гремел в ту пору на всю Волгу-матушку. Торг оживлялся всякими товарами заморскими: меняли зендень и холсты, поделки продавали для быта и хозяйства так нужные везде. Кисея, миткаль, выбойка [29], арабская к тому же, кафтаны кизылбашские и сладости там всякие обильно россыпью лежали, из тёплых стран. А с севера, с земель суровых, везли меха и кожу, воск, металлы разные. Сюда же и за солью ходят купцы из многих стран полночных.
Поют колокола в урочный час под всеми куполами астраханскими. Церквей всего здесь семь, все чудные: в крепости и в городе самом. С чего-то назван Белым он. И на посаде тоже есть они: в монастыре, у чёрной братии. Ей, чёрной братии, московский государь пожаловал владения рыбной ловлей: весь остров Чурка с буграми и протоками, от Перекопа до Ахтубинского устья вниз по морю Синему, с ильменями [30], со всеми угодьями Колкомановской. И этот монастырь вёл широко торговлю не только в Астрахани, но и вверх по Волге-матушке реке товарами незалежалыми. Здесь все свои, из дальних мест и недалёких: казанцы, стрельцы, боярские детишки. Здесь можно встретить купца из Великого Устюга, а то из татарского Свияжска. И ходят иноземцы здесь как дома: литовцы те же, немцы, тюрбаны красные из Персии, армяне и бухарцы, и даже пришлый турок не боится показаться здесь средь бела дня, как и его степной вассал, татарин крымский. Для них, купцов из всех иных земель, есть двор особый: караван-сарай, так по-татарски он звучит…
И вот наконец-то после недельного путешествия по воде они ступили на берег.
Марина, сойдя на берег, тихонько ойкнула и сразу закрыла надушенным платочком нос.
Её же дамы застонали оттого, что увидели, стали брезгливо отмахиваться от мух, звенящим роем накинувшихся на них.
Да, перед ними предстали мазанки, одни лишь мазанки, убогие, приземистые, серые, из кизяка и глины, и тут же простые рваные шатры и юрты. Как муравьи, рассыпались они в слободках: вон та – Безродная, а вон и Теребиловка, за ней татарская слободка, Ямгучеревка, как все её зовут. Здесь бытом правит Азия… И всё в пыли, першит и ноет горло, и на зубах скрипит песок, и хочется плеваться… И рыба, полно рыбы. А от неё зловонный дух висит над всей округой. И никуда не скрыться от него. К тому же тучи мух… Степной колючий ветер гонит пыль, а в дождь, по-видимому, грязь тут непролазная.
Такой предстала перед ними Астрахань: город большой, шумный и грязный – всё по-восточному…
– Ничего, государыня, потерпи, – стал успокаивать Заруцкий Марину. – Придём в крепость, там место высокое, ветерок, будет чисто…
На пристани их уже встречала вся городская власть. Воевода Астрахани князь Иван Хворостинин, с ним дьяк, подьячий, письменный голова и батюшка Сидор из церкви Николы, та приютилась в крепости.
Князь Иван, приветствуя Марину как царицу, поклонился ей. Затем он пригласил всех в город, почтительно пошёл немного впереди и слева от неё, как вежливый хозяин, показывая ей путь.
Она же пошла рядом с Заруцким, стараясь не глядеть по сторонам, на грязных и оборванных людей, черных и лохматых, природной желтизны, взирающих угрюмо на неё.
И мухи, тучи мух преследовали их… А в крепости, когда вошли в неё, увидели домишки неказистые.
* * *
Сразу же, не откладывая, Заруцкий развернул бурную деятельность. Он знал, что московская власть не оставит его в покое даже здесь, на окраине государства. И надо было спешить, опередить московских, подготовиться, собрать силы, войско, связаться хотя бы с тем же шахом Аббасом. Предложить тому что-нибудь, заинтересовать его взамен на помощь деньгами, войском.
Переговорив об этом с Мариной, получив от неё согласие, он вызвал к себе подьячего.
– Садись, Емелька, и пиши указ государыни! – велел он подьячему и хлопнул его по спине.
Емелька, вздрогнув от удара тяжёлой атамановой лапищи, плюхнулся на лавку за столом.
Заруцкий же, ухмыляясь, стал диктовать грамоту ногайскому князю Иштереку. Он уже знал, что тот дал шерть [31]султану недавно, в мае.
– Весь христианский мир провозгласил государём сына царя Димитрия!.. Служи и ты! Дай сына своего аманатом [32]! Да смотри – не хитри, речей пестрых не веди! Не то подвинем на тебя Джан-Арслана с семиродцами, твоими врагами!.. Да и сами пойдём на тебя всей силою!..
Там, у Иштерека, эту грамоту зачитают всем мурзам. И для верности он подпустил угроз в адрес их. Среди тех, Иштерековых мурз, есть трусливые. И эти угрозы сделают своё дело.
– Всё! Написал?
– Да. Написал.
– Подпиши: государь и великий князь Иван Димитриевич!.. И ещё – государыня царица Марина! – Подписал?
– Да, боярин, – пролепетал подьячий.
– Ну, раз так, тогда ты и повезешь эту грамоту Иштереку. Зачтёшь ему с простойкой, как надо… Иди! – отпустил он его.
Придав ему двух казаков, Заруцкий отправил его в Ногайскую степь, чтобы он нашёл там Иштерека и зачитал ему грамоту.
И эта угроза, что он, Заруцкий, выпустит из тюрьмы Джан-Арслана Урусова, недруга Иштерека, подействовала. Притянул Иштерека к себе он, Ивашка из Заруд, хорошо притянул… И уступил Иштерек этому давлению угрозой, испугался. С четырьмя ногайскими улусами прикочевал он к Астрахани. Вскоре он пожаловал в город со своими братьями: Шайтереком и Яштереком, в сопровождении нескольких сот конников, вооружённых, молодых, воинственных и сильных.
На царском дворе, под который выделили двор астраханского воеводы Ивана Хворостинина, ногайцев встретили подобающим образом: в два ряда стояли стрельцы, и тут же были казаки, боярские дети, пропели трубы, ударили и в барабаны.
Заруцкий, довольный своей жёсткой игрой, встретил Иштерека и его братьев, как дорогих гостей, принял от них аманатами их сыновей. Ногайцев напоили водкой, затем проводили до их стана, в десятке верстах от города, где они расположились табором с кибитками и табунами лошадей.
На другой день Заруцкий приехал к ним с ответным визитом, в сопровождении казаков, личной охраны… Он, вообще-то, никому не доверял. А уж тем более татарам, хотя бы вот этим ногайцам. Поэтому и не выпустил из тюрьмы Джан-Арслана, отца Петра Урусова, оставил: так, на всякий случай. Посадил он в аманаты ещё Урак мурзу Тинмаметова и Алея мурзу, соперников Иштерека, которые, не поверив ему, приехали в Астрахань посмотреть: действительно ли в городе живет сын царя Димитрия, того, из Тушино, которому Иштерек давал шерть…
Когда слух о том, что он взял в заложники Урак мурзу Тинмаметова и Алея мурзу, распространился по улусам, ногайцы стали ругаться:
– Он же, вор, необрезанник, свинья Заруцкий! За что посадил их в аманаты! Они же приехали на курнюш [33]!..
У Заруцкого же с того дня начались поездки: то он в степь, в
