поддерживающего кровлю столба в свете ламп зловеще пестрил темно-розовыми разводами. Санитарки мыли его после каждой ампутации, но вывести пятна оказалось делом безнадежным.
На вбитых в столб гвоздях висели пилы и щипцы. Топор, несколько ножей и длинных игл были воткнуты прямо в бревно. Другого места для хранения хирургического арсенала здесь просто не нашлось.
В углу парил медный чан с кипятком, из которого высовывались ветки кизила. Здесь же, прямо на земле, лежали ломти коры, охапки трав для приготовления кровоостанавливающей смеси: зверобоя, тысячелистника, крапивы, полыни…
Рядом стояли горшки, наполненные топленым свиным жиром, медом и древесной смолой, а также большая каменная ступка с пестиком. С ритуального столика таращили глаза греческие и бактрийские идолы – последнее средство для совсем безнадежных.
Шейда вместе с двумя гречанками из обоза металась по палатке, переступая через тела раненых. Одних поила обезболивающим отваром, другим меняла пропитанные кизиловым настоем примочки, накладывала на открытые раны пучки трав, мазала ожоги медом и смолой.
Обе девушки, армейские диктериады, сменили на время осады Сиркапа свою древнюю профессию на такую же древнюю и не менее полезную, добровольно став санитарками.
Все трое, помимо ухода за ранеными, помогали Бассарею, армейскому эскулапу, проводить хирургические операции.
За несколько дней в госпитале апаритка научилась не бояться тяжелых увечий. Гречанкам знахарское дело было знакомо: войско Гермея редко когда не встречало сопротивления по пути из Бактры в Бхаратаваршу, так что обоз всегда был забит ранеными. Но Шейда первое время едва не теряла сознание. Стиснув зубы, сдерживая тошноту, она укладывала в корзину отрезанные конечности, выдавливала гной из ран, промывала их, а потом сводила пальцами края, пока Бассарей ловко орудовал иглой.
Она многому научилась у него. Мыть руки перед тем, как прикасаться к больному, и после перевязки. Делать перехлесты бинтами спереди и сзади головы, накладывая шапку Гиппократа. Очищать пролежни и гнойники с помощью опарышей: врач считал, что, раз есть гной, значит, у раненого остались силы и за его жизнь еще можно побороться. Промывать раны кипяченой водой, вином или слабым раствором уксуса, а кровотечение останавливать прижиганием.
Однажды, когда под рукой не оказалось заживляющей мази, он приказал принести коровьего навоза. Апаритка с удивлением смотрела, как он залепил им свежий шов.
Бассарей не спал несколько суток после штурма. Он только что зашил гоплиту рваную рану, после чего Шейда почти силой уложила его на козью шкуру прямо под операционным столом. Грек мгновенно заснул, несмотря на раздававшиеся со всех сторон крики и стоны раненых.
Три дня назад Шейда уговорила Гермея отпустить ее в госпиталь, чтобы она могла приносить хоть какую-то пользу.
– С чего это апаритка собралась лечить греков? – удивленно спросил он.
– Мне не важно, кто раненый, я их всех жалею… Я буду даже саков лечить.
– Саков? – губы полемарха скривились в презрительной гримасе. – Для чего тогда мы их убиваем, если ты собираешься ставить их на ноги… Чем больше саков сдохнет, тем лучше.
– Ты делай свое дело, а я буду делать свое, – настаивала Шейда. – Ну, хочешь, руку поцелую? – она хитро посмотрела на македонянина.
Тот с удивлением уставился на странную апаритку, но промолчал. Надо же – руку она ему поцелует. Да если он захочет, она ему что угодно расцелует, как сделала бы любая пленница на ее месте, чтобы сохранить жизнь. А эта – еще недавно просила о смерти, лишь бы избежать унижения, а сегодня рвется спасать других. Кто их разберет, этих баб!
Он отпустил ее, зная, что она не сбежит, потому что карийцы охраняют все подступы к лагерю и проверяют каждого, кто входит или выходит. Тем более что она дала слово, и он почему-то верил…
Раненых все несли и несли. Забирать людей из-под стен крепости можно было только ночью, когда саки не видят, куда стрелять. Поэтому многих приносили уже мертвыми. Трупы сложили на широкий помост из веток и жердей, после чего подожгли. Дым костра поднимался черным столбом.
Бассарей попросил Шейду приготовить мазь. Она нарубила траву, растерла вместе с жиром и медом в ступке, потом отправилась к только что прооперированному лучнику. Раненый очнулся после наркотического сна – приподнялся на локте и с удивлением осматривался, не понимая, где он.
– Тихо, тихо, милый, – апаритка мягко уложила его на спину.
Разрезав хлопковую корпию на бедре, жирно намазала мазью стянутую широкими стежками рану и наложила свежую повязку.
– Где тебя так? – спросила Шейда.
– С корзиной на землю рухнул.
– Вас на толено подняли? – ахнула она.
Шейда знала о сражении все, потому что в рассказчиках недостатка не было. Санитарки по вечерам обсуждали детали боя, а когда что-то было непонятно, спрашивали участников. Спали они в шалаше рядом с госпиталем, ночью по очереди поднимались к трудным раненым, делали перевязки, поили, убирали, если кто ходил под себя.
– Да. Сначала дело хорошо шло. Силы равные: они за зубцы прячутся, мы за прибитые к бортам щиты. Только нам сподручней, потому что корзина повисла выше парапета. Трупами саков весь боевой ход на башне завалили. Так эти сволочи что удумали! Вдруг видим – женщин тащат. Выставили в ряд на башне и прячутся за ними… Мы, ясное дело, стрелять перестали. Тогда они принялись за наших парней, которые внизу канаты держат. Их туреофоры щитами прикрывают, только от такого обстрела спасения нет, мы ведь не помогаем…
Лучник замолчал и опустил голову. Похоже, он винил себя в гибели товарищей. Шейда ласково опустила руку ему на плечо.
– Что потом было? – тихо спросила она.
– Корзина рухнула. Доски от удара треснули, меня бросило в борт, прямо на торчащую щепу… Я ее вытащил, а кровь так и хлещет. Ползти не могу, потому что сверху саки стреляют. Я к стенке прижался, лежу, не высовываюсь. Остальных перебили. Потом чувствую, что сознание теряю, стал Зевсу Агонию молиться… Хотя без толку, он же меня из-под досок не вытащит.
– Зря ты так, – строго сказала Шейда, – он тебя спас. С богами так нельзя, раз ты его просишь, должен верить. Я сейчас тебе его фигурку принесу, ты ему еще помолись, поблагодари… А я мешать не буду, мне к другим идти надо.
Апаритка поднялась, чтобы взять со столика олимпийского идола. Сунув статуэтку в руку стрелка, перешла к другому раненому. У этого воина, судя по тораксу из кожи – карийского кавалериста, все лицо закрывала пропитанная кровью примочка.
Шейда молча поманила подруг. Те присели на корточки рядом с ней.
– Вы плечи прижмите, – шепотом сказал она, – а я повязку сниму.
Потом наклонилась к уху раненого.
– Потерпи немножко, милый, тебя надо перевязать. Вот, положи руку сюда. Задрав край хитона, оголила бедро. Кариец замер, почувствовав под ладонью мягкое женское тело.
Она стала медленно отдирать присохшую ткань, промакивая ее пропитанной кунжутным маслом губкой. Раненый стонал, но
