Ознакомительная версия.
— Это кто там заговорил о достоинстве? — возмутилась Фулия. — Нечестный человек не имеет никакого достоинства. Никакого!
— Показать? — неожиданно спросил Петя.
— Что? — оторопела Фулия.
— Достоинство, — как ни в чем не бывало ответил Петя.
— Джентльменское, — хихикнули сзади.
Петя и суфлер были немедленно изгнаны с урока, но с тех пор досмотры прекратились.
Эта история вспомнилась недаром: в предстоящих событиях Пете отводилась далеко не второстепенная роль. Разработанный на Курилах план заключался в том, чтобы на время контрольной всем сгруппироваться возле нескольких отличников, дождаться от них решений, а затем организовать передачу шпаргалок по цепочкам. Чтобы исключить возможность перехвата, передачу следовало сделать одновременно, «всем вдруг», и на этот момент отвлечь внимание Фулии. Отвлекающий маневр возлагался на Марью Ивановну. То было доброе и общительное существо, привязанное к ребятам, особенно к тем, кто припрятывал угощение и, по определению начальника училища, относился к пасюкам. Марья Ивановна принадлежала к тому же племени, только имела опрятную белую шерстку. Ее цвет, конечно, не устраивал проказников, и для выполнения заданной операции форму одежды Марьи Ивановны требовалось сменить. Перекрашивать должен был Петя Малеев, ему же поручалось выпустить ее на задание. Тот испытывал гордость и даже нечто вроде охотничьего азарта, который прорывался через обычную невозмутимость, — поручение поднимало поединок с Фулией на новую ступень, переводило в сферу художественного творчества, где в отличие от математики Петя чувствовал себя более уверенно.
На большой перемене, как раз перед контрольной, агента доставили в комнату художников, где у Пети был свой уголок, и тот приступил к работе. Сделать это раньше посчитали нецелесообразным по соображениям конспирации и из опасения, что крыса-чистюля попытается нарушить боевую раскраску. Результата увидеть не удалось, Петя завернул удивленную Марью Ивановну в холстину и в сопровождении телохранителей последовал в актовый зал. Предосторожность не оказалась лишней. На пути им встретился старший лейтенант Мухин, офицер-воспитатель Сережи Ильина, который подозрительно уставился на почтительно транспортируемую тряпку и уже был готов заглянуть в нее. Одному из телохранителей пришлось вскрикнуть и гулко шлепнуться на пол. Обеспокоенный Мухин бросился на помощь, сразу же позабыв о подозрении, после чего боец невидимого фронта благополучно занял исходную позицию.
Контрольная началась и пошла обычным ходом, ну, может быть, испытуемые вели себя смирнее обычного. Фулию это обстоятельство особенно не удивило: работа серьезная, не до озорства. Она ходила по рядам, пристально наблюдая за каждым, и только для острастки роняла привычные фразы: «прекратите шептаться», «я все вижу», «не вертите головой»…
Заветная минута наступала все ближе, но дела у отличников, кажется, шли не блестяще. Ветров еле одолел один пример, а к остальным даже не знал, как подступиться. Похоже, что в таком же положении находились и другие. Сидевший впереди Алишер передергивал плечами, его поза выражала крайнюю озабоченность, Сережа Ильин вытянул по столу бездеятельные руки и отрешенно уставился в одну точку, недоуменные лица мелькали и за другими столами. Беспокойство начало ощущаться и среди тех, кто ожидал результатов решения: время урока перевалило за половину, а авральной работы пока не предвиделось. Фулия почувствовала нарастающее напряжение и усилила дозор.
— Перестаньте вертеться! — накинулась она на Малеева, пытавшегося поймать чей-нибудь разрешающий взгляд. — Где ваши руки?
— Петенька, вынь пальчик из… — Лабутя решил отвести удар на себя.
— Лабутенко! — Фулия, переменив маршрут, направилась к нему.
— Подождите, — изобразил он чрезмерную увлеченность, — сейчас долопиталю…
По рядам пронеслось оживление: один из примеров как раз предусматривал нахождение предела двух функций по правилу французского математика Лопиталя. Ох, уж этот Лабутя, всегда учудит.
— Встать! — рассердилась Фулия.
Лабутя стал неохотно подниматься. На его лице явно читалось неудовольствие занятого человека, которого отрывают по пустяку. И вдруг оно разом изменилось — Малеев, воспользовавшись тем, что внимание Фулии отвлечено, достал затворницу из тряпицы и осторожно опустил на пол. Ребятам, которым был виден проход, не могли подавить изумленные звуки. Петя постарался на славу: Марья Ивановна превратилась в гадкий серый комок, с ярко оранжевым хвостом, начинавшимся чуть ли не от самых ушей. Вокруг ее красных глаз шло белое обрамление, а вся мордочка располосована, как у людоедов племени «ням-ням». Марья Ивановна схватила брошенный кем-то кусочек сыра и, присев на задние лапы, стала пробовать угощение. Брюхо ее тоже было располосовано, так что создавалось впечатление скелета. Лабутя радостно хмыкнул. Фулия проследила за его взглядом и стала бледнеть. Петя шикнул, Марья Ивановна, бросив сыр, побежала по проходу, за ней тянулся мерзкий оранжевый хвост.
— А-а… — закричала Фулия и начала оседать на пол.
Такого, конечно, никто не ожидал. В зале наступила мертвая тишина. Лабутя испуганно смотрел на поверженную Фулию — на полу она выглядела совсем маленькой — и беззвучно шевелил губами. Наконец у него прорвалось: «Мы не хотели… мы не хотели…» Ему стал надоедливо вторить вице-сержант Седов: «Что же теперь будет? Что будет?» Первым вышел из оцепенения Алишер.
— Кончайте скулеж! — сказал он с неожиданной властностью. — Мишка, беги за врачом. И запомните: мы ни при чем — женщина увидела мышь и испугалась. Петя, забирай Марью Ивановну и куда-нибудь спрячь…
— Да, да, — сразу оживился Седов, — мы ничего не знаем и ничего не делали, так и доложу.
Хороший он был парень, Витька Седов, особенно не вредничал и ребят никогда не продавал. Правда, очень любил докладывать. В его характеристиках, настоящих и грядущих, всегда будет значиться: целеустремлен, настойчив в достижении целей… Однако цель ему всегда нужно указывать. Иное дело Алишер: тот вовсе не гусарского вида и на парадах может ходить только в середине колонны, зато в неожиданной обстановке никогда не растеряется. Это, можно сказать, его стихия.
Прибежал испуганный доктор. Его усилиями Фулия наконец-то пришла в себя, пробормотала, чтобы все немедленно заняли свои места, после чего ее с величайшей предосторожностью принялись выводить из зала. На выходе она вдруг спохватилась насчет листков с контрольной работой и даже выказала намерение вернуться. Ее дружно успокоили, а Мухин дал громкую команду и с показной ретивостью стал собирать листки, не имевшие большей частью никаких следов работы испытуемых.
— Похоже, у нас нынче нулевой результат, — удивился Мухин, часто придерживающийся спортивной терминологии, — вернее: противник одержал победу за явным преимуществом.
— Но она далась ему нелегко, — заметил пришедший в себя Лабутя.
Мухин поднял его и попросил объяснить, что произошло. Лабутя молча переминался с ноги на ногу. Раскалываться он не собирался. Такая же просьба последовала к Ильину. Однако самый честный и неподкупный тоже молчал. Мухин вышел из себя:
— Вы без пяти минут курсанты, а ведете себя как примитивные чайники. Произошло ЧП, и объяснять его все равно придется, так лучше все рассказать сразу и попытаться погасить инцидент.
— Разрешите доложить, — поднялся Седов, — ее испугала крыса.
— Мышка, — уточнил Лабутя, — мышка бежала, хвостиком вильнула…
Мухин осмотрелся.
— Откуда она здесь взялась? Кто принес?
Ребята почувствовали нечто вроде стыда. Ах, Мухин, Мухин! Знаменитый спортсмен, гордость училища и предмет для подражания многих суворовцев, неужели он не понимает, что задавать подобные вопросы считается признаком дурного тона, тем более отвечать на них?
— Кто принес? — повторил Мухин постыдный вопрос. — Мышь оказалась здесь не случайно.
— В жизни очень часто так случается, — глубокомысленно заметил Лабутя.
— По весне, когда растает снег… — поддержали его раздумья.
Мухин махнул рукой и, схватив пачку листков с контрольной работой, побежал гасить инцидент собственными силами. В дверях он столкнулся с возбужденным Сандимычем. Этот допытываться не стал, сразу набросился с упреками: как могли совершить они такое надругательство?
И снова пришлось удивляться: причина возмущения Сандимыча была непонятной. Разве Фулия не досаждала ему более всех, разве не она явилась причиной злых умышлений, в том числе и сегодняшней контрольной?
— Где же ваше благородство? — восклицал тот. — Сильный всегда оберегает слабого — это закон природы, ему подчиняются даже дикари. Мужчины защищают стариков, детей, женщин. Самым сильным дают в руки оружие и обязывают защищать весь род, племя, народ. Иди, показывай силу, воюй с себе подобными, убивай их, но не поднимай руку на слабого, кто не способен дать сдачи. Зрячий не должен соревноваться со слепым в зоркости — это безнравственно. Здоровые юноши с крепкими нервами не должны пугать крысами тех, кто боится их. Это тоже безнравственно. Боже мой, неужели мы не научили вас такой простой истине?
Ознакомительная версия.
