– В Мексике? – Я пристально посмотрел на нее.
– Что смотрите?
Я спросил, причем неожиданно для себя самого:
– Вы убили Вепрянского?
– Да, – ответила она очень просто.
– И почему?
– На то были причины, – и повторила: – Вы должны дать нам деньги.
– Запомни, милая красотка: я никому теперь ничего не должен, – ответил я с великим удовольствием. – Это раз. И два. Если деньги нужны, попроси их сегодня вечером… Хорошенько попроси, как ты умеешь.
– Но я уже сказала – я не хочу вас…
– Запомни: это не имеет никакого значения, если я хочу… После я расскажу мои дальнейшие условия.
Вот в этот момент я и придумал свой план.
Мне было очень интересно, почему царь остановил реформы.
Что это такое? Наше вечное – в России всему хорошему не позволено доходить до конца? Будто нас стережет какой-то жестокий Бог. Одной рукой Власть даст, а другой тотчас отнимет.
Но, читая его дневник, я не нашел ответа.
Он остался верен себе – описал покушение, о котором она мне тогда рассказала. Всего лишь.
Дневникъ императора Александра II
Третье покушение
В третий раз возвращаюсь к дневнику для себя. Еще один страшный день случился в моей жизни. Еще раз возблагодарил Господа за сохраненную жизнь! Накануне вечером был доклад Кириллова из Третьего отделения. Каждый раз, когда он заканчивает доклад, мне кажется, он… ждет! Ждет настоящих, то есть жестоких мер… Он понимает, я раздражен на неблагодарность общества. Только что окончившуюся победоносную войну (Русско-турецкую) используют в борьбе против меня и правительства! Не хотят думать о том, что мы получили по мирному договору с Турцией. Говорят лишь о том, что мы могли бы получить. С удовольствием пишу – это была победоносная война! Я не желал ее, но поражение отца сделало неизбежным реванш сына. Унижение великого государства всегда обещает будущую кровь… Я никогда не забывал: мать положила в гроб отца крест из храма Святой Софии – великого храма Древней Византии. Крест на груди отца ждал… И вот мы победили.
В ночь накануне покушения я видел во сне поле битвы под Плевной, где лежали двенадцать тысяч убитых моих солдат… Я хотел увидеть лицо Осман Паши, отдавшего мне свою шпагу. Но продолжал смотреть на мертвые лица наших солдат…
Когда проснулся, было больно пошевелить рукой – я отлежал ее. Она спала рядом.
Так наступило утро страшного дня.
Я поцеловал ее, она как-то радостно тронула рукой мою щеку и тотчас заснула. В молодости спят долго. Я хотел просто уйти, но обернулся…
Простыня облегала ее изгибы… Не смог уйти… Власть ее тела…
После надел вишневый халат с кистями и поднялся по потайной винтовой лестнице в свой кабинет.
Любимая уехала домой через час, смотрел из окна, как ее увозила карета.
Сидел в кабинете один, сжав голову руками… И жалел мою Машу… Великий я грешник!
Потом, как всегда – пил кофей с Машей, она молчала. Молчал и я. Поцеловал ее, вернулся в кабинет. Выслушал доклад Кости.
В конце он начал говорить о здоровье Маши.
Я сказал:
– Не говори мне о ней, мне и так очень больно.
Вышел из дворца на обычную прогулку.
В Летнем саду – солнце сквозь голые деревья. Все таяло. Пахло весной.
…Возвращался с прогулки, вышел на площадь перед дворцом. На расстоянии, чтоб не мешали думать, плелись полицмейстер и Кох (начальник охраны).
Поодаль у арки Главного штаба, как всегда, собралась толпа, ждали увидеть мое возвращение. Поприветствовал их…
В это время от арки отделился и быстро пошел навстречу мне высокий, молодой человек – я почему-то обратил на него внимание. Он был в темном пальто похоронного цвета и чиновничьей фуражке с кокардой. Поравнявшись, мгновение мы смотрели друг на друга. Я запомнил его умоляющие глаза… И в этот момент увидел его руку – она была засунута в оттопыренный карман пальто… Вмиг лицо его как-то дернулось, побелело и стало беспощадным. Я прошел мимо… Но обернулся…
Увидел направленный на меня пистолет…
Выстрел… Мимо!
И я пустился наутек, как мальчишка.
Какой стыд! На глазах толпы Государь удирал возле собственного дома, преследуемый жалким сопляком. Первый раз после смерти отца меня заставили исполнять чужую волю…
Еще выстрел… Мимо! Я резко подал вправо. Бежал зигзагами, как учили в гвардии…
Тот, с кокардой, – за мной. Еще выстрел – я бросился влево.
Ну где же охрана? Я слышал его дыхание… Догоняет…
Еще два выстрела почти в упор. Успел низко присесть.
Выстрел – снизу по ногам. Не попал! И крик… Он закричал, уже падая, когда его догнали, опрокинули на мостовую…
Потом объяснили, что в первую минуту охрана остолбенела (хороша моя охрана!). Потом бросились за ним. Но он успел сделать пять или шесть выстрелов! И только тогда догнали, ударили саблей плашмя.
Кох, начальник охраны, сбил мерзавца с ног.
Когда обернулся, на него уже навалились… Огромный пистолет валялся рядом. Толпа окружила, топтала черное пальто. Его били ногами по голове!
Я увидел жалкие, несчастные, обреченные глаза его!
Приказал:
– Прекратить!
– Господи, да он что-то грызет! – крикнул Кох.
Схватили его за голову, расцарапали лицо, чтоб разжать челюсти. Неужто поздно? Оказалось, во рту – орех с ядом. Чтобы покончить с собой тотчас после убийства…
Как рассказал потом Кириллов, это был синеродистый калий – один из сильнейших ядов, но, видно, очень старый. Предполагают, он взял из аптечки старика отца, тот работал лекарем, но, похоже, хранил яд давно и дурно. Он в значительной степени разложился… Какая ненависть! Погубить себя только для того, чтобы убить меня. За что?! За то, что волю дал крестьянам? Рабство отменил, законы ввел?..
В это время из дворца выскочил Петр Андреевич (Шувалов). Как славно, что после отставки он продолжает квартировать во дворце… Зашептал, закрывая меня от площади телом:
– Умоляю, Ваше Величество! Возможно, здесь еще кто-нибудь из извергов! Молю вас Господом Богом…
И моментально появилась коляска. Я сел в коляску и проехал несколько шагов – ко дворцу. Так стыдно…
Но вернулся во дворец триумфатором. Объявили – Господь опять спас! Императрица уже знала, хотя приказал ей не говорить.
Торжество в Белом зале… Я оглядел зал будто впервые. Я мог всего этого уже не увидеть. Но увидеть иное, то, о чем все думаем и чего страшимся! Пощадил Господь!
Белый мрамор с золотом, в простенках сверкают золотые и серебряные блюда, с мраморных колонн смотрят вниз римские боги. И высоко под потолком – олицетворение власти – мраморный Юпитер-громовержец. Какой же ты Юпитер, если жалкий человечишка заставил тебя позорно бежать на виду у собственного дворца!
Собралась масса народа. Служили молебны. Колокольный звон…
Помню, после первого покушения и моего спасения в этом же зале плакали от счастья… Теперь старались быть счастливыми. Ура вышло жалкое, натужное. Видно, случилось самое страшное. Это – третье покушение! Уже привыкли! Привыкли к травле и убийству своего Государя.
К ночи поехал в градоначальство. Поглядеть на того, кого никто не знал вчера, но о ком сегодня говорила вся Россия! Из ничтожества, безвестности – сразу в главные лица! Думаю, одна из причин террора – молодое тщеславие… Ничем был, никто – есть! Но захотел быть всем. Убить царя – значит вмиг стать всем.
В комнату не вошел – постоял за приоткрытой дверью. Злодей, лежавший на диване, головой к двери, меня не видел, как и все, находившиеся в комнате. На полу стояла умывальная чашка с порядочным количеством рвоты. Это его откачивали и откачали – удалось. Мне сказали, что первым его вопросом после того, как пришел в себя, было:
– Убил Государя?
Узнав, посокрушался открыто, потом успокоился.
Теперь лежал невозмутимый и важный. Я услышал его голос – как-то расслабленно, вальяжно попросил папироску. И следователь с необыкновенной предупредительностью подскочил к нему с ящиком спичек, старательно чиркал, вкрадчивым голосом задавал вопросы:
– Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к благому результату и, главное, никто из невинных не пострадает…
Дальнейшее слушать стало противно и тягостно, уехал во дворец. Велел приносить к себе протоколы допросов…
Вечером звонили колокола, была иллюминация.
После первого покушения устроили молебен, и решено было сделать этот молебен ежегодным – в память того, первого покушения. Я думал тогда, что покушение будет последним… С тех пор произошло еще два! Боюсь, что теперь, когда раздается колокольный звон, народ говорит с усмешкой: «Видать, опять промахнулись!» Живу в собственной столице, как медведь, которого травят охотники…
