и идти домой, Ислам крепко схватил ее за руку и, испуганную и всю дрожащую, усадил обратно:
– Салима, родная моя, я не отпущу тебя. Не даешь согласия выйти за меня сама, так знай – завтра всей деревне будет известно, что ты осталась со мной одна. Считай, что я украл тебя. Не бойся, я не трону тебя, но и не отпущу… Не отдам тебя никому…
4
Зиму после этих ноябрьских праздников они прожили в этом самом маленьком домике. Мать Ислама Зухра про себя обрадовалась женитьбе сына, давно ждала молодую хозяйку в дом. Ей было уже сорок восемь, и хотелось покоя после всех перенесенных мучений, голодных лет и каторжного труда в бараке. Потому она часто намекала на женитьбу и все повторяла: «Кто долго выбирает, тому плешивая жена достается». Часто прикидывалась больной, чтобы Ислам хлебнул тяжесть хоть части женских трудов. И он безропотно ходил за водой, в урочище у реки за дровами (в то время дрова на зиму не заготавливали, рубили в кустарниках сухостой). Топил вечно дымящую печурку, ухаживал за коровой.
Ни одно увлечение сына ее не устраивало – не было среди них таких девушек, которые подошли бы Зухре в качестве невестки. И когда до нее дошли слухи, что Ислам провожает Салиму, то возрадовалась – видная она девушка, воспитанная, уважительная к старшим, не из тех, кто сами вешаются на мужские шеи, – вон сколько их сейчас после войны. Из хорошей семьи. Слышала она про ученость ее отца, да и приходилось встречаться, когда он приезжал в Худайбердино за сырьем для заготконторы. И потому часто как бы ненароком принималась нахваливать Салиму:
– Ах, какая она пригожая, эта приезжая дочка Ахметши! Скромная, работящая, уважительная. Да какая беленькая, взглянет, что ангел с небес! Вот кому-то повезет с женой, а? Как Ришат-то вокруг нее вьется, знает, что не ошибется.
Когда после праздников вернулась домой и увидела Салиму в своем доме, все поняла, обрадовалась, но напустила на себя строгость. Знала – чтобы человека подчинить себе, надо, чтобы он чувствовал себя виноватым. И потому с металлом в голосе сказала:
– Что, жениха себе привязала, не могли по-нормальному пожениться? Конечно, такие женихи, как мой Ислам, на дороге не валяются. Шустрой ты оказалась. Ладно, живите, там посмотрим.
С этого дня она сложила с себя все домашние обязанности. Ранним утром, притворяясь спящей, сквозь полусомкнутые веки наблюдала, как молодая невестка в остывшем за ночь доме разжигает полусырые дрова, ставит на печь чайник и идет доить корову. Как готовит завтрак для нее, Ислама и Заята. Никогда не хвалила молодую, а, наоборот, старалась задеть, упрекнуть, что все она делает не так. Зухру еще больше начинало раздражать то, что Салима не умеет постоять за себя, не умеет ответить на несправедливость, а лишь молча выслушает и, не сказав ни слова в ответ, продолжает так же тихо и смиренно выполнять нескончаемые домашние дела… «Ну хоть огрызнулась бы, уж совсем безответная. Как она будет свое отстаивать? Как семью от пересудов защищать? Если б я была такой, разве выжила бы? Да еще умудряется чужим помогать», – думала Зухра, все больше раздражаясь и распаляясь. Увидела, как Салима ходила за водой для соседской бабки Хабили. Разве это дело? Надо прежде всего для семьи все делать.
А случилось это так. Салима шла под вечер из яслей домой и увидела, как из своих сенцев вышла старенькая бабушка с ведрами, сделала несколько неуверенных шажков по обледенелому двору и, неловко обо что-то споткнувшись, гремя пустыми ведрами, растянулась на снегу, вызвав хохот играющих неподалеку мальчишек. Салима, кое-как открыв присыпанные снегом жердевые ворота, подбежала к ней, помогла подняться, отряхнула от снега и повела обратно в дом.
– Спасибо, доченька, – еле прохрипела старушка. – Три дня как болею… Вода кончилась, в горле пересохло, хотела за водой сходить…
Не сказав ни слова, Салима подобрала во дворе ведра, нашла в чулане коромысло, сходила за водой. Уже в доме, выслушивая слова благодарности, налив в чайник воды и растопив холодную печку, она осмотрелась и поразилась ослепительной чистоте. Деревянные полы, выскобленные до блеска, покрывали чистенькие домотканые половики. В углу аккуратно застеленных нар свернутые и составленные друг на друга одеяла и подушки, укрытые красиво вышитым покрывалом. На маленьких и чистых окнах беленькие и тоже вышитые занавески и такая же скатерть на деревянном столе, на котором красовался отдраенный до блеска медный самовар. Все в доме дышало чистотой и свежестью.
В проеме между двумя окнами, на самом почетном месте, висели фотографии троих мужчин. Поймав ее внимательный взгляд, старушка с дрожью в голосе стала говорить:
– Это мои родные: муж и двое сыновей. Муж не вернулся с трудовой армии, оклеветали его недруги, написали донос… Сыновья не вернулись с войны, погибли… Они и жениться-то не успели. Как я хотела, чтобы у них были такие же жены, как ты. Сейчас нянчила бы внуков… – Слезы потекли из ее подслеповатых глаз.
С тех пор они подружились. Салима, как могла, помогала, этим и вызывая неприятие Зухры, которая, разуверившись в людях, считала, что во всех своих бедах человек виноват сам и что во всех случаях надо надеяться только на себя и жить для своей семьи.
– Вон сколько вокруг бедолаг! Разве им всем поможешь?! Когда мы умирали с голоду, кто-нибудь помог?! Ладно, Ислам вовремя подоспел.
По-разному отнеслись к молодой и домашние. Сагиля обрадовалась тому, что Ришат теперь отстанет от Салимы, и потому приняла ее хорошо, да и по дому меньше стало для нее хлопот. Младший десятилетний Заят с самого начала был настроен радушно, открыто, как к своей сестре, – как мог, помогал ей, делился своими мальчишескими радостями и печалями, искренне полюбил енге. Но одно тревожило Салиму: как отнесутся к этому ее родители? С тревогой ждала минуты, когда они предстанут перед ними. Ислам обещал пойти к родителям с повинной в начале лета.
И вот утихли февральские бураны, март отзвенел утренними настами, апрель окончательно расправился с метровым снежным одеялом, и в мае зазеленела трава и распустились березы, Ислам и Салима, набрав в магазине подарков, собрались в путь. Зухра, благословляя их в дорогу, вытащила из своего сундучка большую пуховую шаль.
– Вот, подарок от меня твоей маме, всю зиму вязала. А это папе. – Сверху положила крепко и красиво связанные шерстяные носки и варежки. – Пусть простят нас и не обижаются. Даст Аллах, еще встретимся, посидим за общим столом.
Шли они весело. Хоть и округлился уже у Салимы животик и Ислам всячески оберегал ее при переходе через овраги и мостки, но шли они живо. Он знал все тропинки, вел уверенно.
В
