Старый Бер сердито накинулся на него:
– Слезай скорее, босяк, домишко развалишь.
Но Рахмиэл, не слушая, что говорит отец, восторженно воскликнул:
– Сюда скачут, сюда!
Заве-Лейбу тоже захотелось убедиться в этом, и он вслед за братом стал карабкаться на крышу. Но этого Бер уже не мог вытерпеть и ухватил сына за ногу.
– Счастье, что балки выдержали одного балбеса, так еще тебя там не хватало! – выходил из себя старик.
Как ни крепко вцепился он в ногу Заве-Лейба, тот, подстрекаемый любопытством, все же влез на крышу, но тут из дома высыпали дети с криком:
– Сюда едут! Они сюда едут!
Впереди на гнедом коне ехал командир отряда в кожаной куртке и буденовке с красной звездой. Широкая грудь его была перекрещена ремнями, на одном, слева, висела шашка, на другом, справа, – наган.
За командиром, чуть покачиваясь на усталых конях, во всю ширину улицы шел конный отряд. Загорелые, обветренные лица, выгоревшие от пота и солнца старые остроконечные буденовки – все говорило о длинных и трудных переходах.
– Ой, и лошадей же, лошадей сколько! – восторгался Заве-Лейб. – Вот бы мне одну, хоть самую захудалую!
Как зачарованный, Заве-Лейб стоял и считал, сколько тут может быть лошадей, но скоро сбился со счета.
– Наверно, их не меньше трехсот голов, – сказал он Рахмиэлу.
– А больше трехсот считать не умеешь? – отозвался тот. – По-моему, лошадей не меньше пятисот, а то и побольше будет.
– Ша, не мешайте считать, – погрозил сыновьям пальцем старый Бер, как видно тоже захваченный небывалым зрелищем такого скопления коней. – Эх, если бы всех этих коней да в плуги, сколько бы они вспахали! А их, бедных, гонят туда, где они и головы сложить могут. Глядите, сколько хромых, видать раненые.
– Конечно, – с трудом оторвав от лошадей глаза, сказал Заве-Лейб. – Очень их жалко, очень.
Старый Бер все считал и считал, пока не сбился со счета. Ему давно хотелось есть, но он крепился; В конце концов голод взял свое, и старик поплелся домой, за ним ушел и Рахмиэл. Умчались куда-то непоседы дети. Только Заве-Лейб все еще стоял у ворот, не в силах оторвать завороженного взгляда от коней.
Еще будучи ребенком, он радовался, видя чужих коней, вихрем несущихся по степи. Сердце его замирало, когда он слышал веселое ржание лошадей и приглушенный пылью цокот копыт. Став взрослым, он нанимался работать только конюхом, чтобы быть рядом с лошадьми, любовно гладить каждую по крупу, по спине, по шелковистой гриве. А тут столько лошадей! Сотни! Куда лежит их путь, не погибнут ли они в бою вместе со своими всадниками?…
И вот, когда Заве-Лейб стоял, любуясь волшебным зрелищем, к нему подъехал один из всадников. Поздоровавшись, он спросил, как бы угадав сокровенную мечту Заве-Лейба:
– Тебе нужна лошадь?
Заве-Лейб изумленно уставился на него.
– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Разве ты мне ее дашь?
– Отвяжи-ка вот эту кобылу, – показал всадник на привязанную к его седлу лошадь.
Хотя слова всадника были яснее ясного, в голове Заве-Лейба не укладывалось, как это кавалерист ни с того ни с сего отдаст ему лошадь.
– Ну, чего стоишь столбом? Не хочешь брать лошадь, что ли? – спросил буденновец. – Правда, она очень изнурена, но отдохнет немного, и увидишь, какая это будет работяга, доволен будешь.
– А почему бы мне не хотеть? – робко протянув руку к лошади, сказал Заве-Лейб. – Хотел бы я видеть такого дурака, который отказался бы от лошади. Я только думаю…
– Чудак человек!- отвязывая кобылу, перебил его всадник. – Тогда бери скорей.
Заве-Лейб взял повод в руки и, оглядываясь во все стороны, будто опасаясь, что кто-нибудь отберет у него кобылу, повел ее во двор. Он был так ошарашен нежданно-негаданно свалившимся счастьем, что даже забыл попрощаться с буденновцем и поблагодарить его.
Измученная и истощенная лошадь едва передвигала ноги. Заве-Лейб подвел ее к своей хатке и, уже по-хозяйски оглядывая ее, закричал:
– Хевед, дети, у нас теперь есть лошадь, собственная лошадь!
– Откуда она взялась? Чего зря болтаешь? С ума сошел, что ли? – Хевед выбежала из дому, а за ней, как горох из стручка, высыпали детишки.
– Они… – Заве-Лейб показал в сторону проезжавшего отряда, – один кавалерист подарил мне лошадь.
– В самом деле? – пролепетала остолбеневшая от изумления Хевед.
Дети запрыгали от радости:
– У нас есть лошадь! У нас есть лошадь!
Старший, Мойшеле, побежал нарвать для нее сочной травы, Лейбеле вынес из дому кусок посыпанного солью хлеба и сунул лошади, а маленький Гершеле попытался было вскарабкаться на конягу, но Заве-Лейб тут же потянул его вниз за рубашонку:
– Лошадь и так едва жива, а ты еще вздумал лезть на нее!
Счастливый владелец кобылы бережно завел ее в сарай и запер дверь, чтобы, не дай бог, никто ее не сглазил.
7
Как раз к тому времени, когда Нехама собралась ехать в Гончариху, чтобы узнать об участи Танхума, к ней приехал отец и привез Кейлу и Айзика.
– Вот, Нехамеле, люди, которые будут помогать тебе, – сказал он.
– Хорошо, отец, вот хорошо-то, – заулыбалась, приветствуя гостей, Нехама.
Айзик ловко соскочил с подводы, за ним медленно сползла и Кейла.
За время, прошедшее со дня Нехаминой свадьбы, оба сильно изменились. Кейла сгорбилась, лицо ее избороздили морщины, синие круги легли под ее большими, как бы застывшими глазами. Айзик же возмужал, на его губах по-прежнему играла столь знакомая Нехаме мальчишески-застенчивая улыбка.
– Заходите в дом, чего зря стоять во дворе, – приветливо пригласила гостей Нехама.
И, пока Шолом заводил лошадей в конюшню, все вошли в дом.
– Твой отец просил нас помочь тебе по хозяйству, – сразу же приступила к делу Кейла. – Я, правду сказать, плохая помощница тебе, разве что за птицей ходить стану да кое-когда коров выдою. Но вот Айзик, чтоб он здоров был, работник хоть куда.
– Да уж я постараюсь, – не тратя лишних слов, с улыбкой заверил хозяйку Айзик.
Нехама пододвинула гостям стулья. Вошел со двора отец и предложил всем умыться с дороги, а Нехама принялась накрывать на стол.
Айзик и Кейла были голодны, как волки, а не подозревавшая об этом Нехама как назло не слишком торопилась. Не спеша нарезала хлеба, налила в миску простокваши, поставила в печь картошку.
Запах свежего хлеба так и защекотал в носу, но Айзик не решался подойти к столу и взять ломоть.
Когда картошка сварилась, Нехама пригласила всех к столу.
Айзик взял картофелину и, заспешив, обжег себе нёбо и язык. Не обращая внимания на боль, продолжал уплетать картофелину за картофелиной. Кейла не отставала от племянника.
– Гляди, как стараются! Вот это да! – подмигнул Шолом дочери.
– Ешьте, Кейла, ешь, Айзик, – ставя на стол новую миску горячего картофеля и подливая из кринки простокваши, потчевала Нехама желанных гостей. Ей хотелось накормить их до отвала не только затем, чтобы они работали лучше; нет, в глубине души она надеялась заслужить этим благоволение божье, чтобы бог сжалился над ней и вернул ей мужа, а дому – хозяина. Но особенно упрашивать гостей не пришлось: Айзик, хотя и был по горло сыт, не мог устоять от соблазна – от картошки валил пар, ломти свежего хлеба и простокваша так и просились в рот, и он съел еще тарелку.
Когда наконец гости насытились и отец прочел послеобеденную молитву, Нехама быстро убрала со стола.
Перевалило за полдень, но Шолом и Нехама все же решили поехать в Гончариху. Надо же было узнать про участь Танхума.
Айзик сразу после трапезы, не ожидая указаний хозяйки, приступил к работе. Нехаме не до того было: она собиралась с отцом в дорогу. Еще до их отъезда Айзик успел осмотреть стойла в хлеву и конюшне, выяснил, что и как нужно сделать. Да и Кейла старалась вовсю, занялась уборкой в доме.
Когда Нехама с отцом приехали поздно вечером домой, Айзик и Кейла уже лежали, примостившись в углу теплых сеней. Они еще не уснули и чутко прислушивались к тому, о чем Нехама говорила с отцом. Услышав плач и то, как Шолом вполголоса утешал дочь, они поняли, что хозяин еще не скоро вернется домой и что они, возможно, не один месяц смогут жить здесь в тепле и сытости. Сознание этого наполнило их сердца, хоть и греховной – как-никак счастье их зависело от чужой беды, – но сладкой радостью.
Рано утром, не дожидаясь пробуждения хозяйки, Айзик уже стал возиться в хлеву, а Кейла приготовила подойник и затопила печь.
– Заспалась я сегодня, – смущенно оправдывалась Нехама, когда та подала ей чистое ведро и перемытые кринки, чтобы перелить молоко.
– Разве это поздно? – отозвалась Кейла. – Я бы и коров подоила, да не знаю, что и где.
– Доить я буду сама. А вы только мне помогайте по дому, – определила Нехама обязанности старухи.
– Помогу, доченька, чем только смогу. И никакой труд не сочту тяжелым, лишь бы тебе было полегче, – заверила та Нехаму.
Когда Нехама, захватив ведра, вышла доить коров, она нашла во дворе и в хлеву полный порядок. Все сияло чистотой. Айзик везде подмел, подобрал каждую валявшуюся под ногами соломинку. В отгороженном для мякины углу все было прибрано, ящики с дертью, овсом и отрубями были тщательно закрыты.
