— И вправду — шерсть! — все с тем же нелепым смехом, который лился из нее, как вино из открытой бутылки, проговорила Марта.
— Пардон, я не понимаю! — удивился Меншиков и взглянул на нее как-то странно, даже сочувственно. Наверное, подумал, что бедная девочка слегка спятила от тоски и одиночества.
— Это неважно, — отстраненно сказала Марта. — Совсем неважно. Ничего уже неважно…
— Так показать ли вам вольс? — настаивал галантный кавалер.
— Покажите… — нетвердым голосом сказала Марта. Впервые вино действовало на нее таким странным образом. Впрочем, в Мариенбурге, в пасторском доме, она почти не пила вина. Уж не подмешал ли коварный обольститель Менжик чего-то в ее бокал? — мелькнула запоздалая догадка. Но разбираться было поздно, крепкие руки Менжика уже обвились вокруг ее талии, а потом он вдруг подхватил ее и с бархатным, кошачьим смешком поднял вверх, на мгновение задержал в воздухе и быстро опустил. Потом еще раз поднял и еще раз опустил… Потом снова и снова… И волчком завертел Марту по комнате, не давая ей опомниться.
У Марты закружилась голова, захотелось прижаться к кому-то сильному и надежному, как Йохан, и беспомощно, как ребенок, заплакать. Меншиков опять понял это желание (следовало отдать ему должное, женщин он действительно чувствовал прекрасно!) и обнял ее нежно и заботливо, почти как брат. Тогда Марта, почти не осознавая, что делает, прижалась к его груди и заплакала… Она плакала о самой себе, о своей несчастной участи, о разлуке с Йоханом, о прошлом и настоящем… Плакала и почти не замечала, что Менжик целует ее волосы, плечи, губы и шепчет на ухо непонятные русские слова: «Кралечка моя, ласточка, любушка…» Впрочем, последнее слово она поняла — только ведь Йохан все равно говорил лучше!
Голова кружилась, все расплывалось перед глазами — она чувствовала только запах вербены, исходивший от Меншикова. И запах этот вдруг, на мгновение, показался ей странно привлекательным, но в то же время одурманивающим. Вербена сводила ее с ума, заставляла, закрыв глаза, предаться воле и власти этого нелюбимого и чужого человека.
Она почти не заметила, как жадные губы Александра Данилыча коснулись родинки на ее шее, но потом по телу потекло одурманивающее тепло, стало жарко в груди. А кавалер, лица которого она в своем полуобморочном состоянии уже не видела, а чувствовала только его руки, уже ловко и быстро расшнуровывал ее платье, расстегивал на нем крючки, торопливо и жадно стискивал ее грудь, шептал Марте на ухо что-то страстно-соблазнительное и увлекал ее за собой куда-то…
Увлекал туда, где должна была погибнуть прежняя, чистая и искренняя Марта и родиться совсем иная женщина — презирающая себя жертва и любовница государева наперсника, знаменитого покорителя женских сердец. «Бес попутал…» — говорили про такое здесь, в Московии. Марта, закрыв глаза, лежала на пышной, мягкой постели Меншикова и в терпком винном дурмане представляла, что это не коварный Менжик целует ее, а бесконечно любимый и нежный Йохан, который остался где-то далеко, в ее упоительно светлом и безвозвратно счастливом прошлом…
Глава 6
НАЛОЖНИЦА И РАБЫНЯ
Она проснулась в чужой постели, пахнувшей так же сладко и одурманивающе, как батистовые рубашки Меншикова, рядом с чужим человеком, который опершись на локоть, удовлетворенным взглядом знатока рассматривал свою лишенную последних покровов жертву. У Марты страшно болела голова, стучало в висках, мучительно хотелось пить. Первым машинальным жестом Марта потянулась за платьем, чтобы скрыть свою наготу. Было противно и стыдно — хотелось зайти в ледяную, кристально чистую воду — такую, какой была вода любимого озера Алуксне давным-давно, до осады Мариенбурга, пока ее не отравили человеческой кровью, — и смыть с себя грязь и наваждение этой ночи.
— Чем вы напоили меня вчера, сударь? — резко и холодно спросила Марта, натягивая платье. Пальцы не слушались, дрожали. К тому же Менжик в пылу вчерашней любовной битвы сломал на ее платье добрую половину крючков. Привести в полный порядок свой туалет было трудно. Меншиков лукаво ухмыльнулся, галантно протянул Марте брошенные на пол чулки и ответил:
— Никакого мошенничества, сердце мое, просто тонкое и в меру крепкое французское вино. Ну и самая малость безопасного зелья для разжигания амурной страсти — так, травки разные, корешки, букашечки… Один старый финн сию смесь изготовляет, ведун. Повесить бы его, конечно, надобно, однако же, полезен, шельма!
— Я так и знала! — в гневе и отчаянии воскликнула Марта, с трудом сдерживаясь, чтоб не наброситься на этого самодовольного сластолюбца. — Вы низкий лжец, вы добились своего только обманом и коварством!
— Но ведь вы могли и уйти еще до того, как я предложил вам вина, не правда ли? — явно наслаждаясь яростью своей жертвы, сказал Меншиков. — Не ищите себе оправданий, красавица моя, я вас ни к чему не принуждал! Вы просто истосковались по крепким мужским объятиям, и вам было так хорошо со мной, как никогда раньше!
— Как вы можете знать это?!
— О, вы, Евины дочери, никогда не обманете меня ни ложной страстью, ни ложной холодностью! В час амурной баталии существуют такие взгляды, вздохи, стоны, которые говорят мне так же много, как грани самоцветного камня — искусному ювелиру. Я всегда смогу отличить подлинный алмаз от фальшивого. Так вот, милая моя, вы — настоящий бриллиант, и самой чистейшей воды.
Несмотря на весь драматизм своего положения, Марта не могла не признать: говорить комплименты этот опытный покоритель женских сердец умел. Но его непомерное самомнение было ей отвратительно.
— Послушайте, вы, ремесленник любви, — сказала она дерзко и даже грубо. — Между мной и вами ничего не было, совершенно ничего! И я не испытываю к вам ровным счетом ничего… Это все ваше проклятое обманное зелье!
— Что такое — любовное зелье? — Коварный Менжик, кажется, действительно не поверил ни единому ее слову. — Небольшая помощь в пикантных вопросах, не более. Если дама совсем равнодушна к кавалеру, никакое любовное зелье не поможет! Мы с тобой повторим все это без всякого зелья сегодня вечером… Нет, прямо сейчас! О, ты познаешь настоящую испепеляющую страсть, мой нежный цветочек!
Меншиков картинным, явно не раз отрепетированным жестом протянул свои мускулистые руки, чтобы обнять Марту. Она вдруг ощутила какую-то теплую приторную слабость и невольно качнулась всем телом ему навстречу. Явно еще действовало проклятое зелье! Коварный любовник заметил это и хищно рассмеялся, а затем тотчас попытался сдернуть с Марты полунадетое платье. Оно послушно соскользнуло с груди, и «муж необузданной амурной силы» с нутряным рыком тигра, барса или иного огромного плотоядного кота прильнул губами к истерзанным им еще с ночи персям Марты, укусил или поцеловал, а может быть, и то и другое. Она жалко и протестующе вскрикнула, но он прочно запечатал ей рот поцелуем, словно государственной печатью на смертном приговоре. Марте вдруг стало страшно до противной мелкой дрожи. Страшно ни того, что он сейчас овладеет ею, а того, что она вдруг сама поддастся этим колдовским нашептываниям и одурманиваниям или, хуже того, этому дикому урагану похоти — и сдастся… Предаст свою любовь, свою душу, уважение к себе самой ради завидной участи быть очередной красивой игрушкой на пуховых перинах этого искусного обольстителя, черствого и бесчестного человека.
«Ну уж нет! Никогда!» — произнесла Марта вслух и сама изумилась совсем не женским, бойцовским ноткам в своем голосе. Вырываться из сильных и горячих рук крепкого мужчины, к тому же распаленного желанием, было бесполезно. Да и прежней гибкости в ее измученном отравой и бурной ночью теле явно не чувствовалось. Тогда, собрав последние силы, несчастная жертва со всей силой ударила своего мучителя коленом в пах — благо он в тот миг очень удобно подставился под этот болезненный и сокрушительный удар. Ударила во много раз сильнее, чем некогда прыщавого Эрнста Глюка, чьи смешные домогательства казались Марте сейчас детскими шалостями. Менжик не завопил, а буквально задохнулся от боли. Судорожно поджав ноги к животу, он тяжело перекатился на спину, продолжая беззвучно орать широко разинутым ртом.
— Это за ваше негодяйство и жестокий обман! — горячо воскликнула Марта, вскакивая. Потом помедлила мгновение и с размаху влепила второму в Московском государстве человеку смачную звонкую пощечину:
— А это — за мою несчастную судьбу!
Повернулась и, полуодетая, выбежала за дверь. Благо Менжик позабыл или не догадался запереть двери спальни. «Никогда не вернусь!» — крикнула, убегая, Марта. У дверей Меншикова она столкнулась с хорошенькой горничной — по-видимому, хорошо знавшей, почему от хозяина вырываются растрепанные женщины с безумными глазами. Девушка понимающе и даже сочувствующе посмотрела на экономку. Воспитаннице благочестивого пастора Глюка хотелось заплакать от боли и унижения. Марта влетела в свою комнату, закрыла дверь на замок и потерянно, бездумно подошла к зеркалу. Из рамы на нее смотрела полуголая девица с искусанными, опухшими от поцелуев губами и пустыми глазами. «Неужели это я? — подумала Марта. — Я — эта жалкая, тупая наложница, случайная любовница? Нет, бежать отсюда, куда глаза глядят! Чтобы этот мерзавец Менжик никогда больше не смел прикоснуться ко мне! Может, попросить помощи у пастора Глюка?.. О нет, Господи, пастор же теперь посчитает меня падшей! Теперь я опозорена навсегда! Как же это, оказывается, просто… А мой Йохан? Как же мне посмотреть в глаза Йохану, если он все-таки вернется?!» Она бессильно опустилась на кушетку, уронив голову на руки, и впала в какое-то смертельное оцепенение. Порой ей казалось, что ее бедная душа уже покинула это опостылевшее тело и она видит себя со стороны… Марту заставила очнуться записка, с шуршанием влетевшая в комнату, сквозь дверную щель у самого пола. Она развернула ее и сразу узнала руку Меншикова.
