Сватовство Елизаветы возобновилось; о предстоящем браке королевы говорили во всех тавернах и домах вельмож по всей стране; её фигура снова окуталась романтическим флёром, и было замечено, что такое внимание, по-видимому, доставляет Елизавете удовольствие само по себе.
Однако в то время, когда Елизавета играла в переговоры о браке с человеком, которого никогда не видела, примерно в сорока милях от её дворца на Уайтхолле произошла другая брачная церемония.
В Ирландии умер граф Эссекс, её губернатор, который правил этой вечно упорствующей в своём католичестве и стремлении к независимости провинцией твёрдой и беспощадной рукой. 20 сентября того же года граф Лестер женился на его вдове.
Новоиспечённая графиня Лестер вытянула вперёд левую руку и полюбовалась обручальным кольцом на пальце.
— Даже теперь мне как-то в это не верится, — сказала она.
Лестер приподнялся на подушках и рассмеялся. Спальня в Уонстеде была залита лучами яркого осеннего солнца; время шло к полудню, и пока никто их не потревожил. Они повенчались тайно в его домашней часовне, а единственным свидетелем церемонии был отец Летиции, сэр Генри Ноллис, который сразу же после завершения обряда покинул их. Он принадлежал к становившейся всё более влиятельной секте пуритан и никогда не одобрял ни образа жизни своей дочери, ни скандала, возникшего, когда она выбрала себе в любовники фаворита королевы. К самому этому человеку он также не испытывал ничего, кроме неприязни. Когда Летиция овдовела, он дал ясно понять, что Лестер должен жениться на его дочери или он обратится к королеве с просьбой вмешаться и поместить Летицию под его опеку.
Лестер не мог даже помыслить о том, чтобы потерять Летицию; он согласился на брак с ней при условии, что он будет заключён тайно, и этим осенним утром он проснулся со странным чувством удовлетворённости; мысли о том, что случится, если их разоблачат, пугали его куда меньше, чем он ожидал. С радостным удивлением и нежностью наблюдал он за своей женой, которая стояла возле кровати в атласной ночной рубашке, любуясь своим обручальным кольцом и улыбаясь ему. Она не стеснялась своей любви к теплу, вкусной пище и телесным наслаждением, её живой и острый ум не позволял ей, при всей любви к излишествам, пресытиться жизнью или наскучить ему. Сейчас он не мог понять, как ему когда-то пришло в голову сравнить её с Елизаветой только потому, что у них обеих рыжие волосы.
— Иди сюда, — сказал он. — Место новобрачной рядом с супругом. Подойди и покажи мне своё колечко, милая, и позволь тебе доказать, что мы действительно муж и жена.
Графиня рассмеялась:
— О нет, милорд, — таких доказательств я уже получила предостаточно. Как ты будешь со мной обращаться теперь, когда мы поженились? Будешь ли ты мне ласковым мужем или пьяной деревенщиной, вроде бедного Эссекса...
— Если бы я попробовал, ты бы отплатила мне за это тем же, чем и ему, — отозвался он. — Л я предпочитаю, чтобы ты была счастлива... и верна мне. Почему ты только что сказала, что не в силах поверить в это?
— Потому что, полагаю, это окончательное доказательство того, что ты отказался от всех надежд стать супругом королевы. А между тем все эти годы я не была в этом уверена.
— Женщин невозможно ни в чём уверить, — медленно проговорил он. — Ты знаешь, что я тебя люблю, но иногда ты бываешь ничем не лучше её — так же выспрашиваешь, требуешь и расставляешь мне ловушки.
Летиция подошла к нему и присела на кровать; она взяла его руку и вдруг поцеловала её.
— Я ничего не требую и не расставляю никаких ловушек, — сказала она. — Я знаю, ты не потерпел бы этого ни от кого, кроме королевы. Я люблю тебя, ты любишь меня, а если она развлекается тем, что заставляет тебя ходить колесом ей в угоду, это не моя вина.
— Я знаю, — ответил он и положил голову ей на грудь. — Я очень счастлив, Летиция. Теперь я могу возвращаться ко двору, плясать на канате, подобно остальным, и знать, что в моей жизни тайком присутствуешь ты и никому не под силу отнять тебя у меня.
— Иногда ты говоришь так, будто она тебе ненавистна, — тихо произнесла она. — Но это не так, Роберт, даже если тебе кажется по-другому. Ты просто ревнуешь, потому что её окружают другие мужчины с такими же честолюбивыми стремлениями, какие некогда были у тебя самого.
— Они не добьются большего, чем я, — ответил он. — Так же как со мной, она будет играть с ними, как кошка с мышкой: то любить и улыбаться, то вдруг оскаливаться. Теперь уже она не достанется никому. Когда я первым попытал с ней счастья, у меня был шанс, хотя, как я сейчас понимаю, и небольшой, но я его упустил. Королева меняется, Летиция; она меняется прямо на глазах. Ты всё время говоришь, что я всё ещё люблю её, и я готов сделать комплимент твоему уму, признав, что это так. Но какова эта любовь, мне понять не дано. Как может человек любить молнию или езду галопом по неровной дороге? Что он ощущает, когда целует ласкающую его руку и вспоминает, как эта же рука ударила его по лицу... Я не поэт, а то, пожалуй, я смог бы это описать. Оставляю эту задачу Хэттону, он у нас при дворе нынче главный стихоплёт. Вот что я тебе хочу сказать: теперь в королеве осталось меньше женственности, чем когда бы то ни было, и вместе с тем мужское внимание требуется ей больше, нежели любой из женщин. Она трудится и правит... Боже, видя её в совете, я замираю от восхищения, ни один король не мог бы быть столь волевым политиком! Она упивается своей властью, как вином, и подобно вину, власть ударяет ей в голову. Она живёт и дышит одной властью. И при этом её единственное развлечение — притворяться и перед собой, и перед другими, будто она желает лишь одного: чтобы её считали обыкновенной женщиной. Но стоит только пойти ей наперекор, и маска спадает. Мне доводилось видеть то, что находится за этой маской, и в мире нет ни одного мужчины, который попробовал бы совладать с этим и остался в живых. Поэтому она останется незамужней до конца. Рядом с ней всегда будут лишь мужчины вроде Хэттона и остальных, которые льстят ей в надежде на вознаграждение, и один мужчина вроде меня, который остаётся рядом, потому что не смеет её покинуть. Хотя всё равно он не смог бы ускользнуть от неё, даже если бы и попытался.
— Полагаю, — сумела наконец вставить слово Летиция, — что я удивительная женщина, если выслушала подобное от собственного мужа и не зарезала его от ревности.
— Ты и в самом деле удивительная женщина, любимая, и ты никогда не зарежешь меня из-за королевы. — Он снова улыбался, и она прильнула к его груди.
— Мне не нужна та часть тебя, которая принадлежит ей, — прошептала она. — Я люблю то, что есть у меня, и нам лучше постараться воспользоваться этим как можно лучше, пока она не приказала тебе явиться ко двору. Когда в Лондон прибывает посланник французского принца?
— Через неделю; его зовут Симьер — он гофмейстер Алансона. Он пробудет у нас около месяца и уедет ни с чем. Вы не голодны, леди Лестер? Мне позвонить, чтобы нам принесли поесть, или сегодня мы пообедаем попозже?
— Я буду обедать попозже всю эту неделю, — ответила Летиция. — И вы тоже, милорд.
Вильям Сесил оставил должность секретаря королевы. Получив титул лорда Бэрли, он стал её первым министром и с обычной дальновидностью предложил на пост, который освобождал и который был вторым по значению в государстве после его собственного, своего кандидата. Секретарь находился рядом с королевой круглые сутки; он вёл её переписку и был в состоянии влиять на политику правительства, если Елизавета доверяла его советам. Неудачно подобранный на такую важную должность человек мог загубить всю работу Бэрли. При удачном же подборе секретарь королевы успешно дополнял бы первого министра, и Бэрли не мог найти человека с более близкими ему взглядами, чем у бывшего посла во Франции сэра Фрэнсиса Уолсингема. В данный момент они ждали вместе в приёмной королевы.
— Я сказал её величеству, что она может положиться на ваше благоразумие и трезвость суждений, — повторил ещё раз Бэрли. — Я так лестно вас охарактеризовал, что вы наверняка получите эту должность, если только сами всё не испортите.
Уолсингем был высок и худ, с пронзительными глазами странного зеленоватого цвета и тонкими губами, которые никогда не улыбались. Его лицо было лицом сурового и бескомпромиссного фанатика, вечно сражающегося с тем, что он называл силами зла. В их число входили все приверженцы римской католической церкви, находившиеся под её влиянием по всему миру.
— Если вы расскажете мне, каковы опасные места на этой службе, я буду их избегать, — сказал он. — Я переписывался с её величеством, но слышал, что она капризна; это обычная для женщин слабость, и я не могу сказать, что неспособен с нею справиться, милорд.
— Не вздумайте заговорить с королевой таким же тоном, каким только что говорили со мной, — резко оборвал его Бэрли. — Если вы хотите получить эту должность, ни в коем случае не пререкайтесь с королевой, не возражайте ей и не высказывайте суждений, которые бы противоречили её собственным. Вы должны быть почтительны без раболепия, если она вас о чём-то спросит, отвечайте не медля и правдиво, вы должны всегда быть в состоянии точно сказать ей, где находится любой документ и чем вы только что занимались. Вы не должны выказывать каких-либо пристрастий, а главное — воздержитесь от религиозных споров, когда речь идёт о государственных делах. Королева — благочестивая протестантка, но нисколько не симпатизирует вашим крайним взглядам, и если вы их выскажете, это только вызовет у неё раздражение. Я научился сдерживать свой язык в её присутствии, и вам придётся последовать моему примеру. Никогда не забывайте, что она королева, и хотя с нею надо обращаться так же учтиво, как со всякой женщиной, женские слабости ей не присущи. Ни в коем случае, сэр Фрэнсис, не выказывайте презрения к её полу; вы вскоре убедитесь, что её величество — не обычная женщина.
