* * *
— Теперь, ваша разбойничья неустрашимость, — лукаво сказала запыхавшаяся Арсиноя, — добившись победы ужасающей и честно заслуженной, можешь не опасаться дальнейших помех. Развяжи, варвар!
— И не подумаю, — ухмыльнулся Эврибат.
— Почему? — с недоумением полюбопытствовала царица.
— Так интереснее, — осклабился наследник престола.
— Какой ты еще глупый! — нежно шепнула государыня. — Даже не представляешь, насколько интересней и лучше станет через минуту, а берешься судить... Чем ты рискуешь, милый? Ведь уже добился всего, чего хотел — и, как видишь, я вовсе не призывала на помощь... И не слишком-то брыкалась... Развяжи, дурачок...
Эврибат немного поколебался и выполнил просьбу.
— Теперь я тебя поучу кой-чему настоящему, — проворковала повелительница кидонов, прижимая кончик указательного перста к полуотверстому, влажному лону и принимаясь вновь заигрывать сама с собою.
Эврибат лишь разинул рот, наблюдая столь бесстыжее самоублажение, совершавшееся в его присутствии вторично, и слегка откинулся назад.
Зажмурившись от удовольствия, Арсиноя опять начала трепетать и постанывать.
Затем быстро приподнялась, перегнулась и проворно мазнула пальцем по носу ошарашенного подростка.
— Ну же, ну, бычок, — позвала царица звенящим шепотом. Подняла правую ногу, сильно согнула, прижав точеное колено к округлой, взволнованной груди, раскидала руки.
— Поцелуй меня туда, милый! Ну-ка...
— Эй... нет... — промямлил Эврибат, явно перепуганный необычным предложением. По сей день, до наступившей минуты, ни единая из многочисленных наложниц матери не приглашала к подобным забавам.
— Не укусит, не бойся, — рассмеялась Арсиноя. — Попробуй!
— Э-э-э... Н-нет... Я говорю... Пожалуйста!
— А еще называешься великим пиратом Расенной! — поддразнила Арсиноя. — Трусишка паршивый! Расенна — тот ни за что на свете не пошел бы на попятный.
Эврибат смущенно поежился и промолчал.
Поняв, что ринулась в излишне решительное наступление, Арсиноя решила сменить тактику. Только что упомянутый Расенна был сущим гением по гибкости и умению обходить нежданно возникавшие препоны.
Царица же, как, вероятно, помнит читатель, отнюдь не уступала этруску сообразительностью.
— Остынь чуток, — промурлыкала государыня. — Погладь меня пальцами, поиграй, а потом и сам не заметишь, как все образуется и пойдет на лад.
Она ухватила запястье Эврибата и прижала прямо к разгоряченному своему лону.
— Ух! — только и вымолвил наследник, ощутив шелковистую мягкость вьющихся волос, влажный жар возбужденного влагалища, атласную кожу выпуклых ляжек.
— А теперь — немножко поглубже... Вот так, — сказала Арсиноя, перехватывая запястье мальчишки второй рукой и заставляя ввести сразу два сомкнутых пальца внутрь.
Эврибат насупился и облизнул пересохшие губы, вторгаясь в предлагаемые небывалому доселе исследованию недра. На виссонном покрывале, меж раскрытых ног Арсинои понемногу расплывалось теплое влажное пятно.
— Ой, до чего же хорошо, — прошептала царица, откидывая согнутую в колене правую ногу, спуская левую с ложа, разметываясь полностью, до возможного предела.
Эврибат не ответил ничего мало-мальски вразумительного, но продолжил начатое дело с неподдельным прилежанием и пылом. Чем дольше и усерднее работал он уже полностью погрузившимися в восхитительные глубины пальцами, тем шире отверзался уже сочившийся новым вожделением зев.
— О-о-ой! — вздохнула Арсиноя, чуявшая близкое чувственное потрясение. — Ты такой милый, такой славный!
Повелительница нежно и властно отстранила отпрыска, скользнула прочь и нежданно опрокинув Эврибата на ложе, легла сверху, сжимая мальчишескую голову коленями. Завладела пульсировавшим от напряжения дротом, скользнула распахнутыми губами сверху донизу — до самого основания. И принялась трудиться без устали...
Приведенный в истинное сладострастное бешенство, подросток вцепился в ее круглые, упругие бедра, покрывая прижавшееся прямо к лицу шелковистое лоно мелкими, неловкими поцелуями.
— Языком! — простонала царица, на мгновение выпуская изо рта упоительно свежий, крепкий и на удивление крупный бивень.
Запретные восторги длились несколько бесконечных минут. Затем Эврибат крупно вздрогнул и промычал прямо в лобызаемый розовый зев:
— У-у-у-м-м-м-м!..
Струя густого семени изринулась прямо в горло Арсинои, чуть не заставив царицу поперхнуться. Поспешно глотая горячую, вязкую жидкость, Арсиноя невольно застонала и, уже почти ничего толком не сознавая, не обращая внимания на приглушенные, полувозмущенные вопли разом насытившегося отрока, терлась лоном о его уста, покуда не утолила собственной жгучей жажды.
Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские,
Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?
Леонид Тарентский. Перевод Л. Блуменау
Редко, очень редко обманывало этруска шестое чувство, едва ли подлежащее сколько-нибудь удовлетворительному истолкованию с точки зрения науки материалистической, однако для всякого, мало-мальски признающего явления метафизические, вполне и совершенно объяснимое.
Представ перед Арсиноей в урочный, послезакатный час, Расенна, как сумел спокойно, изложил обстоятельства злополучной высадки на острове Мелос и учиненного соглядатаем кровавого погрома.
— Перебили, по сути, всех, госпожа, — сообщил архипират ровным, невозмутимым голосом, — Вопреки недвусмысленным твоим приказам и моим настоятельным распоряжениям. Царский дворец опустел, свадебный чертог буквально разнесли вдребезги, новобрачного то ли хорошенько оглушили, то ли пристукнули полностью. Козочка доставлена, однако не советовал бы встречаться с нею в ближайшие дни.
— Почему именно? — столь же спокойно осведомилась Арсиноя, и Расенна понял, что события, всего скорее, повернутся боком.
Гладким и приветливым, — точно шершавый, способный одним-единственным скользящим касанием содрать кожу до самых костей, акулий бок...
— Я на первых порах опасался даже снимать путы, чтоб не прыгнула в воду, или чего иного не сотворила, — отвечал этруск, — Но, сдается, Лаодика вот-вот рассудок утратит. По сторонам не смотрит, не разговаривает, пищу отвергает. Пытались хотя бы водой с вином напоить — не пьет. Сейчас, ежели не ошибаюсь, лежит без сознания.
— Где? — невозмутимо спросила Арсиноя.
— На миопароне. Я не решился нести ее во дворец, не получив надлежащих...
— А нарушить недвусмысленные?..
Расенна внутренне вздрогнул. За семь лет знакомства с государыней ни разу не видал он Арсиною в ином расположении духа, кроме самого благожелательного, любезного, дружелюбного. Но теперь взору этруска явился угрожающий оскал — тем паче нежданный, что даже гневаясь, царица, по достигавшим ушей Расенны слухам, сохраняла полную внешнюю невозмутимость.
— Как посмел ты, капитанствуя кораблем, руководя захватом — да еще на одном из ближайших островов Архипелага, — оставить затеянное предприятие на произвол бездарного болвана, только и созданного убивать и увечить? Как дерзнул?
— Я редко схожу на берег сам, — ответил этруск. — Нет особой нужды. Людей подобрали разумных и достаточно опытных в нашем деле...
— Оно и видно, — ядовито заметила Арсиноя.
— Гирра, погубившего затею на корню, — сказал Расенна, — взяли на борт по настоянию начальника дворцовой стражи. С твоего одобрения, госпожа, но совершенно против моей воли. Почти ничего, кроме помех и огорчений, этот... наблюдатель... не доставлял. Правда, — ухмыльнулся этруск, — однажды его преступная глупость и безудержная болтовня обеспечили тебя надежной телохранительницей. С паршивой собаки хоть шерсти клок...
— Я называю паршивыми собаками тех, кто не способен должным образом пасти вверенное их заботе и попечению стадо!..
* * *
Расенна, разумеется, и предположить не мог истинной причины, приведшей Арсиною в такое омерзительное настроение, и всецело относил последнее на счет собственного промаха.
Действительное положение вещей было иным.
Когда, восемью часами ранее, запыхавшиеся, изнемогшие Эврибат и Арсиноя, наконец, разжали объятья и застыли, тесно прижимаясь друг к другу, дверь опочивальни распахнулась опять — и опять безо всякого предупреждения.
В проеме возникли улыбающаяся от уха до уха Сильвия и Алкмена — придворная дама, не имевшая права переступать порог гинекея, не получив особого согласия царицы, — коего не получала еще ни разу.
Чуть позади багровело разъяренное, торжествующее лицо верховной жрицы Элеаны.
Распоряжавшаяся в гинекее и помыкавшая Рефием едва ли не наравне с государыней, Сильвия искуснейшим образом подстроила невозможный при обычных обстоятельствах приход пары свидетельниц, провела их мимо притихших по первому распоряжению стражников и, точно рассчитав надлежащую минуту, выдала венценосную подругу, пойманную на горячем, высшей инстанции островного правосудия.
