливает уши, делая все звуки глубже, дальше. Йоун до половины поднимается, одеревенело, и ждёт, что его охватит дрожь. В этом тёмном месте весьма жарко, температура воздуха выше температуры воды, как когда закипает в большом котле. Дрожи всё нет и нет. Йоун поднимается из тёплого источника, встаёт на ноги, но, не успевая сделать шаг по скользкому полу, падает: это место медленно движется, словно корабль по спокойному морю. Он садится на корточки, наклоняет голову то в одну, то в другую сторону, чтоб вода вытекла из ушей. Тут на его слух обрушиваются удары, тяжкие и ритмичные, рьяный шум воды, что поднимается и затихает в отдалении, словно чавканье.
Пока Йоун Учёный спал (или лежал без сознания), ему снилось, будто к нему пришёл человек в буром, как камень, суконном кафтане и серо-рябой шапке с козырьком из такой же материи. Под козырьком виднелись глаза, вечно блестящие и карие, окружённые перьями. Тот человек наклонился к Йоуну, приставил к его уху толстый мощный клюв и тихонько прочирикал:
– Когда ты проснёшься, то позабудешь, как тебя звать, тогда ты будешь уверен, что тебя зовут Йоунас Паульмасон.
И Йоун сочтёт этот сон причудливым, ведь его именно так и зовут: Йоунас Паульмасон, которого часто прозывают Учёным, а иногда называют художником, и изредка – зубником.
Йоунас Учёный предпринимает ещё одну попытку встать, и теперь ему это удаётся. Он шагает по волне, осторожно семенит по скользкому дну. Он явно стоит в пещере, она широка, с высоким потолком, и сужается в глубину – и всё же она в постоянном движении. Но как же Йоунас туда попал? Последнее, что он помнит: когда стоял на самом краю изогнутого лавового языка, образующего северную гавань на Гютльбьяртнарэй. Прилив был в самом разгаре, и он отпрыгивал, когда волна лизала мыски его башмаков. Тут прибой начал биться о шхеру в гавани, где раньше никакой шхеры не было. Йоунас остановился, вытянул шею, чтоб посмотреть, что это поднимается из моря. Оно было чёрным, вокруг пенилась вода, оно шло быстро. И не успел Йоунас вскрикнуть от ужаса, как его поглотила большая рыба.
Этот вид ему знаком: Йоунас Учёный знает, что проглотил его северный кит – киточудище, достигающее восьмидесяти – девяноста локтей в длину и столько же в ширину, а кормится оно обычно мглой и дождём, хотя кое-кто говорит, что пищей ему служат также северные сияния. Вспомнив всё это, Йоунас относится к своему неожиданному открытию мужественно. Судя по тому, как отросла у него борода и как его мучит голод, он заключает, что провалялся без сознания в брюхе кита три ночи и два дня. Наверно, кит скоро вновь извергнет его на сушу. Йоунас становится на четвереньки, выползает из желудка по пищеводу в голову и усаживается на языке зверюги.
Проплавав целый день, северный кит останавливается. Он разевает пасть. Её заливает свет. Йоунас не сразу привыкает к нему, но вскоре видит, что зверюга оперлась подбородком на травянистый берег, словно её нижняя челюсть – перекидной мост; а у конца моста виднеются две человеческие фигуры: одна в праздничных одеяниях, другая в чёрных. Это чудесный неизменный благодетель Йоунаса Учёного – господин епископ Бриньоульв Свейнссон в полном торжественном облачении, с митрой на голове и золотым посохом в руке, и его любящий сын, преподобный Паульми Гвюдмюнд Йоунассон, пастор из Хьяльтастада. Йоунас срывается с места, перебегает через скользкий язык с такой скоростью, на какую только способны его дряхлые ноги, прочь из китовой пасти. Там он кидается навзничь, проливая слёзы благодарности, лобызая стопы епископа. Преподобный Паульми Гвюдмюнд становится возле него на колени и помогает отцу встать. Они обнимаются, они льют многие
