— Помню, помню. Это такой, с челочкой, со шрамом?
— Да, тот самый. Я сразу заметил — это матерый шабашник. Ему бы только рубли, больше ничего не интересует. Даешь ему заработать — выдает кубы. Попросишь что-нибудь сделать или помочь кому-нибудь, он сразу условия ставит. «Давай, говорит, товарищ Ковус, сначала оформим нарядом, а потом я сделаю». Вот такой. Разве на такого можно положиться? И вот этот Волчихин привозит из Мары женщину. Свадьбу устроил. Шуму много было. Провел ее помощницей. Хотя ты сам знаешь, для чего нужна ему женщина. Я, конечно, тоже был на свадьбе, но все равно мнения об этом парне не изменил. Рвач и шабашник.
— Говори, что произошло, чего ты тянешь, Ковус? — поторапливаю я его.— Мне непонятно, за что газетчиков ругаешь?
— А за то, что приехал один из ваших. Балашов. Есть такой у вас? Прошлый раз с Кербабаевым приезжал.
— Есть. Со мной работает,— подтверждаю я.
— Написал он хвалебный материал. Этот материал два раза передавали по радио, да еще напечатали в комсомольской газете. Статью свою он назвал «Энтузиасты». И начинается, знаешь как? Волчихин приехал в Мары, приходит в парк, знакомится с девушкой. Танцует и говорит ей: «Эх, негде даже развернуться здесь! Вот у нас на канале, это да!» «А вы с канала?» — спрашивает девушка. «Да. Я бульдозерист». «А можно мне к вам поехать?» — просится она.— «А почему ж нельзя. Я за один день научу вас управлять бульдозером!» Словом, дальше он пишет, как привез ее Волчихин, как научил работать на машине, а теперь, дескать, они больше всех выработку дают. В газете с портретами опубликовали. Ну вот... Я, как говорится, проглотил пилюлю. Пишите, думаю, если вы считаете, что лучше меня моих людей знаете. А вчера поехал в Захмет, там говорят мне: Волчихин бросил бульдозер и сбежал в неизвестном направлении. Вот какие «энтузиасты».
— Лады, Ковус, я все понял. Буду в Ашхабаде, разберемся,— пообещал я.— А ты хоть выяснил, почему они сбежали?
— И выяснять нечего. От Захмета до самого Мары— трудный грунт, а расценки ниже, чем в барханах. Еще несколько человек бросило технику. Поехал я в Байрам-Али, в училище механизации, собрал ребят, говорю им: «Кто уверен, что сможет работать на бульдозере или экскаваторе, поднимите руку!». Все как один подняли. Договорились с директором, выбрал человек двадцать... Если справятся — это им и будет лучший экзамен. Как думаешь, правильно я поступил?
— Думаю, что правильно, Ковус. Парни откуда?
— Да наши, местные. Ребята из колхозов.
— Правильно поступил,— повторяю я.— Это, действительно, и практика, и экзамен, а главное — помощь стройке. Ты сам в Захмет не собираешься сегодня или завтра?
— Пока нет. Здесь на двух пикетах сейчас тоже затор. Бегут многие. Пески прошли, а на твердом грунте не заработаешь. Знаешь, Марат, была бы моя воля, я с этих шабашников клятву брал или присягу бы заставлял их давать, чтобы не за деньги работали, а на совесть.
— Да, довели они тебя. Тебя послушать, так и хороших, сознательных ребят на стройке нет. Мирошин работает?
— Пока работает...
— И Земной с ним?
— Работает пока и он.
— Значит, еще много таких, как они найдется. Не падай духом. Когда машина в Захмет идет?
— Утром рано. Слушай, ты напиши статью о положении на нашем участке. Может быть, есть смысл пересмотреть ставки? Понимаешь, тут недоработка какая-то в расценках. На галечнике гораздо труднее работать, чем на песке. Почти половина техники вышла из строя. Запчастей нет. А кому захочется сидеть на простое?
Пока я беседую с Ковусом, Гордеев изучает быт строителей. Он ушел в столовую, а заодно и поглядеть поселок. Вернулся, посмеивается:
— Ну, братцы, скажу я вам... Тут долго не проживешь. Пески и консервные банки, больше ничего. Хотя бы арбузов забросили, что ли? Все веселее было бы.
— Откуда возьмешь арбузы? Весна же еще? — недоумевает Ковус.
— Да, да, верно,—соглашается Гордеев.— Еще только март, а мне кажется уже прошла вечность, как я выехал из Москвы. Надо поскорее убираться.
— На поезд в Захмете можете сесть,— раздраженно советует Ковус.— Московский каждый день проходит.
— Верно, верно,— соглашается Гордеев, вовсе не подозревая, как зол на него Ковус. Но я-то знаю прораба: он терпеть не может заезжих и проезжих, которые на все смотрят сквозь пальцы, а с пустыней знакомятся, трогая ее носком полуботинка.
Мы ложимся спать и засыпаем сразу же.
В шесть звенит будильник. Выходим из домика. На улице свежо. Вода в умывальнике холодная. Шофер уже греет мотор, встал еще раньше нас. Ковус приглашает выпить чаю. Гордеев отказывается: чаи он гонять не любит. Я выпиваю пиалу и прощаюсь с Ковусом. — Ковус, главное — спокойствие. Тут не только в грунте дело. В самом почерке работы. Бойко опрокинул всю вашу старую систему гидростроительства в пустыне. Он идет со своими бульдозерами, словно танковую колонну ведет. Быстро и эффектно. Многие твои строители работают у него, никуда они не убежали. И почти все твои танкисты там. Тут дело не только в заработке, но и как дается этот заработок. Работа, Ковус, должна быть, как песня. Чтобы радовала и укрепляла силы. Я тебе советую: перенимай опыт у Бойко. Впереди еще три очереди стройки. Перенимай опыт и внедряй его в бригадах молодых бульдозеристов...
Мы выехали, и в полдень были в Захмете. Гордеев сел в поезд и уехал, а я отправился на десятый стройучасток, где сейчас были сосредоточены все силы механизаторов. Здесь был аврал. Дорог был каждый час, каждый выброшенный на отвал куб грунта. Керкинцы поджимали: вели за собой воду и ждали одной короткой команды Калижнюка: «Открыть шлюзы».
Ночевал у Аскада. Они на экскаваторе вдвоем с помощником. Помогает ему щупленький паренек по имени Вели. Он из училища. Видимо, один из тех, кого привез сюда из Байрам-Али Ковус. Во вторую смену работали раньше два дюжих шабашника с Ангары, но они взяли расчет и покинули Каракумы. Мал показался заработок. Ночью сидим у костра, подкладываем в огонь корявые жгуты саксаула. Аскад говорит о беглецах:
— Пусть катятся к бабаю на огород... Без них тоже неплохо. Я думаю так, товарищ корреспондент. Технику надо любить. Она же, как живая. Как лошадь, как корова, например. У вас не было своей коровы или лошади? — спрашивает вдруг.
— Нет, не было...
— А у нас была. Корова своя была. И лошадь была. Жеребенком взяли. Я все время ухаживал за ним. Вырос он, конем стал. Война началась тут. Отец повел его на базар, а я не выдержал — реветь начал. Не хотел разлучаться. До сих пор рана в сердце. С этим тоже так,— показывает на экскаватор.— Когда принял его, он почти «скелетом» был. Ездил по колхозам, собирал запчасти, словом, лечил машину. Поставил в строй. Исправно теперь работает. Ну и что ж, что расценки упали? Не бросать же мне экскаватор. Я же привык к нему!
— Ну, а ты как мыслишь, Вели? — спрашиваю помощника.— Тебе нравится эта машина? Бросил бы ее, если б сказали — даем другую?
— Ай, разве в одной машине дело? — удивляется Вели.— По-моему, дело в родной земле. Люди бегут, потому что у них родина не здесь. А у меня родина — вот эти места. Мне давай любую машину, все равно никуда отсюда не уйду...
На другой день решил навестить Мирошина. Тишина в забое, тишина в домике на отвале. Бульдозерист лазает под мотором, только ноги торчат. Услышав гул подъехавшей машины, вылез.
— Иван, здорово! — подаю ему руку.— Как дела? Стоишь, что ли?
— Стою,— отвечает угрюмо.— Десятый день уже ни куба нет. Станина повреждена. Послал Земного в соседний колхоз, может привезет запчасть.
— А Катя где? — спрашиваю.
— Начхала она на меня, Катя-то,— заговорил еще злее.— Пока деньга шла, была баба шелковой, а как вышли сюда на грунт, начала браниться. И такой я, и сякой... Дошло до того, что я такой дурной, что дурнее меня на свете нет. Разозлила донельзя...
— Уехала что ли?
— Не знаю, совсем или нет, но отсюда уехала. Прогнал я ее, не стерпел. Раньше я за ней такого не замечал. А в пустыне тут всю свою нудную душонку показала баба.
— Ты бы отыскал ее,— советую.— Сегодня поссорились, завтра помиритесь опять.
— Придет, коли миру захочет,— спокойно тянет Мирошин.— Что ж мне ее по всему каналу искать? Да и не пара мы с ней. Это я только теперь понял. Мне надо такую, чтобы бок о бок со мной до самого Каспия шла. А эта все равно, если и вернется, долго не выдюжит.
— Упрям ты, Ваня! Мы тебя недавно в Хурангизе вспоминали, когда о канале зашла речь.
— Ты что, в Хурангизе был? — глаза у Мирошина заблестели и сам весь сразу расслабился.
— Был и встречался кое с кем. С Михайловым, Хатынцевым...
— Вот где места,—мечтательно говорит Мирошин.— Там и женщины вроде бы мягче характером. Что значит природа. — Пустыня, конечно, ожесточает, — соглашаюсь я, — но и характер тут крепнет. Согласись!
— Не знаю...
— Посмотришь, Катя твоя вернется. Мне кажется, у нее характер дай боже... Без песков скучать будет...
