Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

Ознакомительная версия.

Лешка будто вторил его мыслям:

— Головастый мужик, хоть с виду не скажешь. Нам бы такого офицера-воспитателя, мы бы горя не знали. И что, он всегда такой?

— А ты думал! — гордо воскликнул Женя.

На него накатила радостная волна. Столько разного случилось сегодня, но подтвердилось самое главное: вокруг верные, надежные друзья, на которых можно положиться, как на самого себя. Это радостное настроение не покидало его весь вечер. Начался второй час самоподготовки, но Жене было не до уроков. Он поглядывал на оживленных товарищей, и в голове вертелось одно: «Ах, друзья-кадеты, дорогие мои друзья! Верные, честные ребята, не способные предать и отступиться в трудную минуту…»

Мишка Голубев заметил необычное состояние своего соседа. Причина была ему хорошо известна.

— Сочиняешь? — спросил он Женю. — Про что?

Женя обычно сердился на такие вопросы, но сейчас спокойно ответил:

— Рифмую твою мысль.

— Прочти! — потребовал Мишка.

Женя опять изменил своему правилу не обнародовать полуфабрикаты и вполголоса прочитал:

— Правильно, — сказал Мишка, — я подсчитывал. А еще каждый выпил по 65 ведер компота и съел по 31 метру селедки. Зарифмуй для точности.

Через некоторое время появилась еще одна строфа:

Окончился второй час, и наступило время ужина. Когда проходили мимо клубного фойе, суворовца с указующим перстом и надписью «Ты подписался на заем?» уже не было. Вместо него рдело еще невысохшей краской: «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!» Оперативности Гуська оставалось только завидовать.

На третьем часе самоподготовки присутствовал Сократ. Держался он как ни в чем не бывало и прекращал всякий разговор о происшедших событиях. Лишь в конце поднял Мишку строгим вопросом:

— Что вам не сидится, Голубев?

— Товарищ капитан, Ветров стихи написал про нас, вот такие! Можно, он прочтет?

Женя встал и прочел. К предыдущим строфам добавилось еще три:

Отделение выжидательно смотрело на Сократа. Его прозвище ни для кого не было секретом, но в стихах это совсем другое дело, почти публикация.

Кратов помолчал потом хмуро сказал:

— Кадеты — это французское слово, у нас есть свое — суворовцы.

Самоподготовка закончилась, и Седов подал команду. Выполнили ее без должного рвения, и Кратов не преминул сделать замечание:

— Поднимаетесь, как старики. Лабутенко, вам что, генерал нужен или шагающий экскаватор?

Ветров вздохнул и полез за журналом.

Математику в старших классах преподавал капитан Александр Дмитриевич Демидов. Известен он был тем, что единственный из офицеров училища имел орден Александра Невского. По торжественным дням вокруг него всегда толпилась малышня, разглядывавшая диковинную награду, а потом долго спорящая о замеченных деталях: количестве стрел в колчане или заклепок на щите. О своем подвиге Демидов не распространялся, но все знали, что он служил в артиллерии Верховного Главного командования и, значит, совершил что-то очень значительное: ну там накрыл своей батареей крупный немецкий штаб или разрушил стратегически важный мост.

Суворовцы вопреки традиции не наделили его никаким прозвищем, называли просто: Сандимыч. Уважали не за награду и не за стать — вида он был неказистого, а ростом меньше многих своих учеников — уважали за увлеченность и немелочность. То, что иными считалось обязательным атрибутом педагогики: борьба со шпаргалками, подсказками, списыванием, — для него не имело никакого значения. Он позволял все, но, странное дело, у Сандимыча занимались этим меньше, чем у других.

Методика его преподавания была необычной. Математике у нас учат известно как: заставляют зубрить теоремы да формулы, смысл которых для иных остается на всю жизнь непознанным — рисуют себе фигурки с буковками, и ладно. У Демидова же все обстояло по-другому. Введение нового понятия он всегда предварял каким-либо рассказом, из которого уяснялся житейский смысл математической абстракции. Тематика была сугубо артиллерийской, а действующие лица ограничивались командиром батареи капитаном Громом и артиллерийским наблюдателем сержантом Загоруйко. Один вычислял поправки на смещения и прочие артиллерийские премудрости, другой засекал цели и корректировал стрельбу. С их помощью класс довольно успешно постигал азы алгебры, геометрии и тригонометрии, а кроме всего прочего выносил твердую уверенность в жизненной необходимости этих наук. По мере углубления в программу интеллект славных артиллеристов быстро рос: капитан Гром блестяще выходил из затруднений, связанных с нехваткой боеприпасов, за счет того, что правильно распределял их по целям, а сержант Загоруйко быстро вычислял площади поражения целей сложной конфигурации. За ними, понятно, тянулся и весь класс, который как-то незаметно, самым естественным для себя образом выехал из элементарной в высшую математику.

Однако некоторым педагогам такой выезд из школьной программы показался довольно опасным. Особое неприятие выказывала лейтенант административной службы Юлия Петровна Наумова, обвинявшая коллегу в потрясении педагогических основ. Аргумент, что класс Демидова отличался особенно высокой математической подготовкой, о чем говорили результаты многочисленных контрольных, на нее не действовал. Задача школы, считала она, состоит в том, чтобы усвоить необходимые правила и прививать навыки к систематической работе, а не поощрять воображение, которого в этом возрасте и без того хватает. Подобные эксперименты особенно недопустимы в военном заведении, где все построено на жесткой регламентации. Что ж из того, что суворовцы хорошо усваивают понятия из высшей математики. Дифференцированию можно научить даже медведя…

Начальство в педагогический спор не влезало, но успехи демидовского класса были настолько очевидны, что ему разрешили в виде исключения преподавать курс математического анализа не только у себя, но и в классе Наумовой. Сама она медвежьими способностями, по-видимому, не обладала. Решение это еще больше обострило их отношения, особенно после того, как обозначился явный прогресс в изучении математики ее бывшего класса.

Но Наумова сдаваться не собиралась. Как всякая красивая женщина, она была упряма и привыкла добиваться своего. Перед ее яркой восточной красотой и в самом деле было трудно устоять. Изящно очерченные губы, плавно изогнутый нос с тонкими крыльями, неправдоподобные четкие ниточки бровей над большими миндалевидными глазами, гладкие иссиня-черные волосы, стянутые на затылке в пучок очень правильной формы — нигде ни изломов, ни углов, всюду благородные кривые высших порядков. И все это подчеркивалось безукоризненной аккуратностью. Форма сидела на ней, как на манекене, лицо из тонкой кожи тоже казалось натянутым на искусно выточенную основу — ни морщинки, ни складочки, словно лик сошел со стенок древнеегипетской вазы. И от своих учеников она требовала того же: опрятности, четкости в мыслях, словах, почерке. Неряхи просто выводили ее из себя, к шпаргальщикам не было никакого снисхождения, как и вообще к нарушителям. Если уж придерется к чему-нибудь, добьет до конца. Захочет, например, посмотреть, что у тебя в руке или в кармане, обязательно посмотрит, хоть весь урок уйдет на такую ерунду. Конечно, ее никто не любил. По крайней мере, из суворовцев. Фамилию переделали в Неумову, потом нашли английский эквивалент и, совместив с именем, получили окончательное — Фулия. Так и называли.

Не найдя особой поддержки в педагогическом споре, Наумова затаила обиду и стала ждать удобного случая. Он скоро представился. В училище приехала комиссия из Москвы во главе с полковником Киселевым. Про него было известно, что он знает назубок все инструкции и положения, касающиеся суворовских училищ. Любое увиденное мгновенно сопоставлялось им с соответствующим параграфом и непременно выползало за рамки установленных ограничений. Другими словами, у него был профессиональный взгляд проверяющего, который видел все. Причем о замеченном прямо никогда не говорил, только скажет с полуулыбкой: грубо-де нарушается статья 93. Бедный ротный бежит за соответствующим документом, читает статью и, ничего не поняв, возвращается за разъяснениями.

Ознакомительная версия.