От помета животных, как на Мытном дворе, так и вокруг него была «великая нечистота», а воздух был заражен смрадом. Невзирая на это, рядом находились Хлебный, Калачный, Масляный, Соляной, Селедный и другие ряды.
Совсем недавно на противоположной стороне Зарядья, в Кривом переулке, стояла мрачная царская тюрьма, а посреди, между Псковским и Зарядьевскими переулками, Знаменский монастырь, возле которого находился бывший «Осадный патриарший двор».
По рассказам дворника Ипатыча Ванька уже знал, что Зарядье принимало самое живое участие во всех народных волнениях. Среди его забитых нуждой ремесленников всегда царило недовольство, а посему в Зарядье находили в себе приют укрывавшиеся от правительства и преследуемые им люди. При подавлении «бунтов» участники их первым делом прятались в Зарядье, где были такие места, в которых сыскные люди никогда никого не могли найти.
Жизнь в Зарядье резко ухудшилось, когда Петр 1 перевел столицу в Санкт-Петербург, что лишило подьячих и мелких служащих царского двора должностей и превратило Зарядье всецело в мир ремесленников и торговцев, но еще больший удар нанес царь Петр Зарядью, когда окружил Китай-город земляными бастионами и рвом, тем самым на целое столетие закрыл стоки в Москву-реку, вследствие чего вся грязь и нечистоты с Варварки стекали в Зарядье и превращали его в буквальном смысле в непроходимую трясину.[15]
В Зарядье Ванька шел с большой охотой, так сия часть города издавна славилась дурной славой. Наряду с портными, сапожниками, картузниками, скорняками, колодочниками и другим мастеровым людом, московские трущобы являлись обиталищем лихих людей и воровских шаек, изобиловали притонами, содержательницами малин, скупщиками краденого…
Дурную славу имели и зарядьевские кабаки, особенно зимой, когда они не закрывались и где коротали дни и ночи самые отпетые лесные разбойники, не нашедшие приюта в других местах. В кабаках они пропивались в дым, до последней одежонки, а посему и обитали в питейных домах до теплых дней.
Зарядье! Ванька, шагая по улочкам и переулкам, с удивлением глазел на каменные дома, в коих проживали богатые люди. Думалось: «И как только не боятся здесь жить? Поди, каждый богатей держит у себя по десятку оружных холопов. Ныне и Филатьев для своего сбереженья закупил ружья. Не подступись!
Ворота купца Давыдова были наглухо закрыты. Ванька постучал кулаком в дубовую, обитую железом калитку. Чуть погодя, оконце распахнулось, в коем обозначилось округлое лицо в черной кудлатой бороде.
— Чего надоть?
— Я — от купца Петра Дмитрича Филатьева к купцу Давыдову.
Привратник пытливо оглядел парня. В чистой кумачовой рубахе с шелковым пояском, в портках тонкого сукна, заправленных в добротные, но грязные сапоги. Но грязная обувь не смутила привратника. Зарядье!
— По какому делу, паря?
Ванька вытянул из-за пазухи кусок синей ткани.
— Аглицкая. Велено спросить их степенство: не купит ли сто аршин?
Привратник взял через оконце ткань и коротко буркнул:
— Жди.
Оконце вновь захлопнулось. Дело обыденное. Ванька прислонился к калитке и, посвистывая, стал посматривать на прохожих.
Пестрый шел народ: в зипунах, кафтанах, чугах, однорядках, но большинство в сермягах, обладателем которых был ремесленный люд. Попадались люди и в немецком платье с бритыми лицами.
А вот показалась нарядная пожилая барынька в богатом головном уборе, окружавшем голову в виде широкой ленты, концы которой соединялись на затылке; верх был покрыт цветной тканью; очелье украшено жемчугами и драгоценными камнями; спереди к кике были подвешены спадавшие до плеч жемчужные поднизи, по четыре с каждой стороны. Плечи барыньки покрывала соболья накидка, наброшенная на малиновый летник[16]. Шла в сопровождении рослого холопа.
Встречу же неторопко, покачивая широкими плечами, шел верзила в темно — зеленом полукафтане. Поравнявшись с барынькой, учтиво поклонился.
— Здорово жили, госпожа матушка. Шапчонка и соболя мне твои приглянулись. Сама отдашь или мне снять?
— Пошел прочь! — воскликнул холоп и тотчас от могучего кулака верзилы был повержен наземь.
Барынька, вмиг оставшись без соболей, испуганно охнула и без чувств рухнула подле холопа.
Верзила, как ни в чем не бывало, не обращая внимания на прохожих, свернул к кабаку, что стоял в Кривом переулке.
«Вот это удалец! — проводил Ванька восхищенными глазами лихого человека. — Как он ловко с барыньки дорогие меха снял. Средь белого дня!»
Ванькиному восторгу не было предела. А холоп, тем временем, очухался и поднял барыньку. Увидел неподалеку стоящего у ворот парня, спросил:
— Куда убежал лиходей? Убью, собаку!
Ванька махнул в противоположную сторону Мокринского переулка.
— Там ищи, дядя. Может, найдешь дырку от бублика, а сам бублик на лихой тройке укатил.
— То сам Камчатка! — выкрикнул кто-то из прохожих.
Холоп разом стих и поторопил свою госпожу:
— Пойдем отсель побыстрей, Дорофея Ивановна, пока живы.
Ванька же присвистнул. Камчатка! Кто на Москве не слышал это имя? Самый матерый вор Первопрестольной. Бесстрашно неуловимый, непомерно дерзкий, о коем ходили целые легенды.
О нем как-то дворник Ипатыч сказывал: что Камчатка — человек бывалый, он и в солдатах послужил, и бит бывал, и в Сыскной тюрьме сидел, но сумел хитро убежать. А московские трущобы он знает, как свои пять пальцев, посему его солдаты и полицейские драгуны[17] отчаялись изловить.
«Не худо бы с Камчаткой дружбу заиметь, — неожиданно подумалось Ваньке. — А что? Уж, коль надумал от Филатьева бежать, то лучше всего податься к знаменитому вору, кой нещадно богатеев чистит».
С нудным скрипом открылась калитка, из которой вышел приказчик Давыдова.
— Передай Петру Дмитричу, что их степенство купит сто аршин аглицкого сукна, но со скидкой в цене.
— И велика ли скидка?
— Два алтына с аршина.
Ванька, конечно же, не имел права торговаться, а посему в ответ лишь кивнул.
— Так и передам. Будь здоров, ваша милость.
— И тебе пластом не лежать. Бывай, паря.
Ванька направился в сторону кабака. У распахнутых дверей его остановили двое дюжих бражников в посконных рубахах. Однако винным перегаром от них не разило. Глаза настороженные, прощупывающие.
— Ха! Да ты никак из Стукалова монастыря[18]. Кого ищешь, братец?
— Очумели. Из какого еще монастыря?
— Стукалова. Намедни видели, как ты из него выходил.
— Знать недопили, мужики. На Москве такого монастыря и в помине нет. А ну, отвали!
— Мы тебе так отвалим, что костей не соберешь. Признавайся, пока по кумпелю не получил.
Драка с мужиками не входила в намерения Ваньки. Придется примириться.
— Ладно мужики…Обмишулились вы. Я — дворовый человек купца Петра Филатьева.
— Что-то не похож ты на дворового человека. И куда же ты шел?
— С поручением к купцу Давыдову.
— Да так ли?.. Тогда скажи, братец, какая у привратника борода?
— Чудной же вы народ. Черная, кудлатая.
— Проходи.
— Ну и ну, — рассмеялся Ванька, смекнув, что два дюжих молодца стоят на стреме и проверяют подозрительных типов.
Питейное заведение обдало Ваньку неистребимым бражным духом, шумом и пьяными выкриками, от коих трепетали огоньки восковых свечей, вставленные в железные шандалы и приделанные к бревенчатым стенам.
За буфетной стойкой стоял тучный, лысый целовальник[19] в плисовой поддевке и сердито отмахивался от вислоухого бражника, оставшегося в одних портках.
— Сгинь, Игоська! В долг не дам.
— Ну, хоть на куний волос, милостивец. Нутро горит, Игнатий Дормидонтыч.
— Сгинь, сказываю!
Бражник принялся стягивать сапоги.
Ванька оглядел столы, но среди питухов Камчатки не оказалось. Странно. Но для чего ж тогда он у входа кабака на шухере своих молодцов выставил? Значит, где-то здесь. Уж, не в комнате ли самого целовальника? Но туда не попасть.
Но судьба в этот день благоволила Ваньке. Он увидел, как через небольшой проход в стойке, вышел приземистый, щербатый человек в ситцевой рубахе, подпоясанной синим кушаком, и направился к выходу.
«От Камчатки», — подумалось Ваньке.
Щербатый что-то шепнул одному из стражников и направился в сторону Кривого переулка. Ванька за ним.
Пройдя лавчонку сапожника, щербатый резко обернулся и грубо спросил:
— Чего за мной волочишься: Из сыскных? — рука потянулась за голенище сапога, из-за которого выглядывала рукоять ножа.
— Вот и ты туда же. Охолонь! Потолковать надо, — миролюбиво высказал Ванька.
— Говори.
— Хочу от купца Филатьева сбежать к Камчатке. Вот так неволя надоела! — Ванька чиркнул ребром ладони по горлу.
