Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

В первом случае был риск, что римляне найдут ее по следам на снегу, которые приведут их на Кипрскую улицу, прямо к дому Минуция. Нетрудно предположить, что тогда с нею будет. Нет, лучше ей сразу броситься вниз со стены Сервия Туллия, чем давать показания под пытками в атрии Свободы!..

— Она права, — сказал Ириней, когда Ювентина высказала свои опасения.

— Со стены вы меня спустите обвязав веревкой, — торопливо продолжала девушка, — а когда мы доберемся до Аппиевой дороги, я вернусь в город.

Никто не стал ей возражать.

— Я с тобой, родная, — тихо сказал Мемнон.

Беглецы стремительно прошли до конца Фортунатской улицы и, скользя ногами по мокрому снегу, покрывавшему склон вала, добрались до угловой башни.

Войдя в башню, они стали взбираться вверх по свайной лестнице.

Ириней побывал здесь несколько дней назад и убедился в том, что восстановительные работы в башне завершены. Они производились по всей линии городских укреплений с осени прошлого года, когда в Риме началась паника в связи с поражением римских легионов в Галлии.

Взамен прежних, обветшавших от времени, в башне были сооружены новые лестницы, ведущие на стену и на вершину башни.

Когда беглецы выбрались на стену, их встретил там сильный порывистый ветер. Он насквозь пронизывал старые тонкие плащи гладиаторов. (Обувь учеников Аврелия тоже оставляла желать много лучшего. Готовясь к побегу, они обмотали ноги всяким тряпьем, чтобы хоть немного защитить их от холода).

Ириней быстро размотал веревку. Это был довольно толстый и прочный корабельный канат из спарта для натягивания парусов. Мемнон одним концом веревки обернул Ювентину выше пояса поверх плаща, но так, чтобы руки ее оставались свободными.

— Не туго ли? — спросил александриец, завязав петлю.

— Чуть-чуть ослабь.

Гладиатор немного раздвинул петлю и намертво затянул веревку морским узлом на уровне груди девушки.

— Крепче держись за веревку, не давай себе выскользнуть из петли, — сказал Мемнон. — Не бойся, спуск будет недолгим.

— Я смелее, чем ты обо мне думаешь, — ответила Ювентина, улыбнувшись ему в темноте.

Не давая себе времени на раздумья, она быстро села на парапет, ограждавший край стены, и перекинула через него ноги, стараясь не смотреть в разверзшуюся под собой черную бездну.

— Теперь берись руками за веревку! — скомандовал Мемнон. — Ничего не бойся — я держу…

Вытянутыми вперед руками, крепко державшими веревку, гладиатор с силой приподнял и оторвал девушку от края стены, после чего Мемнон и помогавший ему Сатир стали постепенно отпускать веревку, осторожно перехватывая ее руками.

Ювентина изо всех сил держалась за канат, плавно скользивший вниз. Сильный ветер, дующий вдоль стены со стороны Соляной дороги, сорвал с ее головы капюшон плаща и растрепал волосы. Руки ее быстро слабели, а веревка все больнее врезалась в тело.

Наконец ноги ее коснулись земли.

Девушка быстро высвободилась из петли и несколько раз дернула за канат, давая знать стоящим наверху, что спуск закончился благополучно.

В это время Ириней надежно закрепил конец веревки на одном из деревянных брусов, вделанных в ограду стены (эти брусы были частью специальных приспособлений для установки на стене тяжелых метательных машин).

С обезьяньей ловкостью он, цепко перебирая руками веревку и отталкиваясь ногами от стены, быстро спустился вниз.

Вслед за ним не мешкая спустились Мемнон, Сатир и все остальные.

Веревка так и осталась раскачиваться на стене под порывами ветра.

Ириней повел беглецов вдоль стены по направлению к Квиринальским воротам.

Немного не доходя до этих ворот был временный деревянный мост через ров. Его соорудили рабочие, занимавшиеся здесь восстановлением обрушившейся части стены, для подвоза камней, кирпичей и прочего строительного материала.

Вскоре они добрались до моста, перешли через него и двинулись по тропинке, ведущей вдоль крепостного вала к стоявшему поблизости от Коллинских ворот храму Венеры Эрицинской.

Чтобы не привлекать внимание солдат, стороживших Коллинские ворота, беглецы далеко стороной обошли храм Венеры, затем пересекли сначала Соляную, потом Номентанскую дороги и по заснеженным извилистым тропинкам, тянувшимся через овраги под арками акведуков, примерно через час добрались до развилки Латинской и Аппиевой дорог, радуясь, что все идет как нельзя лучше.

Они не предполагали, что побег уже обнаружен и в школе началась суматоха.

Случилось так, что один из рабов, исполнявший обязанности истопника при школьной кухне, явился на работу раньше обычного под благовидным предлогом нарубить дров и развести огонь перед приходом повара. На самом деле раб продрог в своей холодной каморке и здраво рассудил, что на кухне подле разогретой печи он славно проведет остаток ночи. Он-то и заметил, проходя мимо столовой, отпечатанные на снегу следы множества ног, ведущие к ограде. Заподозрив неладное, раб поспешил предупредить стражу.

Как только стало ясно, что совершен побег, начальник стражи послал за управителем школы, дом которого находился неподалеку, на Гранатовой улице.

Пацидейан, поднятый с постели этим неприятным известием, помчался в школу, где ему сообщили о сломанных замках на дверях седьмого эргастула и пятой камеры, а также о найденных следах, протоптанных в снегу от ограды школы до крепостной башни, и обнаруженной на стене веревке.

Управитель сразу понял, что беглые вряд ли ушли далеко.

Поначалу, когда ему стали известны имена бежавших, он подумал о том, что гладиаторы отправились на север по Фламиниевой дороге. Это показалось ему вполне естественным, потому что из шести беглецов трое были галлами и один германец. Куда им еще бежать, как не в сторону Альп, на свою варварскую родину? Но вскоре выяснилось, что следы ведут в обратном направлении — на юг.

Пацидейан кинулся на постоялый двор у Целимонтанских ворот, разбудил хозяина и договорился с ним о найме у него двух десятков лошадей.

— Не уйдут! — с уверенностью пообещал Пацидейан Аврелию, которого он немного времени спустя застал в школе, где тот гневно распекал сторожей за нерадивую службу.

Еще через полчаса, посадив на лошадей девятнадцать стражников из тех, кто был помоложе, Пацидейан выехал вместе с ними из города через Целимонтанские ворота, решив двигаться прямо по следам бежавших.

Управитель не сомневался, что скоро настигнет и схватит этих безумцев, надумавших бежать в такую погоду.

В то время как всадники во главе с Пацидейаном выехали из города навстречу пешим стражникам, идущим по следу с горящими факелами в руках со стороны Коллинских ворот, беглецы, перейдя Латинскую дорогу, оказались на старом римском кладбище, находившемся в глубине развилки между Латинской и Аппиевой дорогами.

Ириней вывел их к знаменитым родовым усыпальницам Корнелиев Сципионов.

В древнейшей из этих усыпальниц покоился прах консула 445 года от основания Рима Луция Корнелия Сципиона Барбата[354]. На ней была выбита надпись:

Но наиболее известным был памятник, на постаменте которого возвышались три статуи.

Считалось, что одна из них изображала Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего, победителя Ганнибала; вторая была поставлена в честь его брата, Луция Корнелия Сципиона Азиатского[355], разбившего сирийского царя Антиоха Великого[356] в битве при Магнезии; третья статуя воспроизводила облик поэта Гнея Невия[357], хотя тот умер в далекой Африке; скульптурное изображение Невия водрузили рядом со статуями знаменитых братьев потому, что он прославил своими стихами весь род Сципионов.

Раньше, когда Сципионы были еще в большой силе и пользовались огромным влиянием, в склепе гробницы специальный служитель поддерживал негаснущий огонь лампады. Но звезда этого могущественного рода закатилась со смертью Сципиона Эмилиана, или Сципиона Африканского Младшего, разрушителя Карфагена.

Теперь гробница с прахом величайших героев Рима стояла всеми забытая среди громоздившихся вокруг роскошных погребальных сооружений в честь разбогатевших ничтожеств. Римляне даже не знали в точности, погребен ли Сципион Старший в этой могиле или где-то в другом месте. В последние годы жизни победитель Ганнибала не пользовался прежним авторитетом и любовью со стороны римских граждан. Ему отравляли существование судебные преследования за какие-то злоупотребления. Глубоко обиженный, он покинул Рим и поселился в своем имении под Литерном. Как рассказывали, он завещал похоронить себя там, а не в Риме, не желая себе похорон в неблагодарном отечестве.