Уже смеркалось, когда Коломб, Мбазо, Офени, Люси и другие члены их семьи добрались до лужайки. Воины сидели полукругом, лицом к вождю и его помощникам, а позади стояли женщины и медленно, ритмично хлопали в ладоши. Среди кустов, близ укрытий, горели костры, наполнявшие воздух запахом дыма, жареного мяса и каши. Возле вождя тоже потрескивал костер, освещая его лицо и сурово блестевшие глаза окружавших его людей. Из большого черного глиняного горшка, висевшего над огнем, шел пар; вокруг этого сосуда ходил знахарь Малаза, бросая в кипящую воду снадобья, которые он доставал из рожков и мешочков, прикрепленных к его поясу. Рядом, перед горшками самых различных размеров, сидели на корточках его помощники; вся утварь была самодельная.
— А нам, тем, кто пойдет с винтовками, тоже поможет этот заговор? — шепотом спросил Мбазо.
— Молчи, брат! — предостерег его Коломб. — У нас слишком мало таких, у кого есть винтовки.
Воины вытянулись цепочкой и стали по одному подбегать к костру, и Малаза каждого ударял по спине свежеобструганной палкой. Помощник зачерпывал кипящую жидкость тыквенным черпаком, и каждый по очереди отпивал по одному глотку. Коломб тоже хлебнул этого зелья и по жжению во рту, в горле и на губах понял, что это яд. Воинам было приказано тотчас же проглотить напиток и одному за другим бежать к яме, вырытой помощниками знахаря. Коломба у ямы вырвало, и он отошел от нее, задыхаясь от кашля и заливаясь слезами. Он знал, что это — церемония очищения, но ему еще ни разу не доводилось пробовать столь отвратительное снадобье. У некоторых рвота продолжалась до тех пор, пока они совершенно не обессилели и не покрылись холодным потом. Все громко восхваляли силу волшебного напитка. Мбазо тоже восторгался им. Он был язычник и верил в заговоры. Единственное сомнение вызывала у него винтовка — ни одно снадобье не было таким могущественным, как порох и свинец. Воины снова собрались вместе, а Малаза и его помощники закопали яму и сожгли над ней все снадобья, чтобы прогнать злых духов, извергнутых воинами. Затем на травяной подстилке были разложены большие куски мяса только что зарезанного быка. Малаза посыпал их белым порошком из своего рога и бросил на костер, где они зашипели и затрещали. Коломб стоял в первом ряду воинов и не мог сдержать глубочайшего волнения, стеснившего его грудь; у него вздулись жилы на шее и на висках. Он погладил пальцами гладкую поверхность винтовки, и это несколько успокоило его. Простые труженики из племени зонди, обычные рабы белых, превращались в фанатиков-убийц, готовых на что угодно, лишь бы пролить кровь своих врагов. Коломб знал это, он понимал все безрассудство, всю ненадежность такого боевого пыла. Он понимал, что ярость воинов будет очень недолго гореть ярким пламенем, как бушующий лесной пожар, а потом превратится в пепел. Однажды взметнув свои копья в небо, они на целый человеческий век удовлетворятся этим и будут смиренно ждать нового случая или молча гибнуть.
Воины положили свое оружие на землю, и знахарь повел их к костру. Малаза выгребал из огня покрытые пеплом недожаренные куски мяса и подкидывал их высоко в воздух. Когда мясо падало, кто-нибудь подхватывал его, откусывал кусок и снова подбрасывал вверх. Отблески огня играли на мелькавших в воздухе руках, на поднятых кверху лицах, на взлетавших и падавших кусках мяса.
— Кто открыт? Кто открыт? — вопил Малаза, бегая вокруг костра, как бешеный пес.
— Мы открыты, — орали воины.
Этот ответ означал, что не все попробовали снадобья, не все заговорены от оружия врага. Находясь в этой гуще потных тел и топающих ног, Коломб не двигался с места и не пытался схватить заговоренное мясо. Он принял дозу очистительного снадобья только для того, чтобы избежать подозрения, но в этой толпе его не заметят. Сквозь клубы пыли и дыма он разглядел проповедника Давида, который по-прежнему стоял немного в стороне от Бамбаты и других командиров; глаза его были опущены, а губы что-то беззвучно шептали. В руках у него была резная фигурка из темного полированного дерева — Иисус, сын человеческий, распятый на кресте. Фигурка была величиной с предплечье и висела у него на шее на ремешке.
— Кто открыт?
— Мы открыты.
— Кто открыт?
Вопли и крики нарастали, и затем Малаза, согнувшись почти до земли, начал пробираться сквозь толпу; пузыри и пустые стручки, которыми он был обвешан, гремели в такт резким движениям его почти обнаженного тела. Он, казалось, пытался по запаху отыскать злых духов, и Коломба на секунду охватила тревога, словно его мысли могли выдать его. Но Малаза снова очутился на середине лужайки и свирепо закричал:
— Кто закрыт?
— Мы закрыты! — гремели воины, топая ногами.
— Вы, вы, вы закрыты от пуль белых людей. Храните обычай, не касайтесь женщин.
Пеяна, один из приближенных Младенца, крикнул хриплым голосом:
— Снадобья были присланы сюда по приказу Младенца. Они сильнее, чем все другие средства. Они превратят пули белых солдат в воду. Ни одна пуля не проникнет в тело.
Бамбата, ухмыляясь, поднял винтовку над головой. Воины бросились к нему и остановились в нескольких шагах от него. По старинному обычаю несколько воинов нарочно начали притворно оскорблять своего вождя; называя его трусом, они плевали на землю у его ног. Когда они отступили, в освещенную костром полосу вступили женщины. Красная глина, размазанная по их лицам, делала их глаза похожими на темные круги. Они начали танец, подражая военному танцу мужчин. Некоторые из них сбрасывали с себя одежду, сопровождая это непристойными телодвижениями и возбужденно жестикулируя. Бамбата выхватил палку из рук Какьяны.
— Убирайтесь вон, ведьмы, — закричал он. — Это мужское дело. Убирайтесь к вашим горшкам.
Затем он деловым и властным тоном обратился к импи. Они должны бесстрашно ударить по частям белых, а потом сразу отступить в горные леса, за реку Тугела. Они не будут одиноки. К ним присоединятся другие племена, и белые будут окружены со всех сторон.
— Наши враги — правительство и белые солдаты, — повторил он. — Мы не воюем с женщинами, детьми и безоружными мирными жителями. Не трогайте их. Сегодня вы приняли сильное снадобье. У врага нет средства сильнее. У нас есть также бог белых проповедников. Некоторые из вас верят в него, другие — нет. Мы не будем ссориться из-за этого — в этой борьбе у нас единая цель. Так говорит и учитель Давид, так записано в его книге.
Давид вышел вперед и, склонив голову, начал читать молитву. Коломб и еще несколько христиан из числа импи вторили ему, а затем произнесли «аминь», как учили их в церкви. Потом с тем же благочестивым и смиренным выражением лица, какое появлялось у него, когда он проповедовал с амвона, Давид обратился к заговоренным воинам. Их тела сверкали в свете костра и грозные чокобези качались над их головами.
— Я человек божий, я не ношу оружия. — Он простер вперед руки розовыми ладонями вверх, и распятье закачалось у него на шее. — Я несу людям крест и слово божье. Но человек создан из плоти и крови, и вы — мои братья, мой род. Я бросил все и последовал за вами, ваша борьба — моя борьба. Гнев божий падет на правительство, власть будет взята из его рук и передана нам, Черному Дому. Такова высшая воля. Сражайтесь храбро, никогда не отступайте. Братья мои, вы справедливы в гневе своем; да живет он долго и пылает, как солнце, что горит все жарче с каждым днем и никогда не гаснет.
Он попросил света, и какой-то юноша сунул в костер сухую ветку акации, а затем выхватил ее, искрящуюся и шипящую, и поднял высоко над ним. Давид вынул из кармана библию, и, пока он нерешительно перелистывал ее страницы, Коломб заметил, что руки его дрожат, а лицо искажено душевной болью. Он прочитал из плача Иеремии:
— «Наследие наше перешло к чужим, домы наши к иноплеменным; мы сделались сиротами, без отца; матери наши — как вдовы. Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха. — Затем почти пропел: — Те, кто гибнет от меча, лучше тех, кто гибнет от голода, ибо эти последние чахнут, лишенные плодов своих полей».
Христиане снова пропели «аминь», к ним единодушно присоединились низкие голоса язычников. Они убедились, что слова, сказанные богом Давида, совпадают с их собственными словами и мыслями, и были потрясены тем, что эти слова бесстрашно говорят о смерти, хотя у бога белых нет таких снадобий, которые превращали бы пули в воду.
Следующий день был посвящен спешному вооружению людей племени. Разведчики следили за каждым шагом неприятеля. Жаркий, знойный день; цикады, прозвенев целое лето, теперь стали сонными и временами умолкали. Тогда над кустарником воцарялась мертвая тишина, не было слышно даже шелеста листьев. Лошади полицейских оставались нерасседланными целый день, и время от времени по дороге проезжали патрули. Иногда они прочесывали кусты. Выстрелов не было. Месяц в ярком, холодном небе был похож на кусок мокрой бумаги.
