— Вы ли это, графиня, — сказал Гильом, — или ангел, принявший образ ваш, явился, чтобы усладить переход мой из этой жизни в вечность?
— Я, Гильом, — отвечала графиня, — дядя ваш не мог прийти к вам, потому что по обязанности службы и по велению короля должен был ехать, а я не хотела оставить вас одних и пришла сама вйесто графа.
— Да, это ваш голос, — сказал Гильом, — я видел вас тогда, как вы не были здесь, но не слыхал вашего голоса; приход ваш прервал мой бред и разогнал призраки! Вы ли это? Если так, то я умру спокойно.
— Нет, вы не умрете, Гильом, — продолжала графиня, подавая раненому руку, которую он с невыразимым благоговением и любовью поспешно взял. — Положение ваше не так безнадежно, как вы думаете.
Гильом печально улыбнулся.
— Послушайте, — сказал он. — Бог все делает к лучшему, лучше умереть, нежели быть несчастным; не обманывайте меня, и не обольщайте меня в последние минуты моей жизни пустой надеждой; я знаю, я должен умереть, и, умирая, более всего жалко, что не буду охранять вас.
— Охранять меня, Гильом! но от кого же? Слава Богу, неприятель перешел обратно границы.
— О! графиня, — прервал ее Гильом, — не те ваши неприятели, которых вы боитесь; а есть у вас один враг, который опаснее и ужаснее для вас всех этих истребителей городов и покорителей крепостей; его, графиня, вы и не подозреваете, но я два раза, может быть, защитил вас от него. Сию минуту я был в бреду, но бред умирающего есть, может быть, созерцание того, что сокрыто от глаз смертного. В бреду моем я видел вас в руках этого человека, слышал вопли ваши; вы звали на помощь и никто не поспешил спасти вас, меня как будто сверхъестественная сила удерживала в постели, и я отдал бы не только жизнь мою, потому что я и так умираю, но душу мою, понимаете ли вы? — душу в продолжение целой вечности за то, чтобы только спасти вас, но это было свыше сил моих. Я невыразимо страдал, и благодарю вас, что вы приходом своим прервали мои страдания.
— Это было ни что другое, как бред лихорадки, Гильом, я понимаю, вы говорите о короле?
— Да, о нем говорю я, может быть, прежде точно был бред; но теперь я в памяти, вы видите, я в полном рассудке. Но мне стоит только закрыть глаза и я снова опять вас также вижу, слышу ваши вопли; и, признаюсь, это может лишить меня совершенно рассудка.
— Гильом, друг мой Гильом, — вскричала графиня, приведенная в ужас убеждением, с которым говорил умирающий, — успокойтесь ради Бога, успокойтесь!
— Да, успокойте меня для того, чтобы я мог умереть спокойно.
— Что же для этого нужно? — спросила Алисса с видом сожаления, — скажите, если это только в моей власти, то я все готова сделать.
— Надо удалиться, — сказал поспешно Гильом, — сию же минуту удалиться от этого человека. Я теперь умру спокойно, потому что видел вас; обещайте только мне уехать отсюда, как можно скорее.
— Но куда же мне ехать!
— Куда хотите, только туда, где его нет. Вы не знаете, как он вас любит; вы не могли этого видеть, потому что одни только глаза ревности могут это сидеть. Любовь к вам этого человека может сделать его способным на всякое злодеяние.
— Вы ужасаете меня, Гильом.
— Боже мой! Я чувствую, что скорее умру, нежели успею убедить вас, что этот человек готов на все! Клянитесь мне, что вы уедете завтра, в эту ночь… Клянитесь!
— Клянусь, — сказала Алисса. — Только не умирайте, я возвращусь в замок Варк, куда, по выздоровлении вашем, и вы ко мне приедете: что с вами, Гильом?
— Боже, Боже мой! — говорил тихо Гильом.
— Гильом, Гильом! — вскрикнула, наклонясь к нему, графиня, — что с ним, Боже мой?
— Алисса, Алисса, — шептал Гильом, — прощай. Я люблю тебя.
И, собрав последние силы, он приподнялся и обвил руками шею графини, склонив ее к себе и запечатлев на устах ее первый поцелуй любви, и последний — жизни, упал на изголовье.
Она получила первый его поцелуй и приняла в нем последний вздох его.
Назавтра графиня, по обещанию, данному ею Гильому, откланялась королеве Филиппе, которая не хотела более ее удерживать за уважение законной причины, принудившей Алиссу не участвовать в окончании празднеств, и изъявила только сожаление, что должна была так скоро расстаться с ней. Эдуард сделал так же, как и королева, несколько возражений, согласился на отъезд графини с таким равнодушием, что оно убедило графиню в несправедливых заключениях молодого человека, кончину которого она оплакивала. Эдуард требовал только, чтобы Алисса взяла с собою прикрытие, из опасения нападений беглых неприятельских воинов, вторгавшихся за границу, и чтобы она обещала ему останавливаться на ночлег только в городах и укрепленных замках.
Графиня отправилась в путь, и в первый день остановилась ночевать в Гертфорте, потому что, выехав поздно, не успела в продолжение дня проехать больше десяти миль; она нашла в нем приготовленное для себя помещение, так как гонец, отправленный перед ее выездом, ехал вперед, как во время путешествия королевы, и извещал о прибытии графини Салисбюри. Это распоряжение было последним вниманием к ней со стороны Эдуарда, и графиня, не подозревая ничего, полагала, что причиной этого внимания была дружба короля к графу Салисбюри.
Следующую ночь она провела в Нортамитоне, где, благодаря расположению короля, помещение ее было достойно того, кем было предложено; только начальник прикрытия известил ее, что назавтра надо выехать рано, если она хочет остановиться в назначенном для нее месте.
Графиня на рассвете следующего дня отправилась в путь, в полдень она остановилась в Лейчестере, и около трех часов пополудни выехала опять. Хотя в то время года дни были долги, но вечер наступил прежде, нежели она успела заметить вдали какой-нибудь город или замок. Посему продолжала путь еще часа два, и наконец увидела во мраке ночи вдали светившийся огонь. Несколько минут спустя, вышедшая из-за облаков луна осветила башни и стены укрепленного замка. По мере приближения к нему графини, по некоторым приметам, замок, назначенный для ее отдыха, казался ей знакомым и, приблизившись к воротам, последнее сомнение исчезло. Она точно была в замке Нотингаме.
Графиня содрогнулась невольно, замок этот пробудил в ней воспоминания об ужасных кровавых, рассказанных ей королевой, происшествиях. Алисса вошла, и ужас ее усилился еще больше, когда в приготовленной для нее комнате она узнала ту самую, в которой был взят под стражу Мортимер и убит Дугдаль; поэтому она не имела духа ужинать, выпила только немного подслащенного и приправленного пряными кореньями вина. Впрочем, ей невозможно было ошибиться, что это была не та комната; она ее очень хорошо знала; потому что узнала даже место, где сидела королева Филиппа, рассказывая ей это несчастное происшествие в самый вечер приезда в этот замок Готье-Мони и графа Салисбюри. И несмотря на то, что королева была окружена всеми своими придворными дамами и охраняемая верным кастеляном Гильомом Монтегю, не могла победить чувства того страха, который теперь испытывала графиня, тем более, что она одна находилась в этом замке, между людей совершенно ей неизвестных, со свежей раной в сердце, причиненной смертью молодого человека, и каждый предмет, представлявшийся ее взору, напоминал ей почтительную и внимательную любовь его! Но бедный юноша с преданным ей сердцем не существовал более для ее защиты, и все его опасения невольно представились в эту минуту ее воображению. И она осталась в кресле, облокотившись рукой на стол, где горела лампа, не смея пошевельнуться и оборотить назад голову и опасаясь увидеть предмет своих мечтаний, хотя перед глазами ее и была вся действительность воспоминаний, доказательством которых было это углубление в одном из мраморных столбов, поддерживающих камень, оставшееся от удара меча Мортимера. Вид этого углубления принудил невольно Алиссу привести себе на память все подробности взятия под стражу Мортимера. Она вспомнила о подземном ходе, идущем до самого рва замка, и о скрытой под резьбой части панели, которая открывалась; хотя, впрочем, королева и сказала ей, что подземный ход заделан и что часть панели не отворяется; но она не в силах была победить своего страха. И это усиливало его еще больше, это чувствуемое непреодолимое оцепенение, которое она приписывала утомлению дороги, и, желая его преодолеть, выпила еще немного подслащенного вина, но вместо того, чтобы найти в нем противодействие ощущаемому ее оцепенению, вино усилило еще более. Она хотела встать и пройтись по комнате, но силы, изменив ей, принудили остаться в кресле; все вертелось в глазах ее, и, находясь под влиянием невидимой силы, она чувствовала только, что не в состоянии владеть собой; ей казалось даже, что она перенесена в другой мир и все, окружающее ее прежде, исчезло. Трепещущий свет лампы оживлял неподвижные предметы, и изображения резной работы в карнизах, казалось, двигались во мраке; ей казалось, что она слышит отдаленный скрип отворяющейся двери, но все это как будто во сне. Наконец она стала подозревать, что выпитое ею вино было усыпительного свойства; поэтому хотела позвать кого-нибудь, но голос замер в устах ее, и она, с ужасом собрав последние силы, бросилась к дверям; но едва успела сделать несколько шагов, как ужаснейшая действительность сменила все видения. Часть панели отворилась, и человек, бросившись в комнату, удержал ее в своих объятиях в ту же минуту, как она падала, лишаясь чувств.
