руку не убирал. В какой-то момент она быстрым движением сорвала повязку. Кариец закричал от боли и сжал пальцами ее бедро.
Апаритка ахнула: лицо представляло собой месиво. Та сторона, на которую пришелся страшный удар, была синюшного цвета. С замиранием сердца Шейда смотрела на стянутые сухожильной нитью раны, распухший сломанный нос и вытекший глаз.
Обработав швы, она наложила свежую повязку, прорезала в ней дыру для рта. Потом посидела рядом с карийцем, пока его дыхание не стало ровным.
– Чем тебя?
– Палицей.
Ему было трудно говорить. Шейда не приставала с расспросами, понимая, что если он найдет в себе силы, то все расскажет сам. Просто тихо поглаживала его руку.
Вскоре снова услышала голос.
– Гоплиты бросили таран у ворот. Я их не виню… так вышло. Мы в это время стояли за холмом, ждали сигнала. Когда саки хотели затащить барана, мы выскочили из засады. Расчет был на то, что они не успеют закрыть ворота. Саки рубились хорошо… умеют они на конях. Вдруг вижу: створки сдвигаются… Это значит, они своих решили бросить. Ну я и рванул вперед. О том, что со мной будет, если проскочу внутрь, просто не думал… Пику мечом отбил, рубанул одного, другого… Вот проход, конь прямо в него летит… И тут мне палицей врезали. Удар из-за створки прилетел, я не заметил… Потом ничего не помню.
Раненый повернулся к апаритке.
– Винею спасли?
– Лучники подобрались по апрошам, простреливают площадку перед воротами, так что сакам ее не захватить… Ты отдыхай. Ты свое дело сделал, молодец. Бассарей говорит, что они больше не высунутся. А ты обязательно поправишься…
Шейда перешла к туреофору, у него были обожжены лицо и грудь. Остатки хитона прилипли к страшным язвам на теле. Он лежал на спине, открыв рот, из которого вырывалось хриплое дыхание. Когда апаритка поднесла миску с настойкой опий – она к его губам, он судорожно задвигал кадыком, жадно глотая зелье. Но тут же застонал от боли. Потом нервно заговорил, быстро, почти скороговоркой, глотая слова:
– Хорошая ты… хоть и не нашей веры. На дочку мою похожа… та тоже чернявая… Вот что, милая, возьми это.
Грек попал ей в коленку, двинул руку выше, нашел раскрытую ладонь и что-то сунул.
– Вот, мне парень из города дал… Когда мы засели за фашинами, он камнемет подрезал. Ну, мы бросились на дно, валуны через нас перекатились, кого-то задело… но меня нет. Я маленький, щуплый… Камень поверху прошел, только колья напрочь снес…
Он на секунду прервался, отдыхая. Было заметно, что его мучает нестерпимая боль, лишь слегка приглушенная опийоном.
Потом продолжил:
– Я выглянул, смотрю – он весь стрелами утыкан, но ползет, а куда – непонятно, к нам навстречу, что ли… так мы его порубим. Я замахнулся мечом, а он лежит и глядит на меня… ждет, значит, смерть свою… Только я не смог ударить, не знаю, почему… хотя стольких убил. Он вдруг руку мне протянул, ну, вроде как я сейчас тебе, и говорит: прости, мол, меня, брат… Я не по своей воле это сделал, нас, которые на канатах спустились, саки заставили… Они наши семьи взяли в заложники и говорят: не сделаете что надо, мы их убьем – кого на кол, кого четвертуем, с кого кожу сдерем… легкой смертью ни один не умрет… А у меня, говорит, детей трое и жена четвертым на сносях, как же я, мол, такое допущу… Другие тоже так… вот мы и полезли со стены. А куда денешься…
Шейда посмотрела на ладонь: в руке лежал латунный перстень с изображением крылатого божества.
– Смертник этот… перстень спрятал в набедренной повязке… чтобы саки не нашли… – туреофор говорил с трудом, силы почти оставили его. – Передай, говорит, старшему сыну… когда город возьмете, а вы его точно возьмете… потому что иначе никак, от саков житья совсем не стало… Вот, значит, ты его найди… Его Артемием кличут… передай от меня… Я, говорит, лудильщик, ты спроси в квартале медников дом Менекрата, тебе всякий покажет…
Раненый сжал руку апаритки.
– Потом рядом жахнуло, дым, огонь… очнулся уже здесь… ты это… дочка, пере…
Он остановился, задышал еще чаще, потом вдруг успокоился, вытянулся и затих, так и не отпустив Шейду.
Апаритка, за эти дни повидавшая много крови и страдания, не смогла сдержать слез. Вытерев глаза рукавом хитона, сунула перстень за поясок, после чего снова приступила к своим обязанностям.
Глава 7
Миннагара, Такшашила, Сиркап, 84-й год эры Викрама, месяц джьештхамулия
1
В сераль вошел обрюзгший черный евнух неопределенного возраста в голубом дхоти и белом тюрбане. Прошелся вдоль стен, подсыпая в кадильницы ладан. Исподлобья, словно нехотя, осмотрел купальню, оценил обстановку, зацепил взглядом Винату. Молча вышел.
Она тихо сидела в самом углу бассейна на мраморных ступенях, погрузившись в воду по грудь. Прямо над ней веселый позолоченный крокодил выдувал струйку из разинутой пасти.
Винате казалось, что так ее никто не замечает. Мимо со смехом и оханьем сновали совсем юные девушки, озорно брызгались. Матроны степенно плавали, стараясь не намочить тюрбан.
Накупавшись, женщины опускались на ковры, засыпали, убаюканные чириканьем попугайчиков в золотых клетках. Некоторые о чем-то шептались. Казалось, в гареме царит атмосфера неги и ленивого бесцельного существования.
Наложницы Гондофара ночевали в спальнях, а день проводили за рукоделием, помогали рабыням и евнухам ухаживать за младшими детьми или выполняли мелкие поручения хозяйки гарема – престарелой сестры царя.
Лишь вечером им разрешалось некоторое время провести в праздности у бассейна. Царь любил в такие минуты подсматривать за ними через решетку окошка соседней комнаты. Выбрав себе девушку на ночь, он сообщал об этом сестре. Та присылала служанок, чтобы они подготовили ее к свиданию с господином: вымыли, убрали с тела лишние волосы, намазали благовониями, уложили прическу.
Гондофар был уже пожилым человеком, поэтому его тайные визиты к окну случались все реже. А ссоры среди наложниц вспыхивали все чаще – неудовлетворенное самолюбие искало выхода.
За то короткое время, что Вината провела в гареме, она начала разбираться в тонкостях отношений между женщинами. Зависть, злоба под маской добродушия, мелочная месть – вот те скрытые чувства, которые она научилась читать в словах и поступках подруг.
Зрелые матроны, отчаявшись привлечь внимание царя, вымещали горечь на молодых соперницах. Ущипнуть, схватить за волосы, оболгать здесь считалось обычным делом.
Один раз Винату уколола булавкой поблекшая от времени сирийка, которая уже забыла, когда царь в последний раз приглашал ее в свои покои. Бхаратка запомнила урок и тоже обзавелась длинной булавкой, чтобы в следующий раз дать отпор стерве.
Вот и сейчас сирийка прошла мимо, бросив на нее презрительный взгляд.
Вината выбралась из бассейна, подхватила лежащее на ковре сари. Взмахнула руками, чтобы обернуть ткань вокруг мокрого тела, как вдруг обо что-то
