Первые отозвались выборные Стремянного полка:
— Да не крушись так больно, государыня-царевна… Уж, сказать по правде, мы за старую веру не стоим. И не наше это дело. То — дело и власть патриарха да всего священного Собора.
— И нам до веры дела нет. Верим — про себя. А в дела государские да патриарши мы не суемся, — в один голос поддержали и остальные выборные.
Такой ответ сразу успокоил Софью. Она теперь знала, как ей поступать.
Выборные были одарены деньгами, чинами. Их тут же угостили хорошо и отпустили домой.
И везде по полкам было объявлено выборными:
— В споры о вере, какая лучче, старая, новая ли, мешаться стрельцам не надо.
Но далеко не все рядовые стрельцы согласились с таким решением. Они понимали, что выборные недаром так поддерживают волю Софьи. И им хотелось получить тоже долю в милостях двора.
А титовцы из преданности расколу грозили новым мятежом и, намекая на рокот барабанов из собачьей кожи, которые гремели в мае, толковали по кругам:
— Добром с ними, с дворцовыми, не разделаешься. Пора сызнова за собачьи шкуры приниматься…
Этот полный угрозы каламбур не по душе пришелся Софье.
Она послала своих клевретов и к себе призвала рядовых стрельцов, попов слободских, вообще всяких коноводов, подкупала их словами и рублями, и кончилось тем, что к концу недели стихли всякие толки о «старой вере» на стрелецких сборищах.
Сейчас же царевна дала приказ: все главари раскола были переловлены и засажены за крепкими затворами на Лыковом дворе.
Недолго тянулся суд.
Никите Пустосвяту отсекли голову как раз на седьмой день после прений в Грановитой палате, 11 июля 1682 года. А остальных — кого засадили в тюрьмы, кого разослали по дальним местам. Немало из мелких участников этой короткой смуты успело разбежаться по разным городам.
Безнаказанными остались главные виновники натиска раскольников на патриарха, на самих царей: Иван Хованский и сын его Андрей.
Но и на них уже Софья ткала крепкую паутину. И потому раньше времени не трогала этих крупных недругов своих и царства, чтобы не пришлось жалеть о несвоевременном выступлении.
Мятежный дух нет-нет да вспыхивал в стрельцах, старательно подогреваемый Хованскими.
Но Софья умышленно делала вид, что не замечает ничего. По совету Милославского и по своей осторожности, царевна хотела, чтобы Хованский совершил целый ряд поступков, способных восстановить против наглеца не только бояр, но и всех других, до стрельцов включительно.
Ждать пришлось недолго.
Мало того, что Хованский угрожал всем, несогласным с его мнениями, обещая натравить стрельцов, — он унижал самых заслуженных бояр.
— Ни един из вас, — говорил он им часто, — не служивал, подобно мне, государям моим. Где вас ни пошлют — везде и всюду государство вред терпит от худой, неразумной, нерачительной службы вашей… Только поношение было земле русской от вашей безумной гордости и спеси боярской… Мною лишь все царство и держится. Меня не станет — будете все вы на Москве по колени в крови бродить…
И сам же сеял князь смуту в полках.
Больше месяца прошло, пока Софья решилась действовать, и то не раньше, чем пошли толки, что Хованский готовит стрельцов к новому мятежу, поджигает умы рассказом о том, как на совете отказали выдать стрельцам в пополнение жалованья сто тысяч рублей.
— Дети мои, уж и мне за вас стали грозить бояре… Мне боле делать нечего. Как хотите, так сами и промышляйте, — открыто объявил «батюшко» своим деткам.
Немудрено, что те снова стали точить свои бердыши и копья.
Только Стремянный полк по-прежнему не принял участия в волнениях.
И вот, когда настал чтимый Москвою праздник Донской Богоматери, когда двор, окруженный стрельцами и народом, должен был совершить торжественное шествие в Донской монастырь, — с крестами, с хоругвями, — оба государя и царевна в крестном ходе участия не приняли, опасаясь убийства, как пронеслись слухи по Москве.
Вместо этого Софья и оба государя сьехались вместе в селе Коломенском, и оттуда был дан приказ Стремянному полку: явиться в полном составе на охрану царской семьи.
— Не дам полка, — заявил было Хованский. — В Киев его посылать надо…
Но стрельцы и сами возмутились против этого назначения, и от государей пришла строгая грамата: прислать немедленно Стремянный полк.
Хованский, никогда не отличавшийся твердой решимостью, и тут уступил.
Стрельцы были посланы.
Первого сентября, когда справлялось Новолетие, то есть первый день Нового, 1683 года, к торжественному богослужению в Успенский собор не явился никто из царской семьи, вопреки древнему обычаю.
Патриарх огорчился, а вся Москва пришла в смущение.
— Покинули нас государи. В ином месте стол поставят. Слыхать, от московских стрельцов небезопасно им тут.
Такой слух все настойчивее ходил в народе, конечно, не без помощи людей, преданных Софье.
Смутились и стрельцы… Вся их сила была, конечно, в их близости к трону, в том, что они служили охраной, защитой царям, наподобие римских преторианских когорт…
А без этого, — как воины, как войско, — они никуда не годились. И самим стрельцам, и всей Москве это было слишком ясно.
Скрытое недовольство забродило в полках против Хованского.
— Из-за Тараруя-батюшки и на нас разгневались государи и царевна-матушка. А уж от ней ли нам было мало милостей…
Так толковали в слободах…
И снова появились там какие-то неведомые прежде люди: шептались, уговаривали, давали деньги, сулили награды и почести.
И когда, по мнению Софьи, почва была достаточно подготовлена, на воротах Коломенского дворца появилось подметное письмо, порешившее участь Хованских.
Это было 2 сентября.
Надпись на письме была такая:
«Вручить государыне-царевне Софье Алексеевне, не распечатав».
Собрав весь двор, который был там, в Коломенском, при государях и царице, Софья велела огласить письмо.
Думный дьяк Шакловитый, с недавних пор вошедший в милость к Василию Голицыну и царевне, откашлялся и стал читать:
— «Царям, Государям и Великим князьям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцам, извещают московской стрелец да два человека посадских людей на воров и на изменников — на боярина, князя Ивана Андреевича Хованского, да на сына его, князя Андрея Ивановича: на нынешних неделях призывали они нас к себе в дом — девять человек пехотного чина да пять человек посадских людей — и говорили, чтоб мы помогли им доступить царства Московского, и чтоб мы научили свою братию, чтоб ваш царский род извести, и чтоб прийти большим собранием, изневесть, в город и называть вас, Великих Государей, еретическими людьми, и побить вас, Государей обоих, и Царицу Наталию Кирилловну, и Царевну Софию Алексеевну, и Патриарха, и властей; и на одной бы Царевне князю Андрею жениться, а достальных Царевен постричь и разослать в дальные монастыри; да бояр побить: Одоевских трех, Черкасских двух, Голицыных трех, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двух и иных людей из бояр, из дворян, из гостей за то, что будто они старую веру не любят, а новую заводят. И как то злое дело учинят, послать смущать во все Московское государство и по городам, и по деревням, чтоб в городах посадские люди побили воевод и приказных людей; а крестьян научать, чтоб они побили бояр своих и холопей, боярских; а как государство замутится, и на Москве б выбрать на Московское царство его князя Ивана, а Патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые б старые книги любили; и целовали нам на том Хованские крест и образ Николы Чудотворца, и мы им целовали тот же крест, чтоб нам злое дело делать всем вообще; а дали они нам всем по двести рублей денег человеку, и обещались они нам перед тем же образом, что, если они Московского государства доступят, и нас, стрельцов, которые в заговоре были, пожаловать в ближние люди, а нас, посадских людей, гостиным именем и торговать вовеки беспошлинно; а стрельцам велели наговаривать: которые будут побиты, и тех животы и вотчины продавать, а деньги отдавать им, стрельцам, на все приказы. И мы, три человека, убоясь Бога, и памятуя крестное целование, и не хотя на такое злое дело дерзнуть, извещаем вас, Великих Государей, чтоб Государское здоровье оберегли; и мы, холопи ваши, вам, Государям, объявимся, и вы, Государи, нас, холопей своих, за наши верные службы пожалуете; а имен нам своих написать невозможно; а приметы у нас: у одного на правом плече бородавка черная, а у другого на правой ноге поперек бедра рубец посечено, а третьего объявим мы, потому что у него примет никаких нет».
— Пречистая Богородица, што слышать довелося! — с прекрасно разыгранным ужасом воскликнула царевна. — Где же укрыть нам себя и весь род царский от злоумышлении всяческих?..
