на облюбованном месте — рыли шурф за шурфом, обследуя берега, но все впустую: золота не было. А речки и таежные ручьи все так же таинственно и ласково журчали, манили за собой… Сыпучий песок обманчиво поблескивал, от разноцветья камней и камешков рябило в глазах, но и камни эти были пустоцветны.
Через месяц вышли на Каштак. Река рождалась где-то в горах, проделав причудливый путь, стремительно скатывалась в долину и неудержимо неслась дальше, сквозь тайгу, на север, к более могучей воде, чтобы слиться с нею, раствориться в ней и уйти дальше, к студеному океану… На изворотах и шиверах вода кипела, с грохотом перекатывая камни, и меж осклизло зеленых и серых камней, почти поверху, в зоревом предвечерье, бились, жируя, серебристые харьюзы, а подальше, в омутово-синей глубине, гуляли пудовые таймени… Вокруг, по таежным дебрям, хозяйничал зверь, водилось несметное разнообразие дичи. Сибирская тайга богата, щедра — все тут есть. «Все, кроме золота, — вздыхали уставшие изыскатели. — Сколько уж ходим, ищем — и все без толку». Попов, однако, не унывал и духом не падал: «Есть, есть золото, найти его надо. И мы его найдем». Легко сказать — найдем. А где его искать, это проклятое золото, которое снится по ночам, чудится в каждой песчинке, самородно вспыхивающей в студеных водах!.. И что такое — золото? Когда и кому первому пришло в голову именно этот камень выделить, поставить выше других, оценив столь высоко его самородные качества, может быть, выше самой человеческой жизни?.. И разжигался в людях соблазн великий, неудержимая страсть — найти, во что бы то ни стало найти, найти золото! А для чего, зачем — кто скажет?..
Однажды, пройдя верст двадцать правобережьем Каштака, золотоискатели остановились у подножия горы. Вечерело уже, и вершина горы освещена была закатным солнцем, а понизу, в прохладных распадках, скапливались и густели синие сумерки… Место для ночлега было удобным.
Начали устраиваться — кто шалаши ладил, палатки раскидывал, кто дрова заготавливал, костер разводил… И тут раздался чей-то голос:
— Шурфы! Поглядите, должно, старые шурфы…
Так и есть: шурфы. Травой уже заросли. Удивились: откуда тут им взяться, шурфам? Начали осматривать. И обнаружили: вокруг полуобвалившихся и заросших ям понасыпано множество темно-серого камня, будто оплывшего по краям, ноздреватого, местами вросшего в землю… Возьмешь в руки и увидишь — нет, не камень это… Не камень, а что же тогда? И так, и эдак его вертели, оглаживали, нюхали даже… Федот Иванович тоже взял, подержал на ладони, точно взвешивая, «воздушный» слиток и вопросительно глянул на Фортуната:
— Ну, что скажешь?
— Похоже, что шлак это, порода переплавленная…
— Как переплавленная? — не понял Попов. — Откуда она тут взялась? Неужто…
Думали, что в местах этих глухоманных — они первые. И вдруг явные следы рудокопства. Начали гадать:
— Что ж они тут могли добывать? Первопроходцы-то!..
— Может, железо?
— Нет, не похоже. Скорее, медь…
— Серебро здесь плавили, — раздался чей-то спокойный, твердый, слегка насмешливый голос. Все разом повернулись на этот голос, желая видеть того, кто так уверенно говорит. — Не медь, не железо, а серебро плавили здесь, на Каштаке… — повторил невысокий, коренастый человек, до сей поры и вовсе державшийся неприметно, кажется, за всю дорогу и трех слов не проронил и вдруг заговорил. — Серебро здесь плавили.
— Да тебе-то, паря, откуда знать? — подступили к нему.
— Стало быть, знаю, коли говорю.
— А коли знаешь, сказывай толком.
— Толком и говорю: серебряную руду здесь добывали.
— Да когда ж то было?
— Давно. Поболе ста лет назад. Опять не верите? — усмехнулся мужик. — Прадед мой тут, на Каштаке, рудокопством занимался…
— И что?
— А ничего… Места неспособные вышли, порода пустой оказалась.
— Это как же, пустой? Да говори же ты, говори!.. Клещами тянуть из тебя слова надо.
— Пустопорожней порода оказалась.
— Это что же выходит… и мы тут впустую?
— Нас не серебро, а золото интересует, — вмешался Попов и на мужика того хитроумного строго посмотрел. — А ты, молодец добрый, коли знал об этом, чего же до сих пор молчал?
— Случая, Федот Иваныч, не выпадало.
— Случая!.. — Попов гневно смотрел на мужика, но тот глаз не отводил, не робкого, видать, десятка, хоть и прикидывался тихоней. — Звать-то тебя как? — спросил Попов. — Фамилью твою что-то не припомню…
— Тупольской, — сказал мужик. — Не известная вам фамилья?
— Нет, не известная…
Мужик усмехнулся, и в усмешке той почудилась высокомерная обида.
— А была знатной в свое время. Фамилья-то наша. Была, да сплыла! Вот здесь, — ткнул пальцем в сторону горы, — здесь ее прадед мой схоронил…
— Ты вот что… — сказал Попов. — Загадки не загадывай. Толком расскажи. Кто был твой прадед? И какую он тут руду копал, по чьему указу…
— По указу Петра Великого, — сказал мужик и уклончиво добавил: — Длинная история.
— А нам спешить некуда. Вся ночь — впереди.
— Прадед мой, Степан Иваныч Тупольской, сын боярский, в то время при томском воеводе службу нес, — помедлив, сказал мужик. — А делу тому начало томский воевода Василий Андреевич Ржевский положил. Едва успел прадед мой, Степан Тупольской, с той рудой явиться, а воевода уже царю отписку давал: «Великий государь, холоп твой, Васька Ржевский, челом бьет. — При этих словах мужик так искусно свой голос изменил, подделываясь под воеводу, что все разом засмеялись, но сам рассказчик остался серьезным. И продолжал: — В нынешнем, 1696 году, — писал царю воевода, — посылал я в порубежные волости для ясачного сбора сына боярского Степана Тупольского с товарищами, и он, Степан, ворочась в Томск, явил мне, холопу твоему, фунт руды серебряной…» Вот с того и началось, — сказал Тупольской. — Следующей весной Ржевский велел прадеду моему снова идти на Каштак. Собрали отряд служилых людей в сорок человек. Двадцать ден шли, двадцать ден рыли… Воротились в Томск, а переплавить тое руду в Томске некому… Потому руду запечатали в сумы, подписали ярлыки и отправили с надежными людьми на Москву, в Сибирский приказ, там из рук в руки и передали князю Репнину…
— Дак оне што, не серебро, а камни в Москву-то возили? — спросил кто-то, перебив рассказчика.
— А ты слушай ухом, а не брюхом, — грубо того оборвали. Тупольской вздохнул, глядя на вершину горы, полыхавшую под лучами закатного солнца, закурил самокрошного табаку и неторопливо, глубоко затянулся, прищурив глаза и слегка раздувая ноздри. Никто не торопил его, все терпеливо ждали продолжения рассказа.
— Ну вот, — продолжал Тупольской, — вот и уговорил томский воевода царя, склонил его к этому предприятию. Летом того же года царь Петро отправил в Сибирь грека Александра Левандиана, большого знатока рудоплавного дела. И денег из государевой казны было выделено пятьсот
