Улучить подходящий момент оказалось не так просто. То отсутствовал сам Бухарин, то мешали его спутники. Особенно Адоратский, который, казалось, безвылазно окопался у себя в номере. Портье, наверное, устал от бесконечных звонков.
Но рано или поздно терпение вознаграждается. Приехав в «Лютецию» на такси, Николаевский нутром почувствовал, что в поведении Бухарина произошли отрадные перемены. Николай Иванович хоть и попробовал уклониться, но без достаточной твердости, не то что в тот раз.
— Досадно, что не предупредили заранее,— попенял он, томясь неудобством.— Без председателя комиссии я не уполномочен обсуждать условия.
— И не нужно. Цена, надеюсь, согласована с Иосифом Виссарионовичем?.. Если мы окончательно договоримся, то за оформлением дело не станет. Подпишем, когда все будут на месте.
— Как можно договориться, если пока все на той же точке? Я тут бессилен, поверьте.
— Значит, он стоит на своем,— губы Николаевского дрогнули в уничижительной улыбке.— Дешево же вы цените марксово наследство.
— Дешево? — Бухарин преодолел минутную неловкость.— Кто продает архив: мы или вы? Будь моя воля, я бы не отдал его ни за какие миллионы.
— Вам хорошо известно, чем вызвана эта печальная необходимость.
— Разве нельзя надежно спрятать? — вовсе того не желая, Бухарин все глубже втягивался в бессмысленную полемику.
— Не подскажете, где, Николай Иванович?
— Хотя бы в Америке! Гитлер туда не дотянется.
— Как вы легко все решаете! За Америку, за наших немецких товарищей, даже за Гитлера... Вы проехались по Унтер ден Линден в посольской машине, а я там был нелегально. И не единожды, потому что перевезти через границу такой груз за один присест не под силу даже контрабандистам.
Бухарин отвел глаза. Он не знал, что Николаевский непосредственно участвовал в операции. А с виду не скажешь: типичный кабинетный историк... И все Коба с его феноменальным упрямством! Лишь бы настоять на своем, согнуть, раздавить в прах. Из-за чего ломать копья? Срам да и только.
— Уступить бы надо, Борис Иванович,— сказал почти просительно.— И кончим этот постыдный торг. А то бьемся за каждый грош.
— За вами великое государство... Что для него этот «грош»? Для вас это не вопрос жизни, тогда как... Легко произносить пламенные речи. Впрочем, вы замечательно говорили. Я полностью разделяю ваши позиции. В этом великом противостоянии не приходится выбирать союзников.
— О чем тогда спор? Военного конфликта с Германией не избежать. Это будет стоить нам неисчислимых жертв, но я не сомневаюсь в победе. Где еще место марксову архиву, как не в Советском Союзе? При наших просторах мы сумеем оградить его от всяких превратностей. Ответственно мыслящий человек почел бы за счастье отдать документы в надежные руки без всякого вознаграждения»
— Даже так? — Николаевский вновь затаил усмешку.
— Эх, Борис Иванович! Да я бы вдвое заплатил, честное слово!
— Охотно верю, Николай Иванович, но разговор становится беспредметным. Мы не уступим ни франка. Так и передайте ему... Как там сейчас, в Москве?
Сначала нехотя, но постепенно увлекаясь, Бухарин втянулся в разговор на общие темы, позволяя себе все большую откровенность. Издали многое рисовалось иначе. Резче и в уменьшенной пропорции, как через перевернутый бинокль. Не исключая темного зеркала, отразившего собственный облик в неимоверной над- мирной дали. И дивная неожиданность: испарился липкий страх, закабаливший рассудок. Поразительная осведомленность Николаевского позволяла легко обходить наиболее острые углы. Он все понимал с полуслова.
— Как не вернуться? — ответил Бухарин и на прямой вопрос.— Стать эмигрантом? Нет, так жить я бы не смог. Будь что будет...
Когда-то, еще в довоенной эмиграции, знаменитая гадалка предсказала ему судьбу: «Вас казнят в собственной стране. Притом дважды».— «Как это возможно?» — «Не знаю, но я вижу рану на шее и веревочную петлю».
Вечером Николай Иванович чуть ли не со скандалом заставил Адоратского позвонить Сталину. За завтраком Владимир Викторович клялся, что звонил несколько раз, и все неудачно. Потом они оба поочередно пытались связаться с Кремлем, но к телефону никто не подходил. Наконец трубку взял Поскребышев:
— Товарищ Сталин предлагает придерживаться первоначальной суммы.
«Чингисхан, Гений дозировки, Маленький злобный человек, Дьявол»,— бремя лет множило тайные прозвища. Как накипь. А он... Он был вездесущ.
Графиня Хейла фон Вестарп с ностальгической грустью вспоминала стародавние времена. В качестве непременного секретаря «Общества Туле» она близко сошлась со многими его членами. Ее мюнхенский дом посещали председатель «Пангерманского союза» Леман, генерал Людендорф, Гуго Стиннес, его светлость принц фон Турн и Таксис, барон фон Зайдлиц.
За учеными занятиями и политическими спорами лучшие люди Германии ни на миг не забывали о будущем: заботились о подрастающей смене, просвещали юные умы. Редактор Дитрих Эккарт, выпускавший замечательную газету «На добром немецком языке», привел с собой молодого остзейского эмигранта Розенберга, профессор Хаусхофер представил собранию своего ассистента Гесса.
Ныне оба они — рейхслейтеры, члены кабинета. Прекрасную карьеру сделал и студент юридического факультета Ганс Франк. Без преувеличения можно сказать, что все основополагающие пункты партийной программы были впервые сформулированы на заседаниях «ложи». По иронии судьбы «Общество Туле» получило при регистрации именно такой статус, хотя вся деятельность тайного ордена борьбы за немецкий образ жизни была направлена против иудео-масонства. Общество отпочковалось от эзотерического «Немецкого ордена» по предложению барона Рудольфа фон Зеботтендорфа унд фон дер Роза в целях конспирации. Сделавшись «мастером», барон первым делом создал «Боевой союз», организовав в подвалах гостиницы «Четыре времени года» оружейные склады. Он вызвался лично убрать красного правителя Курта Эйснера, но покушение почему-то не удалось. Зато граф Арко де Валлей не промахнулся. Словом, практический вклад «ложи» в победу национальной революции несомненен. Об идейном и говорить не приходится. Партия еще и не родилась, когда свастика позади обнаженного меча была принята в качестве символа.
И еще одна знаменательная веха. Первым приобретением общества стала полубульварная газетенка «Мюнхенер беобахтер». Всего за год ее удалось превратить в общегерманское издание, прогремевшее на весь мир. Поныне «Фёлькишер беобахтер» — боевой орган движения.
В одном из первых номеров Розенберг высказал пророческую мысль: «Идея национал-социализма под тем или иным названием распространяется во всем мире. Придет время, когда у нас будет французская национал-социалистическая рабочая партия, английская, русская и итальянская».
Она пришла, эта заветная пора всемирного возрождения. «Фёлысишская» национальная идея, огненный знак движения и тевтонский меч стали ее предвестниками. Многие члены общества заслуженно получили высокие государственные посты. Многие, но не все... Лично себя графиня Хейла определенно считала обойденной. Тематику растащили по различным ведомствам, международные связи взяли под неусыпный контроль, а ее лично, «Брунгильду златовласую», как выразился поэт Зельхоф, просто-таки забыли. Пришлось напомнить о себе сильным мира сего пригласительным билетом со свастикой на фоне перекрещенных копий.
Это был личный орденский знак, придуманный все тем же искрометным Зеботтендорфом. На первых порах его штамповали из латунных гильз.
Традиционный день приема, когда в замке Вестарп давался концерт, пришелся на двадцатое апреля, день рождения фюрера. Все сливки будут, конечно, в Бергофе! Графиня решила пожертвовать традицией и перенести вечер на ближайший понедельник, хоть он и находился под покровительством Луны, семитской планеты. Хозяйка рассчитывала, что на сей раз уже ничто не помешает высокопоставленным особам украсить ее салон своим присутствием. Программа намечалась обширная: сын Ганса Хербигера обещал выступить с лекцией о новом подтверждении знаменитой теории «Мирового льда», подающий надежды специалист по еврейству Карл-Адольф Эйхман приготовил очередной реферат, а в заключение, как обычно, состоится концерт камерной музыки. Пригласительные билеты, отпечатанные золотом на бристольском картоне, графиня заранее разослала по адресам.
